Фридрих Незнанский - Вынужденное признание
— Да что ты, Лева! Для тебя у меня время есть всегда… Кроме сегодняшнего вечера, конечно. Понимаешь, столько беготни и возни с этим концерном…
— Да, да. Я понимаю. Я все понимаю, Матвей Иваныч. Ну, не буду тебе больше мешать. Передавай привет дочери. Пока!
— Пока!
Кожухов положил трубку на рычаг и посмотрел в окно. В небе собирались тучи. Поднявшийся ветер медленно раскачивал верхушки деревьев. Внезапно на Матвея Ивановича накатила тоска.
«Что я делаю? — мучительно подумал он. — Господи, что я делаю?»
— Коньяк вам бы сейчас и в самом деле не помешал, — услышал он у себя за спиной.
Матвей Иванович повернулся. Блондин Дементьев сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел на Кожухова.
— Вы плохо выглядите, — сказал он. — У вас есть коньяк?
— Да.
— Выпейте рюмку. Это поможет вам расслабиться.
— С-спасибо, — слегка заикаясь, произнес Кожухов. — Я чувствую себя прекрасно. Вы не возражаете, если я немного покопаюсь в Интернете?
Блондин пожал плечами:
— Пожалуйста. Вот только если надумаете отправить кому-нибудь электронное письмо, сообщите нам, хорошо? Мы должны быть в курсе.
— Хорошо, — промямлил Матвей Иванович. — Если надумаю — сообщу.
От нечего делать Матвей Иванович вот уже два часа копался в Интернете. Внезапно взгляд его упал на маленький баннер — «Премьера в Большом театре. Опера Стравинского «Похождения повесы». Матвей Иванович нажал на баннер, и несколько секунд спустя на экране возникла картинка в красных тонах, а под ней — дата премьеры в Большом театре, а еще ниже — небольшая статья об опере.
Матвей Иванович любил Стравинского. Он не раз слушал оперу на диске, но увидеть действие своими глазами ему еще не доводилось.
Он принялся с любопытством читать статью.
«…Источником оперы послужил цикл гравюр Хогарта. Это нравоучительная история о молодом человеке Томе Рэйкуэлле, старающемся доказать окружающим безграничность своей свободы, промотавшем внезапно свалившееся на него наследство, разорившемся и закончившем свои дни в сумасшедшем доме…»
Матвей Иванович печально улыбнулся.
«Похожий сюжет, — подумал он. — Не хватает только сумасшедшего дома. Хотя.., какие мои годы, успею еще».
«…Главным сюжетным мотивом, привнесенным в оперу по сравнению с гравюрами, стала фигура Тени — Ника Шедоу, персонифицированного воплощения Дьявола, соблазняющего Тома богатством и мирскими удовольствиями в обмен на его душу…»
Матвей Иванович вновь оторвался от чтения.
«А сколько Ников Шедоу было в моей истории… — грустно подумал он. — И сколько соблазнов они мне предлагали. Журналисты, телевизионщики, наша собственная эмигрантская братия… Черт, как можно избежать трона, если тебя на него сажают помимо твоей воли?»
Внезапно ему вспомнились жестокие слова жены.
«…Ты неплохо приспособился. Работа на радио, все эти бесконечные интервью, все это сюсюканье перед западными журналистами! Ты стал диссидентом-вельможей и к тому же заработал себе неплохую репутацию в эмигрантских кругах… Да для тебя все это было игрой! Ты никогда не верил в то, о чем так восторженно говорил! Тебе просто нравилось чувствовать себя героем, изгоем, человеком не от мира сего. Тебе нравились все эти шпионские игры в подпольщиков здесь, в Союзе, так же как нравился ореол мученика, которым тебя окружили за границей. Тебе просто нравилось так жить. Люди, которых ты с пеной у рта защищал, о которых писал свои дурацкие книжонки, на самом деле никогда не интересовали тебя. Ты хотел славы, и это был единственный способ добиться ее».
Матвей Иванович вздохнул и вновь уставился в экран монитора.
«…Конечно, никакие сверхъестественные силы не были возможны в хогартовском цикле, проникнутом социально-критическим пафосом и решенном абсолютно реалистическими средствами, в духе Века Разума. Зато персона Дьявола полностью отвечала жанру тогаШе, отнюдь не чуждому ни автору либретто, Одену, ни Стравинскому… Фаустианская тема искушения и расплаты в опере была сохранена и даже подчеркнута — впрочем, не без оттенка иронии. Так, временами Ник комментирует происходящее, отпуская нелестные реплики по адресу своего временного «хозяина», морализирует и поучает…»
В памяти Кожухова встало смуглое, решительное и чрезвычайно доброжелательное лицо Пантелеева.
