Камилла Лэкберг - Ледяная принцесса
— Это полная чушь.
Она глубоко затянулась и колечками выпустила дым. Патрик с трудом удержался, чтобы не напомнить ей о вреде пассивного курения. У него на коленях сидел Макс, всецело занятый тем, что грыз ключи Патрика. Он крепко держал их в своих маленьких пухлых ручках и поглядывал наверх, на Патрика, как бы благодаря за такую замечательную игрушку. Ени продолжила:
— Конечно, Андерс — опустившееся отребье. Но он никому не делает вреда. Он спокойный. Время от времени он ко мне заходит стрельнуть сигарету, и один черт — что он пьяный, что трезвый — он всегда спокойный. Он иногда сидит с Максом, когда мне надо выйти в магазин. Но конечно, только если он трезвый, а иначе никак. — Она потушила сигарету о переполненную пепельницу. — И на самом деле зла в местных алкашах нет — несчастные опустившиеся люди, которые пропивают свою жизнь. Единственно, кому они делают плохо, — так это самим себе.
Она встряхнула головой, отбрасывая назад прядь упавших на лицо волос, и опять потянулась за сигаретной пачкой. Ее пальцы были желтые от никотина. И очередную сигарету она закурила с ничуть не меньшим удовольствием, чем предыдущую. Патрик почувствовал, что она его уже обкурила, и подумал, что, пожалуй, ему пора уходить.
Макс насупился, когда Патрик снял его с коленей и передал Ени.
— Спасибо за помощь. Мы, конечно, обратимся к вам еще раз и оформим ваши показания по всей форме.
— Да, я буду здесь, я практически все время дома.
Сигарета лежала в пепельнице, и дым от нее тянулся прямо к лицу Макса, который обеспокоенно поблескивал глазками. Он продолжал крепко сжимать ключи. Макс поглядывал на Патрика, как бы предостерегая от попыток их забрать. Патрик осторожно потянул ключи к себе, но рисовые зубки оказались неожиданно сильными. Вдобавок Патрику было трудно ухватиться за брелок, но он все же попробовал потянуть немного сильнее и получил в ответ недовольное хныканье. Привычная к подобным ситуациям, Ени приняла решительные меры, ей удалось добыть ключи, и она протянула их Патрику. Макс завопил во все горло, выражая свое неудовольствие всеми доступными ему средствами. Патрик, осторожно держа брелок большим и указательным пальцами, попробовал вытереть его о штанину, прежде чем класть обратно в карман.
Ени и хныкающий Макс проводили его до двери. Последнее, что он видел, прежде чем она захлопнулась, были крупные слезы, которые текли по круглым щекам мальчика. Что-то в сердце Патрика опять дрогнуло.
* * *Теперь дом был для него слишком велик. Хенрик переходил из комнаты в комнату. Все в доме напоминало ему об Александре, каждый выпестованный ею с любовью сантиметр. Хенрику иногда казалось, что она выходила замуж не за него, а за дом. Их отношения приняли по-настоящему серьезный характер только после того, как он привез ее сюда, домой. Ему же все стало ясно с самого начала, с самого первого момента, когда он познакомился с ней в университете, на вечеринке для иностранных студентов. Высокая и светлая, вокруг нее была какая-то аура недоступности, что привлекло его в ней больше, чем что-либо другое и кто-либо другой за всю его жизнь. Он никогда и ничего не желал так сильно, как Алекс. А Хенрик привык получать все, что хотел. Его родители всегда были слишком заняты своей собственной жизнью, но никогда и ничего для него не жалели.
Время, не занятое делами и управлением предприятием, полностью уходило у них на бесконечные светские рауты, благотворительные балы, коктейль-пати, ужины с деловыми партнерами. Обычно Хенрик оставался дома с няней, и он помнил ее лучше, чем собственную маму. В памяти от матери у него остались только запах ее духов и поцелуи, когда она прощалась с ним, торопливо убегая на очередную светскую вечеринку. Но родители пытались как-то ему это компенсировать, и Хенрику достаточно было только ткнуть пальцем, и он незамедлительно получал все, что хотел. Конечно, исполнение желаний — это здорово и приятно, но ни одна вещь никогда не заменит тепла и счастья. Это все равно что пытаться убедить себя и окружающих в том, что твоя моська круче слона.
