Гуннар Столесен - Ночью все волки серы
Я направился через Центр в сторону Северного мыса. В зелени аллей, тянущихся от монастыря, уже была заметна желтизна. Кое-где к асфальту прилипли первые опавшие листья, как чересчур поспешные поцелуи, которыми мы одариваем покойников. Прощаясь, солнце целовало нас. Холодное северное солнце.
Миновав Фредриксберг, я оказался в парке Северного мыса. И пошел дальше, мимо морских купален, пока не добрался до самого мыса. Стало прохладнее, солнце садилось. Днем оно еще поднималось достаточно высоко, но белая дымка над горизонтом предвещала дни короче и прохладнее. Я обогнул мыс и начал возвращаться в город. В самом конце парка, за складскими бараками, располагались старые сараи для лодок. Эти стены еще хранили запах сушеной рыбы, хотя последний раз этот товар хранился здесь много лет назад.
Именно на задворках этих строений в холодном январе 1971-го погиб человек. Я подошел к ограде и заглянул внутрь. Там стоял грузовик. Ворота были открыты, но сбоку висела тяжелая цепь с замком. На ночь ворота запирали. Интересно, висел ли замок тогда? У кого были ключи?
Я попытался представить, как все это было: избитый и растерзанный человек, кровавое месиво на затоптанном, грязном снегу. Потом в этом человеке опознали Харальда Ульвена. И получилось, что преступника настигло возмездие через двадцать шесть лет после войны.
А что было на самом деле? Вдруг здесь был убит кто-то другой? Еще одна невинная жертва? Но где же тогда Харальд Ульвен?
Десять лет прошло с той поры. Никаких следов давно не осталось. Десять лет ложился и таял снег, светило солнце, лил дождь. Ни одной улики не сохранилось на этом месте, и я направился обратно в город. Теперь солнце светило с другой стороны.
У Новой церкви я свернул направо. Мне хотелось встретиться с Сигрид Карлсен.
Подойдя к дому, я взглянул на ее окна, но света в них не было. Я посмотрел на часы. Странно — в это время она всегда дома.
Дверь подъезда была открыта, словно кто-то забыл запереть ее, и я вошел. Поднявшись на второй этаж, я увидел, что дверь в квартиру тоже приоткрыта.
Я вздрогнул. Все это мне не нравилось. Я нажал кнопку звонка и тут же отчаянно забарабанил в дверь. Она сама передо мной распахнулась.
Не прихожая, а бедлам. Комод опрокинут, ящики выдвинуты, тут же вывалено их содержимое. К стене прислонена разломанная на куски деревянная рама для зеркала. Осколки разбитого зеркала рассыпаны по всему полу, как потайные окошки в иной мир.
Осторожно я ступил в этот хаос. Холодея от ужаса, позвал тоненьким голоском: «Ау!»
Мне никто не ответил. Не было слышно ни звука.
36
Осторожно я приоткрыл дверь в кухню. Сердце билось так, что я задыхался. И там такой же бедлам. Сорванный со стены календарь брошен в раковину. На столе смятая фотография — ребенок играет с собакой. Транзистор с отлетевшей черной пластмассовой крышкой валяется на полу. Кухонный стул перевернут. Под скамейкой целлофановый пакет с мусором. Картофельные очистки и яичная скорлупа рассыпаны по всему полу. При этом сильно пахнет стиральным порошком, но откуда запах, понять невозможно.
Дверь в комнату полуоткрыта. Там тоже темно, но, насколько я могу разглядеть, беспорядок здесь поменьше. Правда, телевизор тоже опрокинут, штепсель болтается в воздухе. На полу черепки от разбитого цветочного горшка. Одна из занавесок оборвана и свисает до пола. Повсюду разбросаны книги. В одном из кресел, съежившись и закрыв лицо руками, сидит Сигрид Карлсен, застывшая, как изваяние. И лишь слабое подрагиванье плеч говорит о том, что она жива.
Застать человека, когда он переживает горе, оказывается, так же неловко, как в самый интимный момент любви. И не знаешь, что делать, как поступить.
Я поднял с пола радиоприемник, кухонную скамью решительно придвинул к стене, чтобы хотя бы шумом привлечь к себе внимание. Затем вернулся к двери, постоял там в нерешительности, поглядывая на женщину, на ее большие я беспомощные руки. Ее волосы отливали серебром. Одета она была в светло-серое платье с простым пояском из той же ткани.
— Фру Карлсен! — позвал я осторожно. — Это я, Веум.
Не отнимая рук от лица, она слегка выпрямила спину, и я понял, что она меня слышит. Я стоял и ждал.
Она постепенно разжимала пальцы, и сквозь ее длинные белые фаланги я увидел глаза, покрасневшие от слез. На щеках блеснули тоненькие влажные полоски. Ее очки куда-то задевались. Я скользнул взглядом по полу, но ничего, кроме того, что я уже заметил, не обнаружил.
