Ольга Баскова - Близнецы по несчастью
– Почему ты скрываешь свое партизанское прошлое? – поинтересовалась внучка.
Старушка тяжело опустилась на стул:
– Видишь ли, – она погладила девочку по светлой головке, – на моих глазах произошли страшные вещи. Если я буду помнить о них, то не проживу долго. Думаешь, меня не приглашают на встречи ветеранов? – женщина улыбнулась. – Возможно, у моих друзей нервы крепче. Воспоминаний мне не пережить.
Тогда Валерия удовлетворилась таким объяснением и ни о чем больше не спрашивала бабушку. Та сама открылась ей перед смертью. Врачи вынесли неутешительный диагноз: рак. Четвертая стадия.
– Мне некогда ехать, – заявила мать. – Брошу работу – будем голодать. Отец тем более не поедет. Она ему никто.
– Никто? – поразилась Валерия. Марианна молча созерцала эту сцену, не говоря ни слова.
– Да, никто, – подтвердила мать.
Девушка тряхнула волосами:
– Тогда поеду я.
Родители сжали губы:
– А учеба? Все же первый курс…
– Позанимаюсь там. Это не обсуждается.
Впервые они не стали с ней спорить. Впрочем, понятно почему. Для них всегда было важно общественное мнение. Вдруг разнесутся слухи, что Ярцевы отказали в помощи умирающей старушке?
Когда Валерия добралась до Кенигсберга, Светлана Петровна уже не вставала с постели. Увидев родного человека, желтого, иссушенного болезнью, девушка зарыдала. Дрожащая рука, напоминавшая веточку красного коралла, потянулась к ней.
– Не плачь, доченька. Я свое отжила. Жизнь – она для молодых.
Валерия зарыдала еще громче:
– Ах, бабуля, бабуля…
– Смирись, деточка, – шепот умирающей шелестел, как осенняя листва.
– Ты не можешь вот так уйти… Ты такая хорошая…
Эта фраза придала старушке силы. Она попыталась сесть на подушках.
– Возможно, то, о чем я тебе расскажу, изменит мнение обо мне, – сказала Светлана Петровна неожиданно бодрым голосом.
Южноморск. 1944 год… Оставшиеся в живых подпольщики арестованы… Вячеслав Петрович сидит в камере-одиночке, в который раз перелистывает вторую часть своего дневника. Он уже знает: казнь назначена на утро, и сегодня ему предстоит поставить точку в тетради. Больше писать не о чем. Они сделали все, что могли, и если бы не предатель, спокойно существовавший среди них… Учитель жалеет об одном: они так и не узнали имени этого гада. И все же это не Инна. Любимая никогда не совершила бы такой страшный поступок. Легкий стук в зарешеченное окно прерывает его горестные мысли.
– Вячеслав Петрович!
Он встает с соломенного тюфяка.
– Вячеслав Петрович, пожалуйста, подойдите к окну!
Голос кажется знакомым, и это странно. Тюрьма оцеплена полицейскими. Кому же удалось просочиться сквозь плотный кордон?
Мужчина подходит к окну и приподнимается на цыпочки. Его изумлению нет предела.
– Светлана?
– Да.
Ее лицо поражает спокойствием, свежестью и красотой. Как ей удалось избежать побоев и пыток?
– Что ты здесь делаешь? Как тебе удалось выйти из камеры?
Она смеется:
– Очень просто. Я пришла за вами.
– За мной?
– Ну да.
От волнения он не может найти слов:
– Я тебя не понимаю, Света. Тебя отпустили?
– Ну, да, – повторяет девушка. – Я ухожу и хочу забрать вас с собой.
– А остальные?
Светлана смущается:
– Мне нет до них дела.
– То есть… – боль в голове становится невыносимой. В висках пульсирует. Мысль, штопором вонзившаяся в разгоряченный мозг, кажется нереальной.
– Почему тебя отпустили?
– Да какая разница? – ее глаза сужаются, напоминая две темные щелки. Через решетку она протягивает ключ. – Откроете дверь…
Он отталкивает ее руку:
– Значит, тебя отпустили. Но сделать это могли по одной причине. Ты предала организацию?
Учитель пытается найти на молодом лице следы раскаяния, однако их не было. Фадеева как-то обреченно вздыхает.
– Вы никогда не замечали меня, – говорит девушка с каким-то щемящим надрывом. – А между тем я жила ради вас, ради вас рисковала жизнью. Вы были моей первой и самой большой любовью. Признайтесь, это для вас новость…
Он растерян:
– Да.
Бывшая ученица усмехается:
– Конечно, вы никого не видели, кроме Инны. Я давно наблюдала за ней. Скажите, что вы в ней нашли?
– Что бы я в ней ни нашел, я не ошибся, – Вячеслав чувствует, как тяжелый камень скатывается с его измученной души. Инна не предатель! Светлана постоянно подставляла ее. – Ответь мне, почему ты сразу нас не выдала?
