Михаил Черненок - Ставка на проигрыш
Из домоуправления Антон ушел хмурым. К его приходу в уголовный розыск эксперты установили, что записка и характеристика Овчинникова отпечатаны на одинаковой бумаге и на одной и той же машинке. Исследование принесенного Антоном листка показало, что бумага, изъятая из домоуправления, по своему химическому составу схожа с бумагой, на которой отпечатана записка, а начертание прописных литер домоуправленческой машинки идентично шрифту записки. К сожалению, криминалисты не могли сказать самого главного: кто отпечатал записку?
Придя в свой кабинет, Бирюков в который уже раз принялся изучать печатную строчку: «Поправляйся и молчи. С приветом друзья». Сосредоточиться помешал телефонный звонок. Едва Антон назвал себя, в трубке тотчас послышался взволнованный голос хирурга Широкова:
— Товарищ Бирюков, мне срочно надо вас видеть.
— Что опять случилось, Алексей Алексеевич?
— Или шантаж, или провокация — не могу понять.
Антон машинально посмотрел на часы — рабочий день подходил к концу.
— Сейчас буду.
Когда Бирюков через несколько минут появился в клинике, Широков, засунув руки в карманы белоснежного халата, нервно расхаживал по приемному покою. Поздоровавшись, он молча провел Антона в пустующую ординаторскую, плотно закрыл за собою дверь, как будто опасался, чтобы их не подслушали, и попросил:
— Дайте посмотреть фотографию того парня с наивным взглядом, что прошлый раз при нянечке показывали.
Бирюков достал снимок Сипенятина. Широков, словно не веря своим глазам, уставился на фото, и Антон заметил, как выпуклый рубец шрама на подбородке хирурга из розового стал бордовым. Неожиданная догадка пришла Антону в голову:
— Шрам от него?
— Нет, — быстро ответил Широков. — Шрам оставила война, а этот тип сегодня встретил меня возле дома и довольно прозрачно намекнул, чтобы я не лечил Холодову. Дескать, ей незачем жить…
— Он назвал ее фамилию?
— Да.
— Что вы ответили?
— Послал к черту! — Широков возвратил фотографию Антону и, сунув руки в карманы халата, заходил из угла в угол по ординаторской. — Парень начал мне угрожать: мол, если Холодова выживет, мы тебя прикончим. Тут я увидел сотрудника милиции и закричал: «Товарищ! Помогите задержать преступника!» Пока сотрудник подбежал, парень вильнул за угол дома и словно растворился.
— Как он теперь выглядит, этот парень? — спросил Антон.
— Как на фотокарточке, только волосы отросли. Пигментация необычайно светлая.
— Белые?
— Необычно, словно перекисью водорода обесцвечены. — Широков остановился. — На этом мои злоключения не кончились. Через час позвонил неизвестный гражданин и сказал, что он встретится со мною завтра в кинотеатре «Аврора» на восьмичасовом сеансе. Билет для меня на этот сеанс уже, дескать, лежит в моем почтовом ящике. Говорил, похоже, из автомата на железнодорожном вокзале — отрывок объявления по радио был слышен: то ли прибывал, то ли отправлялся какой-то поезд, не разобрал.
— Что вы на это ответили?
— Ни слова. Мужчина быстро повесил трубку. Я тут же созвонился с женой, и она принесла вот это… — Хирург достал из кармана билет в кинотеатр.
Антон задумался. Широков погладил шрам на подбородке:
— Что прикажете делать?
— Надо идти в «Аврору».
— Зачем? По-моему, самое простое — перекрыть все дороги из Новосибирска и задержать белоголового парня.
— Самое простое? Этого не стоит делать, Алексей Алексеевич. Во-первых, все дороги перекрыть очень нелегко. Во-вторых, парень может оказаться неосведомленным посредником, а нам нужен тот, кто идет на большой риск ради того, чтобы Холодова не дала показаний. Поправится ли она, Алексей Алексеевич?..
— Приближается кризис. Рассчитывайте на худшее, — отрывисто сказал хирург. — Поэтому я и опасаюсь попасть у кинотеатра в нелепую историю.
— Там будут сотрудники уголовного розыска. Мы постараемся взять события в свои руки.
— Но объясните, что все это значит?
— К сожалению, мне пока известно не больше вашего, — откровенно признался Антон.