«Матвей Иванович, — говорил Пантелеев отеческим голосом, — вы ведь понимаете, что другого способа вывести их на чистую воду нет. И тянуть с этим нельзя. Вы ведь не хотите, чтобы кто-то узнал о вашем походе в центральный аппарат ФСБ? А я не поручусь за то, что утечки не произойдет. Вы действовали слишком откровенно…»
«Матвей Иванович, — вторил Пантелееву искуситель Данилов, — для того, чтобы реализовать наш план, тактически необходимо показать Шаховскому, что вы согласны на его предложение. И помните, Матвей Иванович, вы добровольно включились в эту игру и назад пути нет…»
Пряник и кнут. Кнут и пряник. «А я сам? — подумал Матвей Иванович. — Кто я такой? Я — герой? Или я — марионетка в чужих руках?» В сердце у Кожухова засаднило. Он стал читать дальше.
«…При этом в дьяволе почти полностью отсутствует инфернальная серьезность, он плут и циник, как и положено черту из старинной нравоучительной истории. В сущности, у дьявола нет настоящей власти, чтобы завладеть душою Тома, и он, как обычно, жульничает, затевая абсурдную игру с угадыванием карт…»
«Нет настоящей власти, — подумал Матвей Иванович. — А ведь и в самом деле нет! Сидеть дома? К черту! Что они, убьют меня, что ли? Не смогут! Не посмеют! Да кем, черт возьми, они себя вообразили? Кто они такие, чтобы распоряжаться моей судьбой и жизнью?!»
Матвей Иванович почувствовал, как в его душе вызревает упрямство, то самое упрямство, которое четверть века назад сделало его диссидентом. Он вновь принялся за чтение.
«…Слабый, безвольный Том, щепка в житейском море, раб сиюминутных прихотей, которые он именует голосом Природы, — не слишком крупная дичь для сил ада. Наверное, поэтому ад не очень-то старается… В принципе Том живет как бы во сне (мотив сна героя — один из ключевых в опере), пока его не настигает сон безумия и смерти…»
«Не слишком крупная дичь, говорите вы? — Матвей Иванович усмехнулся. — Это мы еще посмотрим. А ну как я выдам прессе все ваши закулисные игры? Президент ли, премьер ли — все вы одним чертом мазаны. Все вы Ники Шедоу, только в разных лицах. И я могу показать это. Показать всем!»
Матвей Иванович выключил компьютер и потянулся за телефоном.
Владимир Дементьев, сидевший в кресле с журналом «Итоги» в руке, резко поднял голову.
— Вы собрались кому-то звонить? — быстро спросил он.
— А вы как думаете? — с сарказмом в голосе спросил фээсбэшника Матвей Иванович.
— Кому?
— А вы уверены, что вас это касается?
Дементьев отложил журнал и уставился на Кожухова блекло-голубыми глазами.
— Меня касается все, что происходит в этой квартире, — жестко ответил он. — Если вы не скажете, кому собрались звонить, я не позволю вам набрать номер.
— Вот как? — усмехнулся Михаил Иванович (в душе ему было не слишком-то весело). — Очень интересно. И что вы сделаете? Примените физическую силу?
Лицо майора Дементьева было абсолютно спокойным, но в глазах горел холодный огонек, от которого Кожухову стало не по себе.
— Можете в этом не сомневаться, — спокойно и четко ответил блондин.
Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, потом Кожухов отвел взгляд.
— Хорошо, — сказал он. — Ваша взяла. Я хочу позвонить в Большой театр и заказать билет на спектакль.
— На какой спектакль?
— «Похождения повесы». Если вам это о чем-то говорит.
— Когда будет спектакль?
— Сегодня вечером.
Дементьев улыбнулся:
— Вряд ли это возможно, Матвей Иванович. И потом — в кассе наверняка нет билетов. Если, конечно, у вас нет блата в руководстве театра.
Слово «блат» покоробило Кожухова.
— За билет не беспокойтесь, — с неприязнью в голосе сказал он блондину. — Билет будет.
— Но вы все равно не сможете пойти. Это слишком опасно. Вам опасно появляться в публичном месте.
— Неужели вы думаете, что за мной уже охотятся? — с иронией в голосе спросил Матвей Иванович.
Фээсбэшник пожал плечами:
— Я ничего не думаю. Я просто делаю свою работу.
В кармане у блондина зазвонила мобила. Не сводя с Матвея Ивановича пристального взгляда, он достал телефон и прижал его к уху.
— Слушаю… Да… Да… Хорошо.
Блондин спрятал телефон в карман.
— И все-таки я намерен пойти, — громко, с истеричной ноткой в голосе произнес Матвей Иванович. — И если вы попытаетесь мне запретить, я спрыгну с балкона. Вам ясно?