Лин Гамильтон - Мальтийская богиня
— Я работал учителем в местной приходской школе — средней школе. Я считался добропорядочным католиком, смею добавить, хотя что сделало меня таким, я не знаю. Джованни Галициа был одним из моих учеников, но не самым лучшим. Самым лучшим был Марк Галеа. Но каким-то образом обстоятельства работали на Джованни, не всегда, как он того ожидал, но все равно работали. Я помню, как он пытался попасть в футбольную команду. Ребята называли игру сокер, ее придумали британцы. Так вот, тренеры отобрали детей и некоторое время колебались, кого оставить из двух последних мальчиков — Джованни Галициа или Павло Бонничи. Я считаю, что Павло лучше играл в футбол, чем Джованни, но с ним случилось несчастье: он упал со школьных лесов. Одну из стен в то время ремонтировали, а мальчики были пьяны, конечно. Кажется, в этом возрасте большую часть времени они посвящают вот такому «высокоинтеллектуальному» досугу. Павло заявил, что его толкнули, но не сказал кто, потому что ему никто бы не поверил. И я бы сразу не поверил. Только гораздо позже до меня дошло. В команду взяли Джованни. А вот другой случай. В школе проходил конкурс ораторского искусства. Джованни и еще один мальчик яростно боролись за первое место. Джованни, может быть, и не был хорошим учеником, зато для политика, которым он хотел стать, у него были хорошие ораторские задатки. Его речи, пусть и неэмоциональные, отдавали душком плагиата, как будто кто-то, и я подозреваю, кто именно, писал их для него. Тем не менее, он вышел в финал, и знаете почему? Мальчики перед финалом конкурса пошли отпраздновать последние дни занятий, и после этого конкурент Джованни заболел — сильнейшее пищевое отравление, — а сам он победил. Но вы, вероятно, все уже поняли.
У меня выступила испарина на лбу, пока я слушала Ёжика.
— Пришла пора поступать в университет. Абитуриентов — пруд пруди, а университет на Мальте всего один. Понятно, что поступить было очень сложно. В такой ситуации необходимо иметь связи, а у таких простых ребят, как Марк и Джованни, их не было. Единственной надеждой было поступление в зарубежный вуз. Если выходец из бедной семьи не мог оплачивать свое обучение, он должен был заработать стипендию, сдав дополнительный экзамен. Джованни сильно преуспел, чего я от него не ожидал. Но потом у меня появилось неоспоримое доказательство того, что он жульничал — списывал — на экзамене. Я поймал его, — как сейчас помню, это была пятница, — и дал ему срок — уик-энд — подумать над тем, что он сделал. Я поставил его перед выбором. Если он считает, что совершил хороший поступок, то расскажет о нем в моем присутствии директору, а я со своей стороны буду ходатайствовать, чтобы ему разрешили пересдать экзамен. Если же он откажется от моего предложения, то я сам обо всем доложу начальству. Отсрочив его наказание, я совершил самую большую ошибку в своей жизни.
Глаза Ёжика затуманились от нахлынувших воспоминаний.
— Я уехал на уик-энд. Помню, сел на пароход и отправился с друзьями на Гоцо. Когда я вернулся в понедельник утром, вся школа жужжала, как растревоженный пчелиный рой. Меня вызвали в кабинет директора и уволили. И это после двадцати лет безупречной работы. Я был настолько поражен, что не сразу догадался спросить, за что меня увольняют. Директор ответил, что я сам прекрасно знаю и что мое омерзительное поведение наконец-то выплыло наружу. Я был сражен наповал. Выйдя из кабинета директора, я хотел найти кого-нибудь из коллег или друзей, чтобы выяснить, в чем дело, но они со мной не разговаривали. В конце концов, я услыхал сплетни о себе. Якобы один из учеников, не стану называть его, доложил о том, что я приставал к нему с домогательствами. Надеюсь, вы знаете, что такое домогательство? Мне не нужно называть это слово по буквам?
Я сказала, что понимаю, о чем идет речь.
— Мне так и не дали реабилитироваться. Фамилию ученика мне не назвали. Я пережил жуткую трагедию. Меня больше нет. — Старик развел руками. — Оказывается, от инсинуаций погибнуть легче, чем от физической расправы. Дальше в моей жизни все пошло кувырком. Чтобы доказать, что я нормальный, а не тот, кем меня считали, я женился без любви на вдове с маленьким ребенком. Мало того, что мы не любили друг друга, так она всячески унижала меня. Боже, сколько я перенес страданий от ее краснобайства и колкостей! В конце концов, у меня случился нервный срыв. Мне сказали, что я никогда не поправлюсь полностью, но я не такой идиот, каким меня все считают. Моя жена ушла на тот свет, слава тебе, Господи! Ее дочь присматривает за мной, но не потому, что любит меня, — ей нравится роль великомученицы. А я сижу здесь и слежу с каким-то всепоглощающим интересом за карьерой досточтимого Джованни Галициа.
