Николас Блинкоу - Белые мыши
Я извиняюсь. Запершись в уборной, разглядываю в зеркале свои глаза. Без всякой на то причины — разглядываю, и все. Достаю из кармана сотовый телефон: шесть оставшихся без ответа вызовов. Я слышал их все, но был слишком испуган, чтобы ответить, и чувствовал себя слишком виноватым, чтобы выключить телефон.
Выйдя из уборной, я натыкаюсь на Осано.
— Что происходит?
Осано ухмыляется:
— Ты происходишь, малыш. Мы происходим.
Я толкаю его:
— А все эти нежности с Луизой? Ей-то ты зачем жопу лижешь?
Он пожимает плечами:
— Ладно. Ты меня раскусил. Она — вот что происходит.
Не стоило ему пожимать плечами. От этого жеста руки его смещаются, оставляя тело открытым. Я бью Осано в живот так, что он отлетает к двери уборной.
И прежде чем он успевает набрать воздуху в легкие, бью снова. У проходящего мимо официанта руки заняты тарелками под стеклянными колпаками. Остановить драку он не может, да и вообще он слишком изумлен. Он что-то кричит по-французски, сначала мне, потом, обернувшись, в конец коридора — зовет кого-то на помощь.
Осано тяжело отдувается, пытаясь почерпнуть кислород откуда-то из недр живота. Лицо его, раскрасневшееся от вина, становится почти лиловым.
— Остановись, Джейми. — Руки его поднимаются, норовя оттолкнуть меня. Мои кулаки тоже приподняты, но я не знаю, что делать дальше. Покачиваться по-боксерски из стороны в сторону, попробовать врезать ему снизу по челюсти?
Однако в меня уже вцепились чьи-то лапы. Пытаются оттащить. Не вижу, кто это, и повернуться не могу. Потом ощущаю ладонь Осано, ложащуюся мне на плечо — не похлопывание, не удар, просто ложащаяся на меня грузная рука.
— Джейми.
Глаза Осано расширены. И наверное, они меньше налиты кровью и не так блуждают, как мои.
— Джейми, ты не станешь меня больше бить?
Я молчу. Осано продолжает вглядываться мне в лицо, потом кивает кому-то за моей спиной. Руки, держащие меня, опускаются. Скосив глаза, вижу, как нависавший надо мной официант в белой униформе пожимает плечами и убирается восвояси.
— Я не пытаюсь заигрывать с Луизой. Я говорил серьезно.
Внезапно на меня наваливается жуткая усталость. Все, что мне удается произнести, это опять-таки:
— Жопу ей лизал.
Впрочем, без особой уверенности.
— Послушай, Джейми, я такие штуки уже видел. Модель вертится вокруг да около, никому она особенно не нужна. А потом все вдруг переворачивается вверх ногами, и она становится женщиной сезона. Все стремятся поработать с Луизой. Все. И если она хочет работать со мной, я польщен. Больше чем польщен, я хватаюсь за нее обеими руками, чтобы напитаться ее энергией.
— Использовать ее.
— Нет, Джейми. Честно. Знаешь, чего не хватало моей одежде?
Я мог бы дать не один ответ: дизайнера, например. Но Осано уже разговорился, он прислоняется к двери уборной, старается подыскать точные слова.
— Им не хватало вожделения. Правда-правда. Я слишком ушел в себя и утратил его. Это все депрессия. Но Луиза его вернула.
— Занимаясь со мной сексом.
Осано смеется:
— Да, что-то в этом роде. Великое табу. Великая фантазия. Это секс, но он лучше чем секс. Это романтика, романтика страсти, романтика и запретность. А что такое мода? Всего лишь вещественное выражение фантазии. Только и всего.
Совершенно голый, прислоняюсь к собственному отражению в окне нашего купе. Луиза, полностью одетая, лежит, глядя на меня, на кушетке. И улыбается.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она.
— Немного пьяным. Очень уставшим. Неплохо.
— Хочешь, расскажу тебе сказку?
— Секунду. — Я выключаю свет, оставляя горящей только люминесцентную лампу над раковиной умывальника. — Валяй.
— Жила когда-то сумасшедшая женщина…
— Погоди, мне казалось, об этом мы с тобой договорились. Она не сумасшедшая…
— Ладно, жила на свете женщина с волосами как вороново крыло, большими грустными карими глазами и склонностью к меланхолии. Как-то раз, гуляя по берегу моря, она нашла устричную раковину. Почти с нее размером, потому что росточку в ней было всего ничего, но, по счастью, она прихватила с собой тачку.
Я хихикаю. Тачка — это что-то новое.
— Она отвозит раковину в свой стоящий на отшибе дом с четырьмя спальнями и осторожно опускает ее в плавательный бассейн, защищенный от непогоды навесом. А потом смешивает себе коктейль и ложится спать.
