Наталья Андреева - Все оттенки красного
Она шла по улице, самой красивой улице Москвы, и ела мороженое. Телефонный звонок ее разбудил, отрезвил, заставил прийти в себя. В самом деле, не затем приехала в Москву — романов и в родном городке хватало. Замужество? Ха-ха! Но почему они все так суетятся? Подумаешь, деньги, наследство! Будущее? Какое будущее? Будущее вот, оно же и настоящее: брусчатка, по которой весело стучат каблучки, улица, где на каждом шагу встречаются настоящие поэты, те, у кого в душе вечная весна и тяга к полету, к свободе. И хочется быть вечным странником, а не приковывать себя цепями к какому-то богатому дому, к мужу, к детям Не дай Бог, еще и дети пойдут!
Нет, Марусе не хотелось сейчас ни мужа, ни детей. Это не для нее. И ехать по указанному адресу тоже не хотелось. Сначала один заявляет на нее права, потом другой. Да пошли бы они все куда подальше! Надоели! Она свободна. Сво-бод-на. Ото всего и ото всех.
— Девушка, можно с вами познакомиться?
Вот и этот туда же! Познакомиться!
— Нет.
— А куда вы так спешите?
— Еще не знаю. Но спешу.
Она смотрела на картины, выставленные на продажу, и думала: «Мои лучше». Она была в этом уверена, потому что в душе ее всегда было только одно — я лучше всех. И точка. Только бы не оставляло это желание писать, писать, писать… Только это она не могла отдать никому и ни за что, ни за какие деньги, ни за любовь, ни за спокойное, сытое существование. Без творческих запоев жизнь ее просто не имела смысла.
Не поедет она ни в какую квартиру, делать ей там нечего, только сидеть в четырех стенах, зевать, скучать и ждать неизвестно чего. А куда ехать? Пока не ясно. Сама не знает, чего хочется. Может, в следующую минуту возникнет новое желание и заставит предпринять какие-то действия. А пока… Может быть, мороженого?
Она вздохнула и достала из кармана деньги:
— Мороженое, эскимо в шоколаде.
Опять какой-то парень рядом! Поистине, одинокой симпатичной девушке, праздно шатающейся по Москве, просто проходу не дают!
— Девушка, сколько времени, не подскажете?
— Нет.
— Что, часов нет?
— Есть часы. Времени нет.
—: Ох, какая вы, девушка!
— Какая есть.
— Девушка, девушка, давайте, я напишу ваш портрет!
Уличный художник улыбается. Молодой симпатичный парень. Девушке скучно, девушку надо развлечь. Вот тут она и рассмеялась. Портрет? Ее портрет?
— Давай лучше, я твой напишу. За так.
— Какая вы, девушка!
— Что, жалко? Тогда заплачу за то, чтобы написать портрет. Идет?
— Идет! — весело рассмеялся парень.
Маруся села перед мольбертом, взяла в руки сангину и начала работать. Вот так. Еще штришок, еще. Она, Мария Кирсанова, она сама по себе. И не надо жалеть о нескольких потерянных днях, которые были просто наваждением.
— Девушка, да у вас талант!
— Я знаю, — не отрываясь от работы, отмахнулась от парня Маруся. И повторила: — Не верти головой и помолчи, сделай одолжение. Я все про себя знаю.
УВД одного из районов Москвы
Капитан Платошин устал, очень устал. В деле Листовых хотелось сегодня же поставить точку, ан нет, пока не получалось. Следователь целый час бился с подозреваемой в двух убийствах Ольгой Сергеевной Старицкой, но та категорически отказывалась признаться в совершенных деяниях. А мотив вот он: стоило только открыть записную книжечку, и получается, что Старицкая Ольга Сергеевна задумала совершить преступление давным-давно, поэтому-то, может, и цианистый калий из лаборатории украла. И нужна ей была одна только ампула, которая, когда время настало, пошла в дело. Но почему именно Нелли Робертовна? Неужели из ревности? Да ведь художник Эдуард Листов умер давно! Что-то в этом деле не стыкуется.
— Когда я пришла в комнату, хозяйка была еще жива, — упиралась Старицкая.
— А как же ампула?
— Мне же надо было забрать поднос! Как вы не понимаете?
— Понимаем. Значит, вы вернулись в комнату еще раз.
— Да, вернулась. Я увидела, что Нелли… Что она умерла. А под столом валяется пустая ампула. Я сразу поняла, что это та самая.
— Та самая? Что значит, та самая, Ольга Сергеевна?
— Которую я… взяла, а потом ее у меня украли.
— У вас? Украли?
— Ну да.
— Да кто же знал, что у вас есть яд?
— Я как-то сказала… одной женщине. Сказала, что в ящичке моего стола лежит яд.
— Замечательно! Сказали, что в ящичке вашего стола лежит ампула цианистого калия. Это называется просто — подсказали. Ведь с умыслом это было, признайтесь, Ольга Сергеевна?
