Хью Уолпол - Над тёмной площадью
Я был прижат к стенке. Опровергать слова Хенча я не мог — он раскричался бы еще пуще, выскочил бы с воплями на площадь, чего доброго, наткнулся бы на полицейского, и тогда конец, полное крушение наших жизней.
— Да вы сами его спросите, — сказал я, мимикой пытаясь внушить ему мысль, что Хенч от выпитого ли или от дурной головы мелет вздор, который не стоит принимать всерьез.
Но джентльмен уже потерял к нам интерес, поняв, что мы с Хенчем ему не клиенты. Он не мог себе позволить тратить на нас время, ибо время — деньги, и всеми помыслами был уже не с нами, а на улице. Утерев рот тыльной стороной ладони, он произнес, прикоснувшись рукой к шляпе:
— Благодарю вас, джентльмены, за ваше великодушие. Надеюсь, что когда-нибудь сумею отплатить вам тем же. Однако надо бежать. Что делать? Бизнес есть бизнес.
Вежливо поклонившись, он направился к выходу. Но краснощекий хозяин его остановил:
— Минуточку, — сказал он, — как писать «ба-ра-ни-на» — через «а» или через «о»?
— Всюду через «а», — ответил джентльмен и скрылся за дверью.
После этого началось какое-то столпотворение. Я уже смутно припоминаю точную последовательность событий. Из того, что я вам расскажу, вероятнее всего, получится некоторый коктейль из одурманивающих запахов кофе и ветчины, сверкающих банок с компотами и вареньем и треуголки лорда Бити.
Узкий проход бутербродной внезапно заполнился толпой людей. Некоторые из них отчетливо запечатлелись в моей памяти. Там был шофер частной машины, крепко сбитый и весьма нахальный, возомнивший себя этаким сверхчеловеком, что вообще присуще людям, разбирающимся в моторах (бедняги, отними у них мотор, и они окажутся такими же беспомощными двуногими, как остальные их собратья); был там и маленький мальчик-слуга из гостиницы, одетый в плотно пригнанную униформу небесно-голубого цвета с начищенными до блеска пуговицами; был и таксист с шарфом, намотанным вокруг шеи, с детским, немного несчастным лицом и красными, слезящимися глазами. Почему-то именно эти персонажи засели у меня в памяти. И еще я припоминаю такую деталь: среди общей неразберихи и волнения я заметил, что таксист исподтишка бросал колючие взгляды на шофера.
Была там еще женщина с пожилым мужчиной; и все это сборище, облепив стойку, мило проводило время. Они церемонно, как на светском приеме, подносили к губам самые обыкновенные аляповатые чашки с чаем и кофе, плотоядно поглощали бутерброды, отправляя их в рот едва ли не целиком, дружески обменивались впечатлениями о погоде и жаловались на холод.
И в эту теплую, разлюбезную компанию ворвался Хенч, Хенч — надломленная больная душа, в том тревожном состоянии и смертном ужасе, какой овладевает человеком на грани помешательства, когда он из последних сил, цепляясь за проблески сознания, борется за жизнь со стихиями, грозящими ввергнуть его в пучину безумия.
Я понял, что случилось. Потрясенный безразличием к своей беде со стороны нашего нового друга, ночного гида, Хенч просто не выдержал. Он окончательно убедился в том, что мир, в который он пришел, был мерзок, порочен, обречен на гибель; что в нем можно убивать людей — и никого потом не мучит совесть, и никому нет до этого дела, как нет дела до страхов и мук одиночества, объявших его, Хенча, душу. Я предпринял последнюю попытку его успокоить. Он исступленно сжимал и разжимал кулаки и вращал глазами, огромными на его маленьком личике.
— Успокойтесь, Хенч, ну-ка успокойтесь, — шепотом уговаривал я его, взяв за руку. — Я же предупреждал вас, что мы привлечем внимание. Вернемся в квартиру. Здесь нам нечего делать. Давайте спросим у Осмунда, он знает, как надо действовать. Послушаем его совета…
Мы встретились глазами, и я по его взгляду понял, что он уже переступил черту. Безумие застилало его сознание, он окончательно потерял рассудок. Он принимал людей за деревья, у которых есть ноги, он ощущал присутствие самого Бога рядом, у своего локтя, он чувствовал, как качается у него под ногами земля, и в этих толчках чуял приближение геенны огненной, в которую катится весь мир. Меня он больше не узнавал, и, даже если бы узнал, ему было бы не до меня. Ведь гибель ждала всех и вся.