Луиза одной рукой гладит меня по животу; другая подсунута под голову.
— Когда назавтра она подходит к бассейну, светит солнце, наполняя воду дрожащим светом. Темноволосая, немного печальная женщина вглядывается в глубину и видит, что раковина начала раскрываться; женщина смотрит во все глаза, а раковина раскрывается и раскрывается, медленно-медленно. И внутри нее обнаруживается прекрасная устричная принцесса с большими, синими рыбьими глазами и длинными, золотыми волосами в брызгах морской воды. Женщина приходит в изумление. Она забыла принять обычную свою таблетку «валиума», а тут вдруг оказывается, что та ей почти и не нужна, такое ее охватывает счастье. Она кричит в воду: «Кто ты?» И со дна бассейна доносится голос, похожий на те, какими перекликаются тюленята: «Я потерялась, и пока я не выясню, откуда я, мне, наверное, придется побыть твоей дочуркой».
Проходит три с половиной года, устричная принцесса выучивается ходить по земле, хотя ей больше нравится плескаться в бассейне. Волосы ее остаются пока золотыми, но большую часть своей особенной, морской грациозности она утрачивает, и глаза ее, по-прежнему большие и синие, лишаются прежнего глубоководного блеска. Как-то раз печальной женщине удается секунды на две сосредоточиться на чем-то, находящемся вне ее, и она спрашивает устричную принцессу, отчего та грустит. И принцесса, все еще по-тюленьи тявкая, отвечает, что ей одиноко. Ей хочется, чтобы рядом с ней был маленький устричный мальчик, с которым можно поиграть.
Луиза уже играет со своим маленьким устричным мальчиком, и раковина его начинает раскрываться.
— Назад, на пляж, за новой раковиной, тачка стук-постук. Раковина опускается в плавательный бассейн. Плюх, плюх, плюх. Прекрасная устричная принцесса ныряет на дно и шепчет в раковину: «Привет, кто это?» А это златовласый устричный принц с сосками, как рачки, и рыбкой между ног.
Мы уже целуемся. И теперь мне это дается легче, чем прежде, — легче, чем когда мы могли опереться лишь на заверения матери, на ее рассказ, в который хотелось верить, ибо он свидетельствовал об отсутствии у нас общего отца да и любой родственной связи между двумя устричными малышами. Легче, может быть, и потому, что поезд мчит по темной стране, далеко от моря, и потому, что купе достаточно мало, чтобы стать нашей раковиной. К тому же запирающейся изнутри. Но я знаю, легче еще и оттого, что Осано сказал — все это нереально, фантазия, лучше чем фантазия.
Под окошком купе имеется откидной столик на петлях, привинченных к скобе шириной всего сантиметров в десять. Он как раз по размеру Луизина зада. Луиза сидит на нем, прислонясь к запотевшему стеклу, ее руки и ноги обвивают меня. Я стою, глубоко погруженный в нее, руками стискивая ей бедра, зарывшись носом в волосы. Ритмичное покачивание поезда делает за нас половину работы, но не всю; мы безостановочно вжимаемся друг в дружку, расходимся и сходимся снова. И когда наступает оргазм, нам кажется, что это в аквариум с рыбками уронили голый электрический провод.
15
Поезд сбавляет скорость, проходя мимо стадиона, ярко-зеленые стены которого словно колышатся под утренним солнцем, как трава на ветру. Я вглядываюсь, пока не обнаруживаю ряды проволоки, вдоль которых по крутым стенам передвигаются вверх и вниз навесные косилки. Луиза касается моей руки. Мы уже уложили вещи. С сумками в руках проскальзываем в следующий вагон, и когда поезд останавливается на Лионском вокзале, выскакиваем и бежим по платформе. Таков наш тайный план — бросить все на Осано и прочих, а самим взять отпуск на целый день. Маскировка у нас не бог весть какая, но ведем мы себя так, будто она полностью нас изменила: слетаем с платформы в просторных белых плащах «Дольче и Габбана» из шерсти косматых, как будто причесанных под африканца, лам, бежим, грохоча кубинскими каблуками по тротуарам бульвара Дидро, бежим так быстро, что ящеричные узоры наших узеньких брюк начинают сливаться. Единственное различие между нашими одеяниями состоит в том, что на моей футболке написано «Французские поцелуи от Дебби», а на ее изображен логотип «Лед Зеппелин» — «Зозо». Одежду она позаимствовала в мастерской «D&G» — теперь, когда на Луизу такой спрос, слово «позаимствовать», в ее случае, больше не означает «спереть».
Мы делим с ней завтрак в кафе «Пауза» на рю де Шарон. «Делим», потому что стоит мне засмеяться, как Луиза закидывает в мой рот кусочек своего круассана. Отчего я хохочу только пуще. Она велит мне заткнуться, а я не могу. От ее слов меня лишь разбирает сильнее.