— Что случилось? Кто это сделал? — спросил я и показал на царивший разгром, как будто иначе она бы не поняла меня.
Она покачала головой, губы бесшумно прошептали:
— Никто.
— Никто? — переспросил я, пожалуй, слишком спокойно. Господин Никто был всего лишь проездом? — злорадствовал внутри незнакомый мне голос. Господин Никто только перевернул вверх дном всю квартиру и удалился? Гость из прошлого — беглец в будущее? Так кто же? — услышал я свой собственный голос.
Она посмотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Отняла от лица руки. И я увидел такое лицо, что меня невольно бросило в дрожь. Она как будто голая сидела, настолько не могла ничего скрыть. И я вспомнил две незначительные детали, которые я заприметил, когда был у нее в прошлый раз. На комоде в прихожей была сбоку царапина. И на зеркале — трещина.
— Это ведь не в первый раз происходит? — спросил я осторожно.
Она молча покачала головой. В руке показался белый платочек, она вытерла им под глазами, щеки, губы.
— Это ваш знакомый? Мужчина?
Она испуганно посмотрела на меня и покраснела. Покачала головой и тоненько выдавила из себя:
— Нет.
У нее был измученный голос, не такой, как прежде.
И вдруг я все понял, даже раньше, чем задал вопрос:
— Ваша дочь?
У нее выступили слезы на глазах, губы задрожали. Опять появился платочек.
Она заплакала. Я походил по комнате, ступая тихо, как по мягкому мху. Подошел к окну и выглянул на улицу. Плоский, стертый булыжник. Осунувшиеся фасады домов.
Домишки такие маленькие, а людей в них так много — и мы почти ничего не знаем о них.
— А она… часто бывает такой?
— Бывает… находит на нее. Редко. Она лечилась, и на работе у нее все хорошо. Но время от времени ей необходимо разрядиться. Врачи говорят, что это шизофрения. Она принимает лекарства, но… — ее руки беспомощно взлетели и запорхали, так бабочки умирают перед похолоданием. — Иногда она возвращается с работы, и я по глазам вижу, что сейчас начнется. И начинается. Она сильнее меня, мне ее не удержать… Ломает все подряд, бьет, крушит, а потом уходит из дома. Возвращается вечером как ни в чем не бывало. Когда ей совсем плохо, так она сама идет… в клинику. Там ей дают более сильные средства, и она возвращается ко мне — вновь добрая, милая Анита… Девочка моя.
Взгляды наши встретились. Известно, что дети вырастают, но для родителей навсегда остаются маленькими, особенно, если в их жизни не все гладко.
— А врачи когда-нибудь говорили, отчего это у нее происходит?
— Она рано потеряла отца, да еще при обстоятельствах, которые всем известны. Понимаете, чего ей только не пришлось наслышаться. И ведь это тянулось годами. Ну а сбросить накопившийся груз ей удавалось только одним способом, — слова ее звучали бесстрастно, она только констатировала факты. И все же в том, как она это сказала, я почувствовал сдержанную ярость. И я понял главное — Анита Карлсен, которой к моменту пожара исполнилось всего лишь четыре года, — еще одна жертва этой трагедии.
Сигрид Карлсен перестала плакать.
— Надо прибрать, — сказала она и поднялась.
— Я помогу вам, — поспешил я.
Она строго взглянула на меня.
— Я сама. — И, чтобы как-то сгладить неловкость, добавила: — Когда Анита вернется, мне лучше здесь быть одной. Когда все проходит, она всегда чувствует себя виноватой.
— Я понимаю.
— Вам было что-то нужно? — спросила она. — Вы зачем-то пришли?
— Должно быть. Но я, честно говоря, забыл. Никак не могу прийти в себя. — Мне все еще казалось, что здесь меня ждала та же картина, что накануне у Ольги Серенсен. — Я только хотел сказать, фру Карлсен, что я по-прежнему занимаюсь этим делом и убежден, что ваш муж не виновен. И я не остановлюсь, пока не выясню все обстоятельства этого дела до конца. Передайте это Аните, когда сочтете возможным. Скажите, что я уверен — ее отец ни в чем не виноват.
Ее глаза смотрели печально.
— Кому это теперь нужно? Но все равно, спасибо.
— Я вернусь, когда буду располагать неоспоримыми доказательствами. — Мой голос звучал уверенно, и я отметил, что я сказал «когда», а не «если», и я был убежден, что так и будет. Если понадобится, я доберусь до преисподней и вытащу оттуда Харальда Ульвена. Во что бы то ни стало мне надо докопаться до истины. Ради Аниты и ее матери. Хотя становилось все яснее, что отправляться в столь далекое путешествие, возможно, и не понадобится.
