Антон Леонтьев - Венец творения
Там наткнулась на Луизу Артамоновну, которая не упустила возможности отчитать меня. А тем временем из подвала появился сам граф Григорий Борисович. Странно на меня зыркнув и ничего не сказав, он ушел прочь. В его руке я заметила большую миску.
Экономка же с грохотом закрыла подвал на засов, навесила замок и заявила, что ходить в подвал строго-настрого запрещено.
Позднее, когда Женечка спала, я сидела в кухне и пила со слугами чай с вишневым пирогом. Они, убедившись, что экономки поблизости нет, просветили меня.
— Такова воля его сиятельства. В подвал могут ходить он сам или Луиза. Только у них и есть ключи… — пояснила молодая горничная.
— Но почему? — спросила я. — В чем причина такой секретности? Они что, хранят там фамильные сокровища? Подвал как подвал, как мне кажется… И разве там кто-то живет? Отчего его сиятельство ходит туда с миской?
Слуги переглянулись, а затем уставились на самого пожилого лакея. Тот, подкрутив седой ус, заявил:
— Ты новенькая, поэтому ничего не знаешь! Подвал — это сердце Мухиной дачи! Даже если она исчезнет с лица земли, подвал, в земле вырытый, останется! Это как пещера или логово!
— Чье логово? — спросила я, а лакей, оскалившись, произнес:
— Его! Зверя!
А затем поведал страшную историю из своей юности: оказывается, он уже очень давно работал на Мухиной даче и много чего видел и пережил. Я слушала, как он повествует о том, что однажды последовал за старым графом, отцом нынешнего, и видел, как тот отомкнул в подвале дверь, которая вдруг появилась в стене как будто по мановению волшебной палочки. Граф зашел в тайную комнатку, и лакей последовал за ним. То, что он увидел, не давало ему покоя все эти десятилетия.
— Это чудище, наполовину человек, наполовину черт! — понизив голос, прошептал он. — Ужасный, с бугристой головой, увенчанной рогами, с длинными острыми зубами и невероятно острыми когтями. Это нечто живет там, в подвале! И питается человечиной, которую ему граф приносит! Почуяв меня, он бросился с урчанием в мою сторону, мне едва ноги унести удалось…
Все, затаив дыхание, слушали его. Я же смотрела на старика и думала о том, что он, вероятно, потчует меня очередной кошмарной сказкой, но виду не подала. Ибо не могла понять, что же граф делает с миской в подвале, куда вход всем, кроме него и экономки, был строго заказан.
Прямо как черт, которого поминать не стоило, появилась вдруг Луиза Артамоновна и, треснув по полу своей палкой, заявила, что нечего прохлаждаться, пора приняться за работу. Все слуги тотчас разбежались. Хотела и я отправиться в комнату к Женечке, но экономка перегородила мне путь своей палкой.
— Не стоит верить всяким глупостям, которые рассказывают выжившие из ума слуги! — заявила она. — И не стоит совать нос в истории, которые к тебе не имеют отношения. Надеюсь, это понятно? Потому что будет только хуже!
Она осклабилась, и я поняла, что она мне угрожает! Заверив ее, что я на Мухиной даче исключительно в роли воспитательницы девочки, я выскользнула из кухни и отправилась к Женечке. И при этом думала о том, что дело вовсе не в том, что кто-то рассказывает глупые истории. А в том, что я видела своими глазами!»
«22 июня 1913 года. Ужас, что произошло! Но не буду забегать вперед…
Сегодня, в самый долгий день года, граф и графиня, следуя заведенной их предками традиции, устраивают летний прием на Мухиной даче. Для этой цели в саду воздвигли огромный белый шатер с вышитыми золотыми пчелами, геральдическим знаком графского рода, в котором сервировали изысканный буфет. Из Москвы выписали пятерых скрипачей. Гости начали съезжаться после семи вечера.
Первым прибыл бравый вояка, генерал Прошкин. Галантно поцеловав мне руку, крепкий еще старче пустился в повествование о своих подвигах на Шипке. Я, не перебивая, вежливо слушала его полную невероятных подробностей историю.
Затем пожаловали родители будущего супруга Ольги Григорьевны, а также несколько дачников, которые жили в соседних имениях. Наконец, прибыла баронесса фон Зиммиц, личность легендарная. О ней судачили, что она ведьма, а оказалось — баронесса приятная во всех отношениях старушка, весьма здраво рассуждающая и с отличным чувством юмора. Я заметила, что генерал Прошкин бросает пламенные взгляды на баронессу — кажется, он был влюблен в нее, однако она взаимностью ему не отвечала и предпочитала так и умереть старой девой, ни разу не выйдя замуж.
