Юлия Вознесенская - Благодарю за любовь
Сотворив три земных поклона перед иконой святой Марии Магдалины в портике, Апраксина вошла в большие двери храма вслед за привратницей. Та молча поставила сумку на скамейку у входа, кивнула ей и снова вышла за дверь.
— Свете тихий святые славы… — пели монашки на клиросе. Апраксина, еще в джипе успевшая сменить свою курортную шляпу на темно-синий шарф, скромно встала в левом углу возле свечного ящика. В храме было несколько паломников, и никто не обратил на нее внимания. За ящиком никого не было. Она взяла десяток свечей и положила на блюдечко бумажку в сто марок. Хор закончил пение, и пожилая монахиня начала читать паремии — отрывки из Ветхого Завета. Пока она читала, Апраксина тихонько обошла храм, прикладываясь к иконам и ставя свечи.
Слева от черного резного иконостаса на массивных подставках стояли два больших гроба темного дерева, а над ними висели иконы святых преподобномучениц — великой княгини Елизаветы Федоровны и инокини Варвары. Приложившись к мощам, помещавшимся в ковчежцах на крышках гробов, Апраксина опустилась на колени и со страхом и умилением помолилась святым преподобномученицам, прося у них прощения и помощи.
Из алтаря вышел седокудрый старенький священник отец Нектарий и начал провозглашать ектенью. «Господи помилуй!» — трижды вторил хор каждому прошению, отчего эта ектенья так и называлась сугубою, то есть усиленной. Сугубая ектенья сменилась просительной, и Елизавета Николаевна, вторя хору, шептала после каждого прошения: «Подай, Господи!», как всегда с особенным чувством повторяя слова прошения о кончине «христианской, безболезненной, непостыдной, мирной и доброго ответа на Страшном Суде Христовом». Чего уж там, пора было и ей, суетной старухе, думать о скоро предстоящей кончине…
И хотя собиралась она, раз уж довелось ей так неожиданно попасть в это дивное место, на службе только молиться, молиться и молиться, вскоре мысли ее вернулись к цели ее путешествия на Святую Землю. «Ох, грешница я великая, Господи, прости меня!» — сокрушалась она, незаметно поглядывая в сторону женщин в мирском платье: она рассудила, что за такой короткий срок пребывания в обители Людмила Гурнова навряд ли успела стать даже и послушницей. И вскоре она узнала ее. Гурнова была в длинной темно-синей юбке, мешковатой черной кофте и накинутом на плечи сером пуховом платке, какие привозили на продажу эмигранты и гости из России. На голове ее был просто, по-крестьянски повязан белый ситцевый платок. Гурнова держала в руках раскрытую книгу и читала по ней, шевеля губами и хмуря брови на трудных местах.
«Еще только учится читать по-церковно-славянски», — догадалась Апраксина.
После службы, когда насельницы монастыря молча и чинно направились в трапезную, Елизавета Николаевна подошла к игуменье, на удивление молодой, светлоликой и худенькой. Представившись сотрудницей германской криминальной полиции, она попросила разрешения переговорить с находящейся в монастыре Людмилой Гурновой.
— С ее бывшим мужем произошло несчастье…
— Он умер? — тихо спросила игуменья.
— Да. И я должна сообщить об этом Людмиле Гурновой, а кроме того задать ей несколько вопросов.
— Ну что ж, поговорите с нею, конечно, — Игуменья подозвала к себе полную монахиню, возившуюся у свечного ящика. — Мать Александра, проводи, будь добра, гостью в свой кабинет, пусть она там посидит, а ты пошли к ней Людмилу. И распорядись, чтобы Людмиле оставили ужин в трапезной. Когда они закончат разговор, проводи нашу гостью за ворота, к стоянке такси. — Настоятельнице явно не слишком понравилась цель посещения. Ну что ж, этого надо было ожидать…
Крохотный кабинетик матери Александры был по трем стенам заставлен стеллажами с папками и книгами, а четвертую стену занимали входная дверь и окно, да еще маленькая вешалка возле двери, на которой висела вязаная кофта, черная, конечно. Посередине стоял письменный стол с чайником и кружкой на краю и стопками бумаг; по обе стороны стола стояли два полукресла, и больше ничего в кабинете не умещалось.
Людмила Гурнова вошла почти сразу же после Апраксиной, так что Елизавета Николаевна не успела даже посмотреть стоявшие на полках книги. Поздоровавшись, Гурнова села в свободное кресло, сложила руки на коленях и приготовилась слушать.
— Вам сказали, кто я? — спросила Апраксина.
— Да. Матушка сказала мне, что вы из германской полиции.
— Совершенно верно. Она сказала вам, по какому делу я к вам приехала?