Вдруг старик наклонился ко мне и схватил за запястье.
— Вы видели его глаза? — спросил он, сильно впиваясь пальцами в руку.
— Видела, — ответила я.
— И что в них?
— Ничего. Абсолютно ничего.
— Точно. Ни души, ни сердца.
Его приемная дочь, должно быть, зорко следила за своим отцом, потому что сразу вышла из дома, увидев, как он схватил меня за руку.
— Мой отец докучает вам? — спросила она. Женщина была хрупкого телосложения, но выглядела гораздо старше своих лет.
— Вовсе нет, — ответила я. — Ваш отец рассказывает мне очень интересные подробности об истории Мальты.
Ёжик отвернулся.
— Только без твоих теорий, папа, — запретила она. — Никакого бреда о Джованни Галициа!
Ёжик состроил гримасу ей вслед.
— Они все думают, что я того… ку-ку… — сказал он, покрутив пальцем у виска, как только его дочь скрылась в доме, — но вы ведь уже знаете, что он за человек?
— Да. А что случилось потом?
— Его восхождение стремительно продолжалось. Его семья поддерживала лейбористскую партию, возглавляемую Домом Минтоффом. Галициа собирался вступить в нее, но потом стало ясно, что республиканская партия победит на предстоящих выборах, а кандидатуру единственного человека, у которого был шанс победить на них, сняли. Никто не говорит почему, но поползли слухи. Этот ход конем вам ничего не напоминает? — задал он риторический вопрос.
— А где же был Марк Галеа все это время? — спросила я, желая провести параллель в судьбах двух близких друзей.
— Марк и Джованни были лучшими друзьями в школе, хотя Джованни был на год или два старше Марка. У обоих был фальстарт в ранней юности, и оба были очень амбициозны. На этом их сходство, думаю, и заканчивается. Марк был талантлив, почти гениален и очень обаятелен. Он хорошо сдал вступительные экзамены и получил стипендию честным путем. У меня сложилось о нем хорошее мнение, пока не случилась беда с молоденькой дочерью Кассара.
Я расскажу вам об этом, если желаете, — услужливо предложил Ёжик.
— Вы уже рассказывали прошлый раз, — напомнила я.
— Разве? — изумился старик. — Совсем недавно, а я и не помню, — ухмыльнулся он. — Они отличались друг от друга, думаю, тем, что Марк был больше нацелен на творческий успех, и его честолюбие распространялось только на ту сферу человеческих знаний, в которой он хотел быть и царем и богом. Джованни не мог этим насытиться, потому что ему всегда и всего было мало. Может быть, разница и небольшая, но весьма существенная.
— Прошлой ночью я побывала на званом вечере в доме Галициа, — призналась я. — На самом-то деле я фактически сорвала это мероприятие. Сначала я выкрала приглашение со стола его секретарши, а потом меня поймали с поличным, потому что я была единственной женщиной на вечере.
Ёжик запрокинул голову и залился беззвучным смехом.
— На этом светском рауте присутствовали военные высокого ранга, очень высокого, я бы сказала, хотя я не специалист в этих делах. Даже при поверхностном взгляде на сборище вояк я узнала одного человека — члена оппозиционной партии. Уж не подумывает ли наш Галициа о смене политических ориентиров, как вы считаете? Может быть, он не согласен с мнением премьер-министра насчет вступления Мальты в Европейский союз?
— Вы увязли в предположениях, дорогуша, — сказал старик, смахивая навернувшиеся от смеха слезы. — Значит, вы допускаете, что Галициа меняет политические партии, поскольку таким образом нащупывает ходы в политическом противостоянии, выясняет, какую платформу выгоднее поддерживать. И ведет он себя так не только в политике. Что же касается духовных ценностей, у него их просто нет. Единственное, во что он верит, — это в себя, и если потребуется, по головам пойдет, лишь бы ему был прок.
— Знаете, я прочла кое-какие статьи о Галициа. Люди, кажется, высокого о нем мнения, по крайней мере, журналист, написавший статью. Складывается впечатление, что министр — такой светский и интеллигентный человек, что диву даешься.
— О да! Он башковитый, это уж точно, да и обаяния ему не занимать, что делает его еще более опасным.
