Владимир Гоник - Преисподняя
Она споткнулась взглядом о Ключникова, глаза ее расширились от удивления. Молча и оцепенело разглядывала она его: лицо, как у всех в отряде, было покрыто камуфляжной краской, он был грязен, увешан оружием, и Аня, вероятно, задавалась вопросом, он ли это, и если он, как сюда попал?
В этом заключалась некая загадка. Разумеется, встреча не могла быть случайностью или совпадением, они неотрывно смотрели друг на друга, понимая явную предопределенность встречи.
Аня легла на подоконник, расставила локти, подперев голову кулаками, и смотрела, не отрываясь, как бы в желании что-то уразуметь. Его подмывало подняться к ней, но пришли машины, и отряд стал грузиться: на глазах у всего дома они положили в машину тела убитых, раненого в сопровождении фельдшера отправили в госпиталь. К вечеру его можно было допросить, но он молчал - звука не проронил.
Анализы показали, что у незнакомцев отсутствует в тканях меланин, все они оказались альбиносами, как и тот, что покончил с собой неделю назад.
В это трудно было поверить - альбиносы встречаются весьма редко, но незнакомцы были сплошь альбиносами, весь отряд в поисках причины терялся в догадках.
Раненого спеленали простыней и привязали к кровати, чтобы предупредить попытку самоубийства. Он лежал под капельницей. Першин несколько раз пытался с ним поговорить, но тот молчал и упорно смотрел мимо, не обращая внимания на уговоры. Его бесцветные с розовыми, как водится у альбиносов [у альбиносов сквозь зрачки просвечивают кровеносные сосуды глазного дна], зрачками глаза выражали непреклонную враждебность, понятно было, что он скорее умрет, чем расскажет что-то; даже опытные психологи не могли его разговорить, он молчал, лишь прикрывал глаза, когда уставал.
Казалось, альбинос получил однажды строгий приказ не разговаривать ни с кем из посторонних и готов был скорее погибнуть, чем его нарушить. Похоже, он даже не размышлял над этим, способность к размышлению отсутствовала в этом человеке, как пигмент в его тканях.
Першину случалось встречать таких, кому нельзя ничего объяснить. Вскормленные одной простенькой идеей, вынянченные ею, они не знали ничего другого и не хотели знать. Внушенная им однажды идея овладевала ими безраздельно, подчиняла себе, они служили ей слепо, без сомнений и колебаний, а все, что не укладывалось в эту идею, они наотрез отвергали. Как правило, чужое мнение они ставили ни в грош и готовы были на все - на кровь и на резню, чтобы утвердиться.
- Ты пойми, парень, люди гибнут, - пытался втолковать ему Першин, но тот молчал, глядя мимо, и понятно было, что уговоры и увещевания напрасны.
- Ненавижу! - пробормотал однажды незнакомец сквозь зубы и опустил веки, как бы не в силах вынести чужого присутствия.
Его молчание и то, что другие незнакомцы предпочли умереть, наталкивало на серьезные размышления. Это была какая-то особая порода, выведенная селекционерами-злоумышленниками. Вскормленные фанатизмом и ненавистью, эти люди не знали ничего, кроме своей куцей идеи, ради нее они готовы были всех уничтожить - единственное, на что были способны.
Поводыри их на весь мир трубили о всеобщем счастье, ради счастья они готовы были всех погубить - всех, кого намеревались осчастливить: с теми, кто не хотел быть счастливым, они боролись не на жизнь, а на смерть, пока не стирали в пыль.
14
Следующую неделю отряд рыскал по всей Москве. Они проверяли технические коллекторы, по которым из одного района города можно было скрытно попасть в другой. От станции Переделкино труба широкого профиля в полкилометра длиной привела отряд к тоннелю, и они бежали по нему еще с километр, пока не вышли к Боровскому шоссе. Осмотрев тоннель и подступы к нему, отряд помчался в Тушино, где в новом районе, застроенном гаражами, обнаружили ведущие под землю люки. Спустившись, разведчики оказались в тоннеле, который тянулся на несколько километров, пройдя его, они вышли в Митино.
К этому времени отряд уже разведал границы глубоких подземелий Сретенского холма, состоящих из партийных бункеров Старой площади и Лубянки, связанных между собой, с Кремлем, с окраинами и предместьями.
Огромный тайный город существовал на Юго-Западе. Сверху можно было увидеть обширный пустырь, лежащий через дорогу против Университета. Одной стороной пустырь выходил на проспект Вернадского, другая сторона круто обрывалась над зеленой бугристой долиной, раскинувшейся внизу.