Поднимаясь, он опрокинул чашку кофе, и она упала на пол. Звук разбившейся посуды привлек к нам внимание, все головы повернулись в нашу сторону. Хенч, растолкав всех, пробился в самую середину компании. Что последовало дальше, точной картины дать не могу. Закрыв глаза, я вижу высокую, массивную, расплывшуюся фигуру Хенча, возвышающуюся над толпой. Я слышу его смешной, надтреснутый голосок:
— Конец света близок… конец света виден… возмездие Божие… легко убивать, но Бог все видит… от ока Божия не скроешься… прокляты… вы все… проклятие на всех на вас…
И я слышу, как хозяин хрипловатым, добродушным баском его увещевает:
— Ну, ну, поберегите-ка посуду. И что это нашло на джентльмена?.. Все в порядке… чего так волноваться…
Какая-то женщина от испуга визгливо, истерически хохочет, и дальше я вижу, как из образовавшегося переплетения тел — Хенч держит таксиста за шиворот, кто-то вцепился Хенчу в брюки — вырывается крепенькая, убедительная фигура шофера, который решительно вмешивается в свалку, и я слышу, как он произносит спокойным, презрительным голосом:
— А ну отпустите-ка джентльмена! Все в порядке, сэр. Никто вас не тронет, пока я рядом. Выйдите на свежий воздух. Там вам станет лучше.
Но как я ни пытаюсь, никак не могу припомнить, какую, собственно, роль я играл в этом эпизоде. Но наверняка могу восстановить в памяти лишь такой момент. Хенч, вперив в меня горящий, безумный, гневный взор, громко-громко, словно я находился в сотнях миль от него, крикнул мне из обступившей его толпы:
— Мой глас будет услышан… будет, будет услышан… Это конец… Смерти нет, есть возмездие… Убивать вы можете, но не можете убить… все погибнем…
— А то нет, — с насмешкой согласился с ним таксист, — уже покойники. — И, повернувшись ко мне, продолжал: — Если он ваш приятель, сэр, лучше потихоньку уведите его отсюда. Он тронулся умом.
Не мог же я объяснить ему, что Хенч вбил себе в голову, будто он совершил убийство, и что он тронулся умом оттого, что никто ему не верил, будто он совершил убийство, и в отчаянии оттого, что ему никто не верил, он и тронулся.
Но я все равно не успел бы ничего ему сказать, потому что Хенч, расшвыряв посетителей бутербродной, в мгновение ока очутился на улице.
Я кинулся за ним. Хенч потоптался на углу Джермин-стрит, а затем резвой трусцой побежал через площадь. Его едва не сбил омнибус, который преградил мне дорогу. Когда он проехал и путь был свободен, я увидел, что Хенч направляется к театру «Трафальгар», над которым на фоне черного неба огнем пылают слова: «Центр Земли…»
Дальше происходило вот что: яростно дул ветер, снежные хлопья залепляли лицо. Но мне было видно, как Хенч пробирается к входу в партер, он уже там… И тут случилось нечто совершенно неожиданное.
В поле моего зрения попадает маленькая фигурка, в которой я узнаю Пенджли-младшего; он тоже бежит, а затем исчезает за еле заметной дверцей, которая служит входом на галерку; мгновение спустя мимо меня, почти коснувшись моей одежды, но ничего вокруг не замечая, проносятся, словно во сне, еще две фигуры — Осмунд и Хелен. Я хочу их окликнуть, но и они исчезают за той же дверцей.
Хенч, Пенджли, Хелен, Осмунд, механические манекены, приводимые в движение вихрем, который нагоняют невидимые мехи где-то там, за сценой…
Не долго думая, и я проскользнул вслед за ними на лестницу, которая вела на галерку.
Глава 12
За и против
А теперь, прежде чем я расскажу вам, как складывались основные, кульминационные события вечера — с того момента, когда, словно в сновидении, мимо меня промелькнули в снежном буране знакомые нам персонажи и один за другим исчезли в залитом огнями зеве театра, — я хочу вернуться назад и как можно более точно передать вам содержание тех сцен всей этой эпопеи, свидетелем каковых я не являлся. В самом начале повествования я предупредил вас, что буду вынужден записать один эпизод с чужих слов. Привожу его ниже. Ответственность за достоверность его целиком лежит на Хелен.
Впоследствии мы с Хелен, разумеется, много говорили и размышляли над тем, что произошло в квартире с минуты, когда я выскочил оттуда вслед за Хенчем, и до момента, когда я столкнулся с ними у входа в театр «Трафальгар» — когда они исчезли за дверью, ведущей на галерку.
В определенном смысле это был наиболее важный эпизод во всей драме, и хорошо, что именно Хелен являлась тому свидетельницей, — ведь главным действующим лицом здесь был Осмунд, а уж кто-кто, а Хелен знала его намного лучше, чем я. А знал ли я его? И разве мог кто-нибудь его знать? Да любой читатель, взявшийся прочесть эту книгу до конца, сразу скажет, что от первой до последней страницы Осмунд так и остался загадкой для ее автора.