— Нет. Но я сама догадалась. Вы хотите говорить со мной о моем бывшем муже Викторе Гурнове. Я знаю, что он умер.
— Это вам сказала игуменья?
— Нет, она мне ничего не говорила, кроме того, кто вы и откуда.
— Тогда кто же вам сказал, что ваш бывший муж умер?
Людмила опустила глаза и стала разглаживать складки на своей темно-синей юбке.
— Так кто же вам сообщил о смерти мужа? Простите меня за настойчивость, но это важно.
Людмила подняла на нее страдающие глаза.
— Вы не поймете… — почти прошептала она и снова принялась гладить колени подрагивающими пальцами.
— Мне придется постараться вас понять, — возразила Апраксина. — Я веду дело о смерти вашего мужа.
— Какое это теперь имеет значение, как я узнала о его смерти?
— Когда ведется следствие, все имеет значение… Или может иметь. Так что расскажите мне все, что вам известно о Викторе Гурнове.
— Я не знаю, с чего начать…
— Начните с самого начала: где и как вы с ним познакомились. И дальше — как поженились и почему расстались. И о вашей с ним последней встрече в Мюнхене.
— Вы и об этом знаете?
— Я же говорила вам, что веду следствие, а вы одна из тех, кто видел его в последние дни перед смертью. Более того, я должна вас предупредить, что ваше имя включено в список подозреваемых по этому делу.
— Почему? — спросила Людмила Гурнова, но в голосе ее почти не слышно было вопросительных интонаций. Казалось, она продолжала думать о своем или беззвучно молиться, а беседу поддерживала из вежливости.
— Потому что идет следствие о неожиданной, возможно насильственной смерти.
— Разве Виктор не покончил с собой?
— Следствие склоняется к тому, что он был убит.
— Этого не было.
— Почему вы так считаете? — резко спросила Апраксина.
— Потому что… этого не могло быть.
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — процитировала и поморщилась Апраксина: она не любила Ильфа и Петрова. — Так почему же вы уверены, что он покончил с собой? Вы что, боитесь следствия?
— Совсем нет! Чего мне бояться? В тот час, когда это случилось, я уже была здесь.
— А откуда вы знаете, когда это случилось?
— Вы не поймете…
— Ну, так расскажите, объясните — а я постараюсь понять.
— Если я начну все рассказывать, это только больше запутает следствие, потому что мои слова невозможно проверить… Но алиби у меня есть, если вы об этом.
— Какое же у вас алиби и на какое время?
— В моей келье, в кармашке дорожной сумки, лежит мой авиабилет на раннее утро 31 декабря прошлого года. Еще утром я была в аэропорту Бен-Гурион и обедала уже здесь, в обители. Так что мои свидетели — матушка и все сестры монастыря. А Виктор покончил с собой ранним утром первого января нового года. Ведь так?
— Это точно неизвестно: между одиннадцатью вечера 31 декабря и пятью утра 1 января. Но вы-то почему решили, что он погиб утром первого января? На чем основана ваша догадка?
— Это не догадка, — тихо сказала Людмила, наклонив голову. — Я знаю это абсолютно точно: сам Виктор сказал мне об этом…
— Он что, звонил вам сюда, в монастырь, и предупредил, что собирается покончить с собой?
Людмила слабо улыбнулась и покачала головой:
— Если бы он сказал мне такое по телефону, я бы ему не поверила.
— Ну, так как же он вам сообщил?
— Вы все равно не поверите. А полиция — тем более. Уж лучше ничего не говорить…
— Хорошо, — сдалась Апраксина, — давайте оставим эту часть информации пока в стороне. Расскажите мне все о ваших отношениях как можно подробней: не забывайте, что у полиции подозрения относительно вашей вины в этом деле.
— У меня у самой они есть. Даже больше: я уверена, что виновата в его смерти. Он сам мне об этом сказал.
«Час от часу не легче! — подумала Апраксина. — В монастыре — и вдруг какой-то мистический вздор! Ох уж эти неофитки…» Но вслух она сказала другое:
— Сам так и сказал? Любопытно.
— Я так и знала, что вы мне не поверите! — с отчаянием в голосе почти закричала Людмила.
— Господи Иисусе Христе! — воскликнула в сердцах Апраксина.
— Помилуй нас грешных! — закончила Людмила и перекрестилась.
«С тобой, милая, согрешишь и не заметишь!» — подумала Апраксина, тоже вслед за ней перекрестившись. Как же она не любила, когда к простоте и реализму Православия, в том числе и к его многочисленным чудесам, примешивали разный оккультный вздор вроде явления умерших. Нет, конечно, такие явления бывают, но крайне, крайне редко!
