Кирилл Шелестов - Уротитель кроликов
— Володя, — заговорил я, с трудом подбирая слова. — Я был уверен, что, не причиню тебе вреда. Что сумею сделать так, как лучше будет всем.
— Опять не принимается, — холодно отозвался он. — Ты не думал обо мне в ту минуту. Ты думал о себе. Мы оба это знаем.
— Ну хорошо, — согласился я. — Пусть даже так. Но пойми, я не мог допустить публикации этих фотографий. Это было как-то… как-то, не по-человечески, что ли…
— То есть, — сухо подытожил Храповицкий. — Ты решил, что я поступаю безнравственно. И пошел против меня? Так? А теперь послушай, что я скажу. Я даже не стану рассуждать о том, нравственно или нет предавать проверенного друга ради случайных в твоей жизни людей. Я не моралист. Не моя тема. Я — о другом. Я неплохо к тебе отношусь и пытаюсь научить тебя быть успешным. Так вот запомни: сначала бизнес, а потом чувства. Это залог успеха. Ты хочешь помогать людям? Добейся прежде успеха. Став неудачником, ты сам нуждаешься в помощи. Ты начинаешь зависеть от людей, которых считаешь безнравственными. Кроме того, и Кулаков, и твоя девушка, и все остальные тут же отвернутся от тебя, как только ты станешь неудачником. Неудачникам нужны успешные люди. Им не нужны неудачники. А если ты будешь так рисковать, то рано или поздно ты проиграешь. Гораздо быстрее, чем ты надеешься. В мире есть много того, чего я не одобряю. Но если я хочу что-то изменить, я должен добиться такой возможности. Оставаясь внизу, я могу лишь терпеть. Это понятно?
Я молча кивнул.
— Ты знаешь, почему я не отпустил тебя к Кулакову? — вдруг сменил он тему. — Не из-за того, что мне не хотелось с тобой расставаться. Не из-за себя. Из-за тебя. Ты не готов. Ты не умеешь управлять своими чувствами. Сегодня ты решил, что я поступаю безнравственно. А завтра, начав работать с Кулаковым, ты придешь к выводу, что он вовсе не такой порядочный, как тебе казался. Что ты о нем знаешь? Ничего. И ты сделаешь что-то, что он не одобрит. И в отличие от меня, он тебе не простит. Нет, Андрей, дело не во мне. И не в Кулакове. Дело в тебе. Если ты не научишься подчинять свое своеволие общим целям, ты останешься за бортом. И еще одно. Ты можешь назвать цену успеха?
Поскольку моего ответа явно не предполагалось, я вздохнул и промолчал.
— Цена успеха — это одиночество, — продолжал Храповицкий. — Он говорил спокойно и внятно, как будто вслух произносил то, о чем давно думал. — И чем выше ты поднимаешься по лестнице успеха, тем более одиноким человеком ты становишься. Потому что между тобой и другими людьми возникает все увеличивающаяся дистанция. Ты никогда не сможешь понять: они любят тебя самого или атрибуты твоего успеха? Хуже всего, что они сами не знают ответа на этот вопрос. Поскольку одно неотделимо от другого. Будь ты другим, ты бы остался внизу. Но ведь ты не хочешь оставаться внизу. Ты должен быть готов к одиночеству. Нельзя привязываться к людям. Это уже зависимость от них. Жалеть их, может быть, и следует. Но не влюбляться в них. Не позволять им управлять твоей жизнью. Губернатор окружен толпой, но он одинок. Президент еще более одинок. А полное одиночество — это одиночество Того, Кто все это сотворил.
Я, наконец, не выдержал. Все время, пока он говорил, я давал себе слово молчать. Но тема, которую он затронул, была предметом моего давнего и мучительного несогласия с ним. Рано или поздно, следовало объясниться.
— Давай определим понятия, — предложил я. — Ты все время употребляешь слово „успех“. Что ты имеешь в виду? Деньги? Карьеру? Власть?
— И то, и другое, и третье, — кивнул он. — Все вместе.
— Но тогда получается, что смысл нашей жизни заключается в деньгах, карьере и власти. На это, по-твоему, мы должны употребить свою силу? А ведь мы сильнее других, верно? Много ли нас, сильных? В губернии, в стране, во всем мире? Десять тысяч человек? Миллион? Капля в море, в любом случае! И что такое наша сила? Что-то, что было дано нам при рождении, чего мы, может быть, не заслужили. Она досталась нам, а могла так же случайно достаться кому-то еще, кто по своим нравственным качествам, может статься, гораздо лучше нас. Мы не прилагали усилий, чтобы ее получить. Это как дар. И раз уж ты заговорил высоким стилем, то неужели ты всерьез думаешь, что Творцу интересно смотреть, как мы тратим свою силу на то, чтобы заработать денег или стать чиновниками? Он видел диктаторов, он видел сказочных богачей, какими мы никогда не будем. Он видел крайние выражения успеха, он не мог дать нам этот дар, чтобы мы повторяли чей-то опыт. Ведь если посмотреть сверху, то, как бы мы ни карабкались, мы все равно остаемся внизу. Нам не стать Чингисханами или крезами. Так стоит ли стараться?