— Я… Не было никакого умысла.
— Ну-ну, продолжайте.
— Да что вы на меня так смотрите! Не докажите! — Ольга Сергеевна попыталась успокоиться. — Она знала, да. Точно знала. Знала же!
— А зачем же вы уничтожили улику?
— Потому что вы бы все равно узнали, что ампула моя. Она специально это сделала, чтобы меня стали подозревать. Специально отравила Нелли Робертовну цианистым калием. А я раздавила ампулу ногой. Машинально.
Почему же с собой не взяли?
— Вы уже вошли в сад. Я просто испугалась и растерялась. Если бы подумать, поступила бы по другому. Но времени подумать не было. И я сделала глупость.
— Хорошо. Кто же из проживающих в доме женщин знал, что у вас есть яд?
И она назвала имя. Вот теперь и думай: случайное совпадение или не случайное? Сколько же в каждой семье тайн! А может, Старицкая и врет. Один раз зашла, чтобы поставить поднос на стол и цианистый калий в чашку всыпать, второй раз убедиться, что хозяйка выпила кофе и теперь мертва.
Капитан Платошин был расстроен. В этом запутанном деле можно рассчитывать только на признание убийцы, свидетелей-то нет. Следователь тоже это прекрасно понимает: эмоции к делу не пришьешь. Оно рассыплется в суде, словно карточный домик, особенно если адвоката хорошего нанять. А у Старицкой Ольги Сергеевны теперь будут деньги, большие деньги. Немного осталось ждать.
Платошин задержался у стола своего коллеги, потянул за уголок лежащую под листом исписанной бумаги фотографию:
— Это что?
— Дамочка одна заявление написала. Мол, дочь у нее пропала. Уехала в Москву, экзамены сдавать в театральное училище, а через некоторое время ее документы по почте пришли. Вот дамочка и заволновалась. А девица-то, небось, с кавалером на юг укатила. А документики просто потеряла, добрый человек нашел, по почте прислал. А дамочка истерику устроила: ах, моя Майя не такая, ищите! Знаем мы, какие они нынче, молодые девушки! Кто позовет, с тем и улетят на курорт. Какие уж тут экзамены! Девица-то симпатичная, вот и приглянулась какому-нибудь богатенькому Буратино.
— Да, симпатичная, — кивнул Платошин. — Майя говоришь?
— Майя, — коллега пододвинул к себе исписанный лист бумаги. — Майя Николаева, девятнадцати лет. Я так думаю, что протянем недельку-другую, она и объявится. В крайнем случае, через месяц.
— Интересно, очень интересно. А где остановилась ее мать?
— В гостинице. А что?
— Адрес, телефон?
— Да зачем тебе?
— Затем. Я знаю, где сейчас находится эта девятнадцатилетняя особа. Та еще оказалась штучка! На курорт, говоришь? Нет, они сейчас в другие игры играют. Молодые, да ранние.
— Да ну! Адрес? Пожалуйста! Слушай, я рад. Эта мамаша упрямая женщина. Сказала, что будет ночевать на лавочке перед управлением, а? Подайте ей Майю, и все тут!
— Но сначала я следователю Байкину позвоню, обрадую. Надо бы еще раз Старицкую допросить. Странная получается история. Странная и запутанная.
И тут телефон зазвонил сам. Дежурный сообщил:
— Андрей Николаевич? К вам тут гражданин просится.
— Какой гражданин?
— Кувалдин. Сергей Петрович Кувалдин. Говорит, с чистосердечным признанием. Пустить?
— Давай.
Платошин положил трубку, удивленно посмотрел на коллегу:
— Этому-то что надо?
— Кому?
— Кувалде. Как вышел последний раз из тюрьмы, так и затих. Вроде как в отставку вышел. А теперь с чистосердечным признанием. У нас там никого недавно не грабанули?
— Спрашиваешь! Две квартиры вчера обчистили. Да на Кувалду не похоже. Почерк не тот.
— Чего ж он так переполошился?
В дверь поскреблись:
— Разрешите?
— Заходи, Кувалда. То есть, Кувалдин Сергей Петрович. Чего тебе?
Протиснулся бочком, присел на краешек стула. Платошин поморщился, посмотрев на испитое лицо бывшего рецидивиста: сдал, опустился вконец. Сидит, трясется, как заяц.
— Дак. Не искали разве?
— Мы? Тебя? Искали, конечно.
— Дак и я подумал. Раз сынка-то убили, вы теперь ко мне. Только я не виновный. Не было меня там.
— Какого еще сынка? У тебя разве дети есть?
— Выходит, есть. Дак я не про своего. Мой-то, выходит, жив. Художника сынок. Листов по фамилии. Только я в жизни никого не мочил, граждане начальники. Нету на мне крови. Да и зачем мне было его убивать, сами посудите? Он же мне денег давал.