Первый раз в жизни, когда Хенрик встретился с Алекс, он не мог просто указать пальцем и попросить. Она была недоступная и непостижимая — и потому неотразимая. Целеустремленно и настойчиво он взялся за ней ухаживать: комплименты, розы, ужины, подарки — все пошло в ход. Может быть, без особого желания, но она принимала эти ухаживания, которые вели к браку. Она не возражала открыто, да и он никогда не мог и не смог заставить ее сделать что-то против ее воли — скорее, ей было безразлично. Но только после того первого лета, когда они вошли сюда, в этот дом на Сере, Александра стала проявлять какую-то активность в их отношениях. Она стала отвечать на его ухаживания с новым интересом, а он чувствовал себя счастливым, как никогда в жизни. Они поженились в Швеции, тем же самым летом, всего через два месяца после того, как познакомились, потом опять вернулись во Францию, потому что им оставалось учиться еще год и предстояло сдать экзамены, а потом благополучно переехали сюда, на Серё.
Возвращаясь мыслями назад, в прошлое, Хенрик понимал, что он видел Александру действительно счастливой, когда она занималась домом. Он сел в большое честерфилдовское кресло в библиотеке, откинул голову на спинку и закрыл глаза. Чувствуя под рукой упругую неподатливость кожи, он провел пальцем по старой складке. Сценки из жизни с Алекс прокручивались у него в памяти, как старый бесконечный фильм. Чаще всего он вспоминал ее изменчивую улыбку, всегда такую разную. Когда она находила что-нибудь из мебели — именно то, что искала и что, по ее мнению, наиболее подходило для дома, — или когда она шпателем снимала кусок обоев и находила под ними старые, оставшиеся со времени постройки, тогда она улыбалась широко и открыто. Когда он целовал ее в шею, или гладил по щеке, или говорил о том, как сильно он ее любит, она тоже иногда улыбалась, но только иногда. Улыбалась той улыбкой, которую он ненавидел, — отсутствующей, отстраненной, улыбкой чужого человека. А потом всегда отворачивалась и уходила, а он каждый раз чувствовал, как ее тайна копошится в ней, как клубок змей.
Он никогда ее не спрашивал из чистого страха. Он боялся, что спровоцирует своего рода цепную реакцию, и страшился возможных конечных последствий. Он хотел одного — чтобы она, по крайней мере, физически была рядом. Хенрик все же надеялся, что в один прекрасный день она повернется к нему. Он боялся рискнуть, потому что в этом случае мог потерять все. Для него было важно знать, что у него есть хотя бы часть. Даже малюсенькой частицы Александры было много — так сильно он ее любил.
Он поглядел вокруг на книжные полки. Книги, которые закрывали стены от пола до потолка и которые Александра так увлеченно разыскивала в антикварных магазинах Гётеборга, стояли напоказ. Он ни одного раза не мог вспомнить ее читающей, разве что давным-давно — учебники в университете. Но может быть ей хватало своих собственных переживаний и болей, и она не хотела читать о других.
Самым трудным было принять известие о ребенке. Как только Хенрик заговаривал о ребенке, Александра отнекивалась: она не хотела, чтобы ребенок появлялся на свет, устроенный так, как этот.
Он принял это как мужчина и отлично понимал, что Александра так упорно ездит во Фьельбаку каждые выходные совсем не для того, чтобы отшельничать в одиночестве. Но он мог жить с этим. Их совместная интимная жизнь благополучно завершилась больше года назад, но с этим он мог жить тоже. Со временем он даже, наверное, научится жить с ее смертью. Но Хенрик никак не мог принять то, что она хотела выносить ребенка от другого мужчины, никак не от него. Это стало его проклятием, кошмаром, который преследовал Хенрика по ночам. Его прошибал пот, он крутился с боку на бок под простынями в безнадежных попытках заснуть. У Хенрика появились темные круги под глазами, и он похудел на несколько килограммов. Он чувствовал себя резиновой лентой, которую растягивают, растягивают и растягивают, чтобы рано или поздно она перешла предел своей упругости и с треском лопнула. Хенрика переполняло горе, но до сих пор он не позволил себе ни слезинки. А сейчас Хенрик Вийкнер наклонился, закрыл лицо руками и заплакал.
Глава
05
Ни обвинения, ни ругань не трогали его. Что такое несколько часов оскорблений по сравнению с длящимся годами чувством вины? Что такое несколько часов оскорблений по сравнению с жизнью без его ледяной принцессы?
Он рассмеялся жалкой попытке переиначить вину на свой лад. Зачем? Этого больше не нужно. А раз причин для этого больше нет, то у него ничего не получится.
Но, может быть, она была права. Может быть, действительно пришел день расплаты. В отличие от нее он знал, что его судья придет, но он не будет из плоти и крови. То единственное, что могло осудить его, было не человеком, но обладало душой. «То единственное, что может судить меня, должно видеть мою душу», — подумал он.