Загадочный пустырь покрывали кустарники и высокая трава. Повсюду виднелись песчаные бугры и овраги, заросшие лощины и рощицы, бесконечный забор окружал пустырь, на котором мог разместиться целый город, но никто не строил здесь ничего, и это выглядело странно: Москва задыхалась от нехватки земли, однако пустырь оставался неприкосновенным.
Жители окрестных домов, чьи окна располагались выше забора, приметили посреди пустыря некое строеньице, похожее на будку, дворовый туалет или пивной ларек. Каждое утро сюда подкатывали набитые людьми автобусы, пассажиры один за другим исчезали внутри, и это было похоже на цирковой фокус: маленькое строение вмещало всех пассажиров.
Высадив пассажиров, автобусы уезжали, чтобы вернуться за ними в конце дня. С высоты соседних домов забавно было наблюдать, как под вечер ездоки нескончаемой чередой тянутся из будки, вмещающей на глаз лишь несколько человек. Иногда автобусы запаздывали, и большая толпа дожидалась их посреди пустыря.
Окрестные жители называли приезжих шахтерами, и с тех пор так и велось.
- Шахтеры приехали, - кивали на автобусы старухи, сидящие на лавках у подъездов домов.
По ночам вереницы самосвалов вывозили с пустыря известняк, кузов каждой машины был доверху забит белой породой, хотя никто не видел на пустыре землеройных машин.
Со временем за забором появились легкие павильоны, навесы, ангары, цветники и дорожки, посреди пустыря возник обширный и глубокий котлован, на краю, выходящем к проспекту, выросли три высоких дома, видные издалека. Поговаривали, что под пустырем находится секретный город, который специалисты и знатоки именовали НИБО "Наука" и за который многие чины из госбезопасности удостоились орденов.
Отряд изнемогал от усталости, Першин понял, что еще день-два, люди свалятся. Он решил устроить им передышку, объявил увольнение на сутки, каждый был волен делать что вздумается.
Ключников решил, что поедет в Звенигород. Две недели он не видел домашних и Галю, надо было подать заявление и готовиться к свадьбе. Занятый погонями и боями, он не думал об этом, но вот передышка и разом вспомнился Звенигород: лес, овраги, ручьи, дом над обрывом и сенной сарай, где уединялись они с Галей. Его остро потянуло туда, и если б не форма оружие и камуфляжная краска на лице и руках, он помчался бы на вокзал, чтобы поспеть на ближайшую электричку.
В штабе он умылся и переоделся, но вместо того, чтобы бежать на вокзал, медленно брел по улице, как будто имел в запасе уйму времени и не знал, куда себя деть.
Это было странное состояние. Пребывая в здравом уме и полной памяти, он отчетливо понимал, что следует спешить - торопись, торопись, служивый, времени в обрез, каждая минута на счету, не теряй попусту. Однако по непонятной причине он неприкаянно таскался по улицам, пока не обнаружил себя на Волхонке: ноги сами привели его сюда. Дворами и террасами он прошел к церкви Антипия, что на Колымажском дворе за Музеем изящных искусств. Он прогуливался здесь недавно с Аней, отсюда рукой было подать до ее дома.
Так же медленно, но не колеблясь нисколько, точно кто-то вел его за руку, он добрел до Знаменского переулка, зашел в знакомый двор, поднялся на третий этаж и позвонил.
Аня открыла сразу и не удивилась, словно он бывал здесь не раз.
- Вот и ты, - кивнула она, точно они сговорились заранее, но он задержался в пути. - Наконец-то.
- Ты ждала меня?! - поразился Ключников.
- Я знала, что ты придешь, - ответила она спокойно, как будто речь шла о чем-то привычном.
- Откуда? - недоуменно воззрился на нее Ключников.
- А я сама тебя позвала, - она закрыла за ним дверь.
- Как?! - опешил он и застыл у порога.
- Проснулась и подумала: пусть он придет. Как видишь... - улыбнулась она, призывая его в свидетели, что задуманное сбылось.
- Я сам пришел! - запротестовал Ключников.
- Не-е-ет! - насмешливо передразнила она его. - Это я захотела. Сам ты бы поехал в Звенигород.
Он остолбенел и глазел ошеломленно, не зная, что думать. Она за руку привела его в свою комнату, квартира поразила его простором и пустотой, ни мебели, ни людей, голые стены, емкая глубина, чемоданы, постели, разостланные на полу.
- Уезжаете? - спросил Ключников, обозревая чемоданы и дорожные сумки.
Она кивнула с грустным смирением - что делать, мол, и объяснила, хотя он и не спрашивал:
- Мои все на таможне. Багаж сдают.
- Трудно? - поинтересовался он, потому что слышал об этом не раз.
