Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
— Степан, да очнись же! — затормошил Фаберовского Артемий Иванович. — Мы спасены! Это — генерал Черевин.
— Какого черта вы здесь делаете? — раздраженно спросил Черевин.
— Как перед Истинным: спаситель вы наш! — Артемий Иванович от избытка чувств бросился целовать руки генерала, потом в экстазе укусил его в плечо и запечатлел благодарственный поцелуй на сизом генеральском носу.
— Господи, да что же вы меня, как левретка какая, обслюнявили!
Черевин вытер нос изъятым из-за обшлага шинели платком.
— Что с ним?
Генерал помог Артемию Ивановичу перевалить сидевшего без чувств на полу саней поляка животом на сидение. Шуба его была рассажена от ворота до пояса, но кровь уже запеклась, замерзла и перестала течь.
— Его счастье, что в гвардии холодного оружия не точат, — сказал Черевин. — Рана ерундовая, но надо в госпиталь, как бы гангрены не было. Останетесь с ним в госпитале, а я казаков для охраны пришлю. Потом я за вами заеду. А что это у вас за предмет?
— Еда-с, ваше превосходительство. Кушанье. Не извольте побрезговать. — Артемий Иванович открыл судок и достал оттуда верхнюю миску со свиными отбивными. Миской ниже картошка перемешалась со спаржей и соусом, так что выглядела очень неаппетитно, а вот отбивные генерал одобрил, в мгновения ока лишив Артемия Ивановича с Фаберовским обеда.
Поляк был отвезен в Дворцовый госпиталь, где ему наложили швы, перебинтовали и уложили на свободную койку в приемном покое. Тут же в приемном покое лежала и генерал-майорша Сеньчукова, лишившаяся языка и частично парализованная, но, как уверял Артемия Ивановича фельдшер с клизмой, вполне еще полная жизненных соков.
— Вот ведь, Степан, — сказал Артемий Иванович. — Никто нашего подвига с тобой не оценит. Тебя вот едва до смерти не зарубили, а я, подобно Самсону с его ослиной челюстью, полвзвода гвардейских кирасир судком с котлетами уложил! Надо было саблю с собой взять, уж тогда бы ни один живым не ушел!
Черевин приехал в госпиталь только через час. Артемий Иванович помог Фаберовскому сесть в сани, и они в сопровождении Стопроценко и его казаков поехали в сторону дворца.
— Так скажите мне, чего вас сюда принесло? — спросил Черевин.
— А мы к вам с важными сведениями ехали, — сказал Артемий Иванович и подробно объяснил все, что с ними произошло со времени их первой встречи с Дурново.
— Хм… Значит, говорите, заговор…
— Да-с, ваше превосходительство. Так прямо при Фаберовском и сказали: «На этот раз мы Его Величество Александра Александровича покараем!»
— Интересная история получается. Вы ко мне ехали, а вас хотели изрубить… Нет, не просто задержать, а изрубить. Насмерть! Такой приказ был отдан кирасирам.
— Да чем же мы этим кирасирам не угодили?! — воскликнул Артемий Иванович.
— Личное распоряжение великого князя Владимира Александровича генералу Боборыкину — любым способом не дать вам добраться до дворца. Я еще выясню, причем тут жандармы… Видимо, ни при чем, так как это они сообщили мне, что вас упустили, несмотря на просьбу из Петербурга задержать для выяснения личности, и о том, что за вами на вокзал прибыл целый отряд кирасир. Похоже, что Дурново действительно на что-то такое наткнулся. Только зачем он бразильца сюда приплел? Ну, да мы с этим разберемся. Сейчас я отвезу вас на Балтийский вокзал, оттуда и езжайте в город. Стопроценко вас посадит. А завтра я сам в Питер приеду, и вы ко мне явитесь, изложив все на бумаге. Дом мой на Сергиевской, где австрийское посольство. А потом установим наблюдение за капитаном.
29 декабря 1892 года, вторник * * *С утра, получив у Луизы починенную ею на живую нитку шубу, герои великого гатчинского переполоха отправились к Черевину. Большую часть дома 10 по Сергиевской, — трехэтажного особняка пышной архитектуры, с колоннами, завитушками и длинным балконом на втором этаже, — занимало австрийское посольство. Сам же генерал, когда вырывался из Гатчины, ютился в полуподвальной квартире первого этажа, окна которой располагались на довольно редкой для Петербурга высоте — подоконником на уровне пояса. Изнутри во всех окнах стояли заборы из бутылок от портвейна.