Она улыбается:
– Неужели вы не догадались? Я ждала, что вы протянете мне руку, бросите Инну. Сделай вы это, мы бы еще повоевали.
Его лицо искажается от боли:
– Ах ты, дрянь! Значит, ты тайно сообщала немцам или полицаям о планируемых операциях?
Она пожимает плечами:
– К чему отрицать? Я писала печатными буквами, где мы планируем осуществить очередную операцию, и подбрасывала в окно полицаю Гаврилову. Я изображала слежку за вами, чтобы у Инны сдали нервы и вы обратили внимание на меня.
Котиков сжимает кулаки.
– Откуда ты узнала о Толике?
Фадеева задорно хихикает:
– Разумеется, от вашей возлюбленной. Она от меня ничего не скрывала. Ночью я пришла в условленное место. Естественно, мне не хотелось его убивать, но что было делать? Вот когда пригодилось мое увлечение – метать ножи в цель.
Учитель стонет:
– Как ты посмела…
– Я всегда могла сделать больше, чем Инна, – продолжает Фадеева. – Вот и сейчас. Я хочу спасти вашу жизнь.
Вячеслав вздыхает:
– Вот она, учительская неудача.
Света не понимает его:
– Вы о чем?
Он поясняет:
– У каждого учителя есть удачи и неудачи. Там, за стенкой, – он дергает исхудалой рукой, – моя победа. А ты – неудача. Жаль, что тебе этого никогда не понять, девочка. А теперь иди. Спасай свою жизнь. Ты не представляешь, какой страшный суд тебя ожидает – суд твоей совести.
Она подается назад:
– Значит, вы….
Мужчина перебивает ее:
– Наш разговор окончен.
Он отходит в угол. Рука тянется к тетради. Разговор со Светой следует записать. Потомки должны знать, кто предал организацию, и не осуждать невиновных.
Света делает несколько неуверенных шагов, потом падает на землю и горько плачет. К ней спешит полицейский Гаврилов:
– Ты чего? Давай чеши отсюда скорее, пока не заявилось начальство.
Она поднимает на него заплаканное лицо:
– Я возвращаюсь в камеру. Мне незачем больше жить.
Что случилось потом, ей так и не удалось узнать.
Сидя на жесткой кровати, полицейский Клим Гаврилов читал письма своей матери, Ираиды Ивановны. «Надо же, как нами играет судьба, – думал он. – Разве человек может располагать собой? Это просто смешно! Ну почему проклятые письма не попали ко мне до войны?»
Скривив губы, он с ожесточением ударил по холодной спинке кровати. Его родная мать! Сука! Предательница! И столько лет молчала, а ведь видела, как мучается сын!
Клим очень любил отца, Спиридона Никитича, скромного человека и блестящего юриста, которого в один прекрасный день арестовало НКВД, предъявив нелепые обвинения. Через неделю его расстреляли. Интеллигентный, исключительно порядочный, Спиридон Никитич никак не тянул на врага народа, однако чей-то ложный донос сыграл роковую роль. После смерти отца парень затаил злость на Советскую власть, а когда пришли немцы, сделался преданным псом захватчиков. Нет, ему, безусловно, претила жестокость, отношение к неарийцам и евреям как к низшей расе. Но другого способа отомстить за отца он не видел и считал, что все делал правильно. До сегодняшнего дня… Сегодня жена, копаясь в огороде, наткнулась на пакет, полный старых писем. На конверте стояло имя получателя – Гаврилова Ираида Ивановна. Его мать. Осторожно, словно боясь сделать больно старому пожелтевшему листу, он бережно взял его двумя пальцами и погрузился в чтение. Вскоре волна гнева охватила его с ног до головы. Так вот оно что! Значит, донос на отца написала мать! Автор писем, ее любовник, начальник местной милиции, благодарил ее за это, обещая в ближайшее время разойтись с женой и узаконить их отношения. Обещал, однако не выполнил. Вот почему так рыдала мать, когда дядя Коля (так Клим называл негодяя) поставил ее перед фактом: его переводят в Москву, и ни о каком разводе не может быть и речи! После отъезда любовника красивая женщина постарела в одночасье и, разыскав где-то иконку, втихаря молилась в чулане. На ней висел страшный грех. А он ничего не знал и навесил на семью еще один – предательство. Что же делать? Как искупить вину?
Он подозвал к себе двенадцатилетнего сына Алексея.
– Никуда не уходи вечером, – попросил его отец. – Пойдешь со мной в тюрьму. Потом незаметно проберешься к окну камеры Котикова.
Вячеслав Петрович уже заканчивал писать, когда знакомый детский голос тихо позвал его:
– Подойдите к окну, не бойтесь!
Учитель сморщился. Вечер перед казнью явно не выдался спокойным. Алексея Гаврилова он тоже не хотел бы сейчас видеть.