Из клиники Бирюков ушел с таким тяжелым чувством, как будто по его личному недосмотру скрылся особо опасный преступник, способный натворить в ближайшее время немало бед. Дело закручивалось в напряженную спираль. Если раньше отпечатки Сипенятина на двери квартиры Деменского можно было объяснить случайностью, то теперь Вася Сивый словно умышленно наводил на свой след. И в этом была загадка. Что заставило тертого рецидивиста лезть на рожон: выгодное посредничество или тревога за собственную шкуру?..
Раздумывая, Антон шел по Красному проспекту. День кончался. Киоскеры бойко торговали вечерней газетой, на остановках люди втискивались в автобусы. Неподалеку от старинного, с башенками, здания ресторана «Орбита» над раскрытым этюдником сутулился пожилой художник в толстом мохнатом свитере.
«Надо, поговорить с этим маэстро насчет иконной живописи. Может быть, он и Зарванцева знает», — подумал Антон, подходя к художнику поближе. Художник быстро набросал на этюде последние мазки. Оценивая сделанное, откинул назад волосатую голову и, словно обращаясь к Антону, буркнул:
— Ну как?..
— По-моему, здорово, — воспользовавшись случаем завести разговор, сказал Антон.
— А по-моему, цветная фотография вышла, — недовольно проворчал художник.
— Разве это плохо? Прямо как в жизни, похоже.
— В искусстве, молодой человек, все должно быть как в жизни, и все не так.
— Простите, как вас зовут?
— Николай Демьяныч.
— Вы профессионал, Николай Демьянович?
— Я художник, а не канадский хоккеист.
Антон засмеялся:
— У меня есть один знакомый, который считает себя художником-профессионалом. Зарванцева Альберта Евгеньевича знаете?
— Художник Зарванцев скончался лет пять назад.
— Скончался?.. — удивленно спросил Антон.
— Как художник, разумеется.
— А как человек?
— Как человек Альберт Евгеньевич здравствует и преуспевает в заработках. Легкими рублями соблазнился.
— Если не секрет, что это за рубли?
— Вам лучше знать, он ведь ваш знакомый.
— Мы недавно познакомились.
Николай Демьяныч, словно раскуривая невидимую трубку, засопел. Уложив этюдник, он покосился на погоны Бирюкова:
— Вы из ОБХСС?
— Я старший инспектор уголовного розыска.
— Раньше у Зарванцева в угрозыске знакомых не было.
— Свидетелем по одному делу проходит.
— Свидетелем?.. — Николай Демьяныч, вскинув на плечо ремень от этюдника, кивком головы показал на аллею сквера, начинающегося сразу от ресторана «Орбита».
Бирюков неторопливо пошел рядом. Художник оказался в общем-то разговорчивым человеком. Как выяснилось, он знал Зарванцева давно — с той поры, когда Алик, закончив училище живописи, появился в Новосибирске и стал работать в мастерских художественного фонда. Среди начинающих Алик выделялся обостренным восприятием цвета и феноменальной зрительной памятью. Около десяти лет Зарванцев увлеченно работал в мастерских. За это время сделал много творческих работ, несколько раз участвовал в зональных выставках, но потом вдруг как-то охладел к творчеству и занялся оформительской работой.
— Иконами Зарванцев, случайно, не занимался? — подводя разговор к интересующей теме, спросил Антон.
— Кому они нужны? — удивленно вскинул брови Николай Демьяныч. — В наше время церквей немного, чтобы на иконах зарабатывать.
— Я имею в виду те иконы, которые теперь в моде у коллекционеров, — уточнил Антон свой вопрос.
— Зарванцев не мошенник. Да и необходимости у него нет заниматься рискованными подделками. Алик на элементарной халтуре успешно зарабатывает.
— Разве оформительская работа по договорам — халтура?
— Откровенная. Все делается по трафарету.
— На творческой работе таких денег не заработать?
— Творчество — это постоянный поиск и бессонные ночи, это максимальная трата нервных клеток и клубок сомнений, широкие полосы неудач. В творчестве наскоком крепостей не берут и, думая только о деньгах, успеха не добиваются. Успех приходит с годами напряженного, кропотливого труда. Не у каждого на это хватает терпения.
— У Зарванцева не хватило?
— Надломился он как-то… Мельчить стал, в рюмочку заглядывать. А когда денежный человек начинает увлекаться этим делом, — Николай Демьяныч щелкнул себя по горлу, — вокруг него мигом собирается круг разных неудачников и прохиндеев.
— Мне, например, Зарванцев показался скромным и порядочным человеком, — сказал Антон.
— Да, этого пока у Алика не отнимешь, — согласился Николай Демьяныч.
— Почему «пока»?
— Потому, что неисповедимы пути, по которым может скатиться слабый человек.