Им открыл дверь пожилой денщик, достал из своей каморки метлу и бесцеремонно обмахнул с них снег с головы до ног. Низкие сводчатые потолки и подвальная сырость придавали квартире вид крепостных казематов. По общей неустроенности и разношерстной мебели было видно, что живут здесь наездами, время от времени. Денщик снял с поляка шубу и повесил на вешалку, обыскал сперва Фаберовского, а затем и Артемия Ивановича, и провел их в комнату, служившую Черевину гостиной. Вся меблировка состояла из большого казенного кожаного дивана с брошенной на него шинелью, и одинокого круглого стола, рядом с которым стоял желтый кожаный сундук с обитыми железом углами. До прихода посетителей денщик как раз был занят тем, что доставал из него мундиры и вешал на распялках в шкаф.
— Кто там, Карп? — раздался из спальни голос Черевина.
— Видать по всему — те двое, которых ваше превосходительство дожидаетесь, — сказал Карп, возвращаясь к сундуку.
— Давай их сюда, пока Секеринский не пришел. Всю ночь я над вашим делом думал. Ум за разум заходит. Даже не пил ничего специально. Ничего не понимаю. Распоряжение великого князя убить вас было, тут ничего не попишешь. Но зачем? Бомбы у вас не было, да и быть не могло, котлеты были не отравленными… Кстати, у вас больше не осталось? — Он кивнул на пустой судок в руке Артемия Ивановича.
— Ваше превосходительство, осчастливьте приказать за котлетами! Мигом слетаю! — воскликнул тот. — Два шага от вас, на Шпалерной. Кухмистерская Петра Владимирова. Мой будущий тесть…
— У нас мало времени, — сказал Черевин. — С минуту на минуту явится Пинхус, вы останетесь здесь и будете делать вид, что вас здесь нет.
— Кто-с? — переспросил Артемий Иванович.
— Полковник Секеринский, начальник Отделения по охранению общественной безопасности. Пинхусом его в жандармском корпусе прозвали за происхождение из крещеных жиденят. Хочу, чтобы он мне кое-что разузнал, но во все я его посвящать не буду. Союзников-то в таком деле найти почти невозможно, за сумасшедшего сочтут…
Звонок в дверь прервал его. Полковник Секеринский прибыл с большим объемистым портфелем, и генерал удалился в гостиную, задернув за собой портьеры. Сквозь щель между ними можно было видеть, как Секеринский сел на диван и стал докладывать о положении дел в городе и о текущих дознаниях, перелистывая на столе бумаги в толстой папке. Все это время Черевин беспокойно ходил по комнате, потом наклонился над полковником и спросил:
— А о покушениях на жизнь Государя никто не замышляет?
Снисходительная улыбка мелькнула на губах полковника, презиравшего старого и вечно пьяного солдафона.
— Как обычно, — сказал он. — Надворный советник Стельмах прислал с Пряжки ежегодное требование для безопасности снять на время праздников все церковные колокола, дверные колокольцы и поддужные бубенцы… Вот утверждение о том, что наш посол в Швеции намеревается перевезти из Упсалы в Петербург заговоренный скелет дьяка Катошихина для тайного изведения императорской семьи… Чертежи паровой блиндированной кареты для Их Величеств с кирпичными стенами… Заговор водолазов из Гвардейского флотского экипажа — это на водосвятие… А это, позвольте, что? «Из верхней палаты»? «На днях в Гребном канале была не по сезону рано выловлена гигантская корюшка двух саженей длиной и весом восемьдесят пудов с железными лужеными губами, которая была выращена нигилистами в Дании и тайно перевезена на английском пароходе в Гельсингфорс…» Тьфу, это тоже с Пряжки! Вот еще два письма из Бурашовской колонии: адская машина в виде царского самовара и поднятие в воздух Аничкового дворца при помощи воздушных шаров. Это Тверское земство вообще красное, давно пора их разогнать. Письмо из Цюриха от некоего Раздьяконова, который утверждает, что его соседи варят в подвале динамит, но если ему презентуют 250 рублей, он готов запереть их в подвале с поличным и сдать полиции… А вот анонимное письмо о том, что двое злоумышленников, скрываясь под фамилиями Фаберовский и Владимиров, выселили академика Кобелевского из его квартиры на четвертом этаже в доме на Конюшенной, с целью сделать оттуда подкоп под Мойкой и Министерством иностранных дел прямо к подножию Александровской колонны, с тем, чтобы обрушить ее прямо на балкон Зимнего дворца. Я как воспитанник Корпуса топографов без всякой рулетки скажу — не достанет. Да, собственно, вот, пожалуй, и весь мой список злоумышлений на жизнь Государя.
— Мой список несколько не совпадает с вашим, господин полковник, причем в части, не имеющий отношения к известиям из психиатрических лечебниц.
