Андрей Остальский - Жена нелегала
— О, мне не раз приходилось слышать подобные речи в начале пути, — сказал сыщик. — И очень искренние. Но потом все так осложняется. Когда есть собственность, ценности. И когда есть дети. И особенно — когда есть и то, и другое.
— Нет-нет, это не наш случай… нет, и дети есть, и ценности, но… нет, не могу представить нас в суде!
Волчок только грустно улыбнулся — дескать, как угодно, только опыт мой говорит о другом…
И с этого момента после этого снисходительного жеста стал еще более Джули неприятен.
Но именно поэтому она взяла себя в руки и стала холодно и деловито перечислять всякую ерунду, все подряд, что ее в поведении Карла смущало или удивляло. Например, что один из своих чемоданов он все время держал запертым на ключ и отшучивался, когда Джули заводила об этом речь. А она ничего плохого вовсе не подозревала, но ей было просто по-женски любопытно.
Или звонки загадочные, на которые он отвечал как-то очень коротко. Вроде цифры по-немецки называл, и все — данке шен! Пару раз письма или бумажки какие-то уж очень тщательно уничтожал — рвал на мельчайшие куски, даже в туалет их спускал. И опять же отказывался объяснять, что это за бумажки. Один раз сказал: да послания глупых поклонниц — из прежней жизни, до нашей встречи с тобой. И смеялся.
— Интересно, — кивнул Волчок. — Очень интересно!
Все это он записывал в свой блокнот. А увидев обеспокоенный взгляд Джули, произнес:
— Не тревожьтесь! Это у меня годами отработанная система. Полная конфиденциальность гарантируется, все записи по завершении дела строго уничтожаются. Не хуже, чем письма вашего мужа! — И захихикал. «Какой все-таки идиот!» — подумала Джули. А Волчок добавил: — Кроме того, взгляните: я применяю свой собственный, индивидуальный набор стенографических знаков — кроме меня, никто не прочтет!
Джули посмотрела — действительно какие-то невообразимые каракули вместо букв и слов. Ну ладно, допустим.
И Джули опять принялась вспоминать, пока не дошла до того странного, дурного эпизода, который случился еще на раннем этапе их отношений. Вдруг Карл предложил ей отправиться вдвоем в соседний курортный город — Истбурн — и провести там «романтический уик-энд». Дескать, командировка сорвалась, два дня освободились, почему бы не посвятить их друг другу?
В Истбурне Джули никогда не была, но слыхала, что он не так уж сильно отличается от Фолкстона. Тоже ныне захиревший, а когда-то знаменитый королевский курорт. Такая же примерно длинная и уютная набережная, как фолкстонская Лиз. Кажется, Истбурн меньше пострадал во Вторую мировую войну, поэтому больше сохранилось образцов классической викторианской архитектуры, сверкающих на фоне синего неба и солнца белых домов с огромными окнами и высоченными потолками с лепниной.
Фолкстону-то ужасно досталось: он был первым английским городом на пути немецкой авиации в глубь страны. И последним тоже — на него сбрасывали оставшийся, недорасходованный бомбозапас. А потому пришлось затыкать после войны многочисленные дыры, как будто протезы вставлять в потерявшую много зубов челюсть. Причем протезы дешевые, экономичные. Поэтому скороделки конца сороковых и начала пятидесятых, а потом и примитив шестидесятых заполнили целые районы города или, что еще хуже, встали безобразными пломбами в рядах белоснежных красавцев в Вест-Энде. Такого нет в Истбурне, уверял кто-то из друзей Джули. Там все аутентично. Ну вот она и поехала в предвкушении увидать как бы более полноценный Фолкстон — то, каким ее родной город мог бы быть, если бы ему повезло больше.
Но оказалось — ничего особенного. Кажется, викторианских домов действительно сохранилось больше, но не настолько, чтобы определить образ города. Фолкстон как-то все-таки даже поуютнее, пришла к выводу Джули.
Но с этим уик-эндом вообще получилось сплошное недоразумение. Оказывается, реклама, которую где-то в газете прочитал Карл, была обманом, ввела в заблуждение. Вместо элегантного современного отеля международного класса они оказались в каком-то сарае на окраине города — как раз в одном из таких районов, которых в Фолкстоне хватает и от которых Джули надеялась в Истбурне отдохнуть.