— А для чего же, по-твоему, стоит стараться? — насмешливо осведомился Храповицкий.
— Тебе не приходило в голову, что раз уж мы созданы сильными, то мы должны защищать слабых? — выпалил я.
Храповицкий фыркнул.
— Я думал, ты взрослее, — сказал он. — Слабые не стоят того, чтобы их защищали. С таким же успехом можно бороться за права кроликов. Те хотя бы пушистые. Слабый человек предаст тебя в любую минуту, не потому что он подлый, а потому, что слабый. И он не может терпеть. Он думает, что ему больнее, чем тебе. Ведь ты сильный, ты даже не заметишь. Слабый человек не испытывает благодарности. Слабый не способен на настоящий поступок. Слабый человек — это размазня. Слабых большинство, и они не умеют любить даже друг друга. Раз уж ты собрался кому-то помогать — помогай сильным. Я всегда играю на сильной стороне. И всегда выигрываю. Мне нравятся сильные люди. Они мне понятны. Только это твое слово „сильный“. Я предпочитаю другое. Мы — хищники, Андрей. Не забывай об этом. Мы благородны, потому что хищники всегда благородны. И мы не жестоки, поскольку хищники не бывают жестокими. Они не мучают, не терзают, как поступают слабые люди. Когда они кого-то съедают, они просто повинуются своему инстинкту. А ты собираешься воевать со своим инстинктом. Будучи хищником, ты хочешь жить в крольчатнике. Или, точнее, в свинарнике. Поскольку единственное, что умеют слабые люди — это превращать все вокруг себя в свинарник. И если ты не остановишься, ты не только проиграешь. Ты обрекаешь себя на чудовищное разочарование. Может, на душевную травму. Подумай об этом. И считай, что я сделал тебе последнее предупреждение. Другого не будет.
6Когда я ехал домой, мне позвонил Кулаков.
— Мы как-то сразу разъехались после встречи, — сказал он. — Даже поговорить не успели. Я все-таки хотел кое-что выяснить. Можешь сейчас приехать ко мне домой?
Честно говоря, я был уже болен от всех последних бесед и встреч. Мне уже не хотелось ничего выяснять. Мне хотелось чего-то простого и бездумного. Как огурец.
Но если уж мне предстояло выпить эту чашу до дна, лучше было сделать это залпом. И через полчаса я сидел у него все на той же неудобной скамье.
— Ну что, не надумал еще ко мне идти? — спросил он с тяжеловесной шутливостью. После встречи у губернатора он явно не испытывал облегчения. Скорее, выглядел несколько подавленным.
— Я очень благодарен вам за предложение. Должен признать, оно в вашем духе. Совершенно неожиданное. Но, боюсь, я не готов отказаться от всего, к чему привык. От своего беспутного образа жизни, от дорогих привычек, от женщин, в конце концов. Все это плохо вписывается в стезю провинциального чиновника.
Он внимательно посмотрел на меня, пожал плечами и ничего не ответил. Потом сменил тему.
— Я не прошу тебя рассказать о том, что именно ты сделал, для того чтобы губернатор в одночасье превратился из хозяина жизни в просителя. Пусть это останется твоей тайной. Но можешь ты объяснить мне другое? — Он задумчиво потер лоб. — Это очень важно для меня. Видишь ли, все что произошло, заставило меня на многое посмотреть иначе. На свою семью, на самого себя. На то, чем я жил раньше. Я все равно уже не буду прежним. Что-то переменилось во мне.
Он прервался и некоторое время хмуро смотрел перед собой.
— И все-таки, есть то, чего я не понимаю. А хотел бы понять. Скажи, почему Наталья сделала это именно сейчас? Я имею в виду с фотографиями? Я бы понял, если бы это произошло раньше, когда у нас не складывались отношения. Но в последнее время, мне казалось, что-то стало налаживаться. Мы, вроде бы, начали слышать друг друга. И вдруг… Я даже еще не встречался с ней. Не знаю, как себя вести.
— Я уже говорил вам, что это было давно. Он, похоже, долго не знал, кто она на самом деле. Может быть, он выяснил это месяц назад, когда они случайно встретились. Я говорю, разумеется, с ее слов. Но я ей верю.
— Понятно, — сказал он задумчиво. — Это многое объясняет. Многое.
Его тон был каким-то странным и почему-то мне не очень нравился, хотя я пока и не понимал, почему.
— Что именно объясняет? — спросил я.
Вместо ответа он налил мне чаю из белого фарфорового чайника и бросил пару кусков сахара, хотя я и не просил.
