Андрей Шляхов - Психоаналитик. Шкатулка Пандоры
Анна вела себя столь непосредственно, без малейших признаков притворства, что Михаил почти ей поверил. В отношении того, что следить ей за ним незачем, поверил полностью, а вот что касается охраны тут оставались кое-какие сомнения.
Сомнения оставались, но после столь категоричного ответа продолжать расспросы или намекать было неудобно.
— Почему ты? — смущенно промямлил Михаил. — Может, это Тамара?
— Тамара?! — еще больше удивилась Анна. — А ей зачем? Какой ей смысл за тобой следить? Слежка — удовольствие не из дешевых, даже на таких вот рыдванчиках, а Тамара, при всей ее обеспеченности, бережлива до скупости. За копейку она, может, и не удавится, а вот за рубль — точно. Выбрось из головы эту мысль!
Михаил кивнул, но выбрасывать, конечно же, ничего не стал. Просто отложил.
— Ты извини меня, Анна, — сказал он, когда они уже сидели в машине и пристегивались. — Я понимаю, что задаю неприятные, иногда болезненные, иногда глупые вопросы, но я задаю их не из праздного любопытства…
— А хоть бы и из любопытства, — Анна улыбнулась и подмигнула ему, — мы же с тобой уже не чужие друг другу, так что твое праздное любопытство я могу перенести. Так что ты хотел спросить?
— Я снова о наболевшем. Может, ты считаешь, что мне грозит опасность, и потому приставила ко мне сопровождение? И благородно умалчиваешь этот факт?
— Ми-и-и! — простонала Анна, закатывая глаза. — Ты невыносим в своей подозрительности! Я еще раз заявляю, что не имею к этому, как ты выразился, сопровождению никакого отношения! Чтоб мне с Тамарой местами поменяться, если я вру!
— Извини, — Михаил повернул ключ в замке зажигания. — Тема закрыта.
В этот вечер они целовались на каждой остановке. Михаил впервые в жизни почувствовал, как именно изнемогают от желания. Не томятся похотью, не думают, кого бы сейчас того-этого, а именно изнемогают, томятся сладкой истомой, и чем дальше, тем истома эта мучительнее и сладостней. Неописуемое в своей остроте чувство, которое можно испытывать лишь в присутствии объекта своего неимоверного вожделения, чтобы объект этот, как локоть из поговорки, был близок и в то же время недосягаем. Даже мысли безумные полезли в голову насчет того, что можно припарковаться где-то в укромном месте, не доезжая до дому, и заняться любовью, но Михаил собрал волю в кулак, и безумные мысли, убоявшись этого кулака, исчезли.
В душевую кабину залезли вместе и едва не разнесли ее вдребезги.
— Все хочу спросить, а удобно ли тебе без ванны? — сказала Анна, первой выйдя из кабины.
— У меня аквафобия, — признался Михаил. — Боязнь воды. Стойкая. Давняя. Скоро тридцать лет, как мы вместе, юбилей, можно сказать. Мне не совсем уютно возле водоемов…
«Не совсем уютно возле водоемов» было очень мягко сказано. Водоемов Михаил старательно избегал. Любых. Даже ванну не принимал, мылся только под душем. Если ехал по мосту, то непременно перестраивался в левый ряд, чтоб держаться от воды подальше. Две серьезные попытки избавиться от нее не увенчались успехом. Михаил понимал — почему.
— …И ванна мне без надобности.
«Это потому, что ты не умеешь плавать, — со всей серьезностью, свойственной семилетнему возрасту, сказала как-то раз дочь Оля. — Научись плавать — и перестанешь бояться воды». Михаил не стал обращать внимание дочери на противоречие — если боишься воды, не можешь войти в нее, то как научишься плавать? И о том, что плавать он умеет (такие навыки никогда не забываются), тоже не сказал. Тема была не из тех, которые хочется развивать.
Анна — молодец. Поняла, прочувствовала настроение Михаила и больше ничего спрашивать не стала. Увлекла в комнату, не дав толком вытереть ее и вытереться самому, где объявила:
— Сегодня у нас — скачки!
Сверкнула глазами сквозь вуаль упавших на лицо волос, откинула взмахом головы непокорные пряди и сильно, но не больно толкнула потянувшегося к ней Михаила, давая понять, что он должен лежать на спине и не рыпаться. Михаил с удовольствием подчинился, уже одно созерцание шелковистых волос, струящихся по обнаженным плечам Анны, и ее налитых грудей доставляло ему огромное удовольствие…
Когда все закончилось, Анна легла на бок, спиной к Михаилу, притянула его руку к своей груди, так, чтобы сосок уютно улегся в ладонь, и не отпускала долго-долго.
— Ты такой живой… теплый… — удовлетворенно констатировала Анна. — Ты потрясающий любовник, просто потрясающий… Скажи, а почему у тебя дома так холодно?