Убогие обшарпанные стены, вялотекущий душ, ванна с ржавыми разводами, влажноватое белье. Правда, в ответ на гневную филиппику обманутых в своих ожиданиях постояльцев им сделали бесплатный «апгрейд» — перевели в какое-то подобие номера люкс, где, помимо более широкой кровати, имелся еще какой-то закуток со столом, креслом и даже чем-то похожим на небольшой диван. Правда, содержание влаги в постельном белье и ржавого металла в ванной осталось примерно на том же уровне. Да и завтрак не стал от «апгрейда» менее убогим. Карл почему-то особенно огорчился размером туалета-ванной, там действительно было очень тесно. Ну да ладно, зато они славно послонялись по городу, по набережной. Все почти как в Фолкстоне, но как-то иначе.
В пабе в старом центре города просто, но вкусно пообедали. Даже традиционный и всем с детства поднадоевший «Пастуший пирог», оказывается, можно приготовить тонко, так что получается ничуть не хуже лучших образцов итальянской лазаньи. И, может быть, даже лучше! А главное — Карл был полностью в ее распоряжении, со своими историями, шутками и улыбками. Он мог бы сделать счастливой огромную аудиторию своих фанов (если бы он потрудился, конечно, ими обзавестись), но вместо тысячной ревущей толпы была она одна. И она не орала, и не топала ногами, и не улюлюкала от восторга. Тихонько, как учили родители, скромно смеялась. Хотя и трудно было местами сдерживаться, особенно когда он в лицах изображал новые методы охоты на носорогов для туристов из Германии или приключения хасида в таиландском ресторане. И, как всегда в таких случаях, немного переживала, чувствовала себя чуть-чуть узурпатором, присвоившим себе больше, чем ей полагалось. Больше того, на что она имела право. Но главное — не показать этих переживаний Карлу. Не надо ему было об этом знать.
В тот день дождь шел не так уж долго — всего полтора часа, и ветер был терпимо пронизывающим. В общем, это была прекрасная суббота. А воскресенье… Нет, в воскресенье было уже все не то и все не так. Потому что ночью случилось вот что.
Часа в два или три Джули вдруг проснулась. Карла не было рядом. А из закутка с диваном доносились едва слышные странные звуки. Джули подняла голову и увидела две человеческие фигуры, сгрудившиеся вокруг стола. От них шел слабый, синеватый свет, и постепенно она разглядела Карла и незнакомого мужчину. Вернее, разглядела — это сильно сказано. При этом странном свете, исходившем из какого-то подобия фонаря, который держал в руках неизвестный, толком рассмотреть что-то было трудно. И вроде бы, так ей показалось, Карл быстро перелистывал какую-то пачку бумажек, а мужчина направлял на них свой странный фонарь.
— Карл! — сказала Джули громким шепотом. — Карл, что происходит? Кто этот человек?
Синий свет тут же погас, и комната погрузилась в полную темноту. Джули стало страшно, она даже невольно вскрикнула, пыталась нащупать выключатель ночника, но ей никак это не удавалось. Но буквально через секунду Карл уже был рядом с ней, обнимал ее, гладил своими горячими руками… Наконец ей удалось зажечь свет. В комнате не было никого, кроме нее и Карла.
— Что с тобой, дорогая, сон плохой приснился? — спросил Карл.
— Это был не сон! Я точно видела какого-то странного, чужого человека в нашей комнате!
— Но где же он сейчас в таком случае?
Карл стал валять дурака, заглядывать под кровать, под стол, отодвигать занавески, распахивал дверь в ванную комнату, шептал драматически: «Выходи, злодей, ты изобличен!»
Но Джули было не смешно. Впервые Карл выбрал с ней неверный тон. Сфальшивил. Она сказала:
— Ты зря стараешься. Я действительно не очень понимаю, как этот человек мог так быстро исчезнуть, но я умею отличать сон от яви. Не знаю, зачем ты устраиваешь всю эту интермедию…
Карл огорчился. Понял, что недооценивал жену.
И все воскресенье подлизывался, всем своим видом просил прощения. Но Джули была расстроена и не смеялась больше его шуткам. И не получала удовольствия от его рассказов. Даже еще и нарочно преувеличивала, изображала оскорбленное достоинство.
Прошло несколько дней, и Карл признался: это был иммигрант из Румынии. Карлу не спалось, он вышел на балкон и заметил внизу этого несчастного. Тот потерялся, замерз, пытался войти в отель, спросить направление по карте и заодно погреться. Но в отель его не пускали. По-английски он объяснялся еле-еле. А он, Карл, слегка говорит по-румынски, и вообще ему румын очень жаль всегда, там такая жуткая жизнь с этим Чаушеску. И вот он решил ему помочь. Сделал ужасную глупость, пригласил его на минуту в комнату, чтобы помочь разобраться с картой. А глупости делать стыдно. Предупредил его: если жена проснется, чтобы в ту же секунду вон из номера! Потом пытался обратить все в дурацкую шутку, в розыгрыш, действительно глупо.
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)