Летний праздник удался, Женечке было дозволено присутствовать и лечь спать только после заката солнца, который намечался на одиннадцать вечера. Моя подопечная носилась по саду как угорелая, весело смеясь и распугивая бабочек и стрекоз. Все, абсолютно все, были уверены, что это самый очаровательный ребенок, которого они видели в своей жизни. И только графиня Мария Ростиславовна, облаченная в роскошный, несколько неуместный для приема в саду, туалет, с невероятно дорогим колье из бриллиантов и огненных опалов вокруг тонкой шейки, обмахивалась веером из страусиных перьев, покашливала и, жалуясь на то, что ужасно себя чувствует, постоянно шпыняла родную дочку, которая по причине своей болезни, для других роли не игравшей, была объектом ее скрытых тревог.
Наконец, с большим опозданием, пожаловал и еще один сосед, миллионщик Гелиан Георгиевич Тугодумов, купивший не так давно разорившееся семейное гнездо одного княжеского семейства подле Мухиной дачи.
Сей тип, громогласный, щегольски одетый, с хитрым выражением лица, мне сразу же не понравился. Мне отчего-то сразу стало ясно, что миллионы свои он добыл далеко не самым праведным путем. Он так походил на посетителей борделя, в котором мне когда-то довелось работать! Но на меня он внимания не обращал, предпочитая беседу с важными гостями. Да и кем я была — всего лишь плохо одетой скромной гувернанткой!
Прибыл он не один, а со своей молодой женой, какой-то аристократкой, из старинного, но нищего рода, продавшейся в вечное рабство этому типу за право именоваться его женой. Уж кто-кто, а новоиспеченная мадам Тугодумова была мне неинтересна, посему я благополучно избежала необходимости быть ей представленной и ушла в глубь сада.
И на то имелась веская причина. Ведь важнее всего для меня было то, что из Москвы прибыл Михаил Григорьевич. Однако не один, а с тремя приятелями и двумя барышнями! Одна из них, некая Татьяна Аристарховна, дочка богатейшего московского банкира, так и льнула к нему, не отходя от него ни на шаг! И я сразу распознала в ней соперницу. Было понятно, что эта надменная темноволосая красавица положила на Михаила Григорьевича глаз. Стоило мне обратиться к объекту моей страсти с приветственными словами, как эта особа, томно вздохнув, попросила «Мишеньку», как она именовала юного графа, принести ей прохладительные напитки и мороженое.
Только он удалился, как Татьяна Аристарховна, окинув меня презрительным взглядом, произнесла:
— Я ведь знаю таких, как ты! Отлично знаю!
— Сударыня, что вы имеете в виду? — спросила я холодным тоном. Та же, усмехнувшись, пояснила:
— Я же вижу, как ты смотришь на Мишеньку. Да и он поведал мне о бедной гувернанточке, которая появилась в поместье его родителей. Ты ведь хочешь прибрать его к рукам? Не получится, ибо Мишенька — мой!
Я заверила ее, что она ошибается, указав на то, что ее тон просто неприличен. Татьяна Аристарховна улыбнулась и заметила:
— Но тебе до Мишеньки не добраться! Потому что он мой, и только мой! Я стану новой графиней Бальзуевой-Мухиной. Причем очень скоро! А тебя, как только мы с ним поженимся, отсюда вышвырнут.
Появился Мишенька, державший в одной руке бокал оранжада, а в другой — тарелочку с разноцветными шариками мороженого. Татьяна Аристарховна, капризничая, взяла только напиток, отказавшись от мороженого. Тогда он, очаровательно улыбнувшись, спросил меня, не хочу ли я отведать мороженого.
Мороженое, да из его рук! Конечно же, я хотела! Поэтому, игнорируя злобные взгляды банкирской дочурки, я взяла тарелочку и стала уплетать аппетитное яство. Михаил Григорьевич завел со мной разговор, что крайне не понравилось его спутнице. Заявив, что в саду полно комаров и мошек, что было ложью, она двинулась вперед, исходя из того, что юный граф последует за ней. Он же по-прежнему разговаривал со мной, не двигаясь с места!
— Мишель, оставьте эту бедняжку в покое! Я вас жду! — произнесла она по-французски. Михаил Григорьевич, скорбно улыбнувшись, принес извинения и последовал за ней. Я же, показывая наглой особе, что тоже говорю по-французски, громко с ней на этом языке попрощалась. Она, дернув плечом и фыркнув, ничего не ответила.
Мне не оставалось ничего иного, как в одиночестве поглощать мороженое. В этот момент передо мной возник господин Ушайко. Кого-кого, а вот его мне хотелось видеть в последнюю очередь!