— Холодно? — удивился Михаил. — Разве? Я что-то не замечал, чтобы у меня было холодно. Выключить кондиционер?
— Нет, не надо. Я не о температуре, — Анна шевельнула плечом, — я об атмосфере. Странно, что у тебя нет никаких безделушек, вазочек, картин, памятных сувениров… Ты их прячешь?
— Я не люблю безделушки и сувениры, — после небольшой паузы ответил Михаил. — Мое отношение к вещам сугубо рациональное. Нужно — не нужно.
— Вот и я говорю — странно, — повторила Анна. — Ты такой живой, нежный, ласковый, а с виду такой рационалист. Не могу понять… Рационалисты любят совсем по-другому. У них — план. Там погладил, здесь полизал, намокла, значит, можно вставить. И делают они все без души. Я это сразу чувствую, когда с душой и когда там просто какой-то поршень ходит туда-сюда. Ты не такой, и в то же время у тебя даже магнитика на холодильнике нет, ни одного. Почему так?
— Потому что в глубине души я все же рационалист, — Михаил поцеловал Анну в плечо; после секса плечо было чуть солоноватым. — Законспирированный…
— Скорее законсервированный, — пошутила Анна, но больше вопросов не задавала.
Утром Михаил ехал на работу без сопровождения. Сначала он недоумевал, не видя позади ни «Нексии», ни «Сонаты», потом решил, что в слежку включилась третья машина, но вычислить ее не смог. Машины сзади постоянно менялись, и ни одну из них не получалось заподозрить в слежке.
16
Суббота выдалась крайне суматошной. Первый сюрприз преподнесли коммунальные службы, прокладывавшие вблизи от офиса какие-то трубы и случайно перебившие силовой кабель. Охранник сообщил удивленному Михаилу, что свет обещают не раньше четырнадцати часов. Мысленно посулив трудягам-недоумкам много всяких радостей, Михаил договорился с охранником, что тот станет провожать всех пациентов до офиса. В коридорах и на лестнице было темно, а толстый охранник не только внушал уверенность и спокойствие, но и имел мощный, прямо-таки ослепляющий фонарь.
— Все брошу, а провожу! — пообещал охранник, пряча в карман купюру с видами северного города Архангельска.
Срочная отмена сеансов обошлась бы Михаилу куда дороже.
Сам он добрался до офиса без провожатого, он бы и с закрытыми глазами мог туда дойти. По пути шарахнулся разок, когда увидел шагнувшую ему навстречу тень. Проклятые современные стекла, которые в темноте превращаются в зеркала. Нервишки, конечно, в последние дни расшатались, если так дальше пойдет, то скоро повсюду киллеры начнут мерещиться.
В офисе Михаил достал из ящика стола два фонарика (не забыв похвалить себя за предусмотрительность). Один положил на свой стол, чтобы был под рукой на всякий случай, а другой — на полочку в туалете, где не было окон — естественных источников освещения. Можно и так поработать, ничего страшного. Фонарики не сравнить с тем прожектором, которым вооружен охранник, но для небольших помещений большего и не требуется.
Второй сюрприз устроила первая из пациенток, молодая еще женщина, которая без всяких к тому предпосылок потеряла сознание посреди сеанса. Первая помощь, «Скорая помощь», отказ от госпитализации, небольшая истерика после отбытия бригады. Михаил подумал-подумал и решил, что в таком состоянии отпускать пациентку одну не стоит, и вызвал ее мужа. Вроде ничего особенного, а суета.
Третьим сюрпризом (в том, что он не заставит себя долго ждать, Михаил не сомневался, ибо бог любит троицу, и все это знают) стал звонок Илоны. Хорошо еще, что не приход, и хорошо, что в половине пятого, после ухода последнего субботнего пациента. Свет к тому времени так и не дали, но уже было все равно, потому что работа закончилась.
— Привет, воскресный папаша!
Словосочетание «воскресный папаша» не слишком нравилось Михаилу. Если уж начистоту, то совсем не нравилось. Глупое оно какое-то, во-первых, от слова «папаша» так и веет пренебрежением, а во-вторых, что означает слово «воскресный» применительно к отцовству? По воскресеньям ты отец, а по вторникам и субботам — нет? Видимо, впервые услышав от Илоны эти слова, Михаил как-то, гримасой или взглядом, дал понять, что они ему неприятны, вот и называли теперь его так постоянно. И если бы только это.
Михаил не спешил разводиться — общий ребенок, ответственность за семью, да и чувства к Илоне не сразу вдруг угасли. Он как мог пытался изменить ситуацию, продумывал свое поведение, уговаривал, объяснял. И все никак не мог понять, почему семейная жизнь дала трещину? Он же, несмотря на свою великую занятость, был неплохим мужем. Любящим, внимательным, снисходительным, терпеливым. Свои недостатки, конечно, имелись, куда же без них, но не такими уж они были грандиозными, чтобы перечеркивать все достоинства. А главное — любовь. Была же любовь! Взаимная!
