Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
И конечно же Лена. Я заслуживала большего со стороны их обеих.
Путь домой в Букшоу совершился в абсолютном молчании. Мы не задержались на церковном дворе, чтобы выслушать слова утешения, как обычно делают. Из-за происшествия с Леной викарий и Синтия быстро усадили нас в «роллс-ройс», тайком пожав руки под прикрытием стихаря и украдкой похлопав по плечу.
Поскольку большая часть прихожан искали позицию, откуда будет лучше видно, как снимают Лену, – кто-то даже вышел во двор, хотя окно и его пленницу торопливо завесили брезентом, – незаметно уехать было легко.
Когда Доггер отъезжал от ворот кладбища, мы проехали в нескольких футах от инспектора Хьюитта с блокнотом наготове, допрашивавшего Макса Брока. Ходят слухи, что, покинув сцену, Макс начал пописывать «подлинные» истории для скандальных журнальчиков, и я готова поспорить, что он почерпнул множество полезных подробностей со своей церковной скамьи в первом ряду.
Инспектор не посмотрел на меня даже мельком.
Решили, что Ундина вернется в Букшоу вместе с Адамом и Тристрамом в «лендровере» ее матери. Тетушка Фелисити было возразила, но отец настоял. В первый раз за день он заговорил.
– Оставь девочку в покое, Фелисити, – сказал он.
Я не знала, что Ундина успела рассмотреть, и поскольку Доггер мигом увлек ее в ризницу еще в самом начале, мне не подвернулась возможность это выяснить.
Мы приехали в безмолвный дом. Отец дал миссис Мюллет выходной до конца дня, и ее не пришлось уговаривать.
– Я оставила достаточно мяса в холодильнике, – прошептала она Доггеру. – Пудинги и остальное в кладовке. Проконтролируй, чтобы они поели.
Доггер вежливо кивнул.
Адам и Тристрам припарковались у парадной двери через несколько секунд после нас. Все трое с Ундиной они были увлечены серьезной беседой, кажется, о стрекозах.
– В Сингапуре намного больше разных видов, чем в Англии, – вещала она. – Намного больше сотни, но, разумеется, я отношу к ним и равнокрылых стрекоз.
Она уже знает, что случилось с ее матерью? Наверняка должна знать, наверняка тетушка Фелисити сказала ей.
Маленькой девочке будет трудно расти без ее драгоценной Ибу. Кто знает? Может, со временем она сможет оценить по достоинству парочку советов.
В вестибюле наша компания разделилась, все разошлись по своим комнатам. Первым ушел отец, медленно поднимаясь по ступенькам. Я хотела пойти за ним, утешить его, но, честно говоря, не знала, как это сделать.
Может быть, со временем я найду противоядие от горя. Но сейчас я могу только молча жалеть его.
Поскольку меня совершенно не интересовали равнокрылые стрекозы и я не была голодна, я отправилась прямиком в лабораторию, чтобы покормить Эсмеральду, которая, похоже, совсем по мне не скучала. Она набросилась на еду, не обращая на меня ни малейшего внимания.
Кажется, прошла вечность с тех пор, как я была наедине с собой.
Впервые за всю мою жизнь я не знала, что делать. Не хотела читать, не хотела слушать музыку, да и химия тоже не могла мне помочь.
Я достала спичку из коробка и лениво зажгла огонь под бунзеновской горелкой. Опираясь локтями на скамью, я уставилась в переменчивое пламя – желтое, оранжевое, пурпурное, синее, чувствуя себя далеким наблюдателем из-за края Вселенной, следящим за рождением галактик.
Есть только я и больше ничего. Остальное не существует.
Свет и тепло: вот в чем дело.
Секрет звезд.
Но когда начинаешь задумываться об этом, понимаешь, что свет – это энергия, и тепло тоже.
Так что, если задуматься, энергия – это великая штука, начало и конец всего, исток всех вещей.
Пламя мигнуло, как будто поддразнивая меня. Я секунду погрела ладони и выключила газ.
Пуф! Конец Творения!
Уничтожено без малого двенадцатилетней девочкой с косичками.
Вот и все.
Не особенное утешение, но другого мне неоткуда взять.
Я не слышала, как дверь открылась и как Доггер вошел в комнату. Могу только предположить, что он не хотел потревожить меня.
– О! Доггер! А я тут сижу и размышляю.
– Удивительно прекрасно времяпрепровождение, мисс Флавия, – заметил Доггер. – Я часто занимаюсь тем же самым.
В этот момент я могла бы спросить Доггера, о чем он размышляет, вспоминает ли хоть иногда о том, как спас жизнь отцу и как его заставили работать на Перевале адского огня, строить Дорогу смерти.
Не то чтобы я не осмеливалась, скорее я не хотела, чтобы эти тени омрачили его бдительную душу. Бог ведает, они достаточно омрачают его сны.
До сегодняшнего дня я никогда не задумывалась о том, какую мучительную боль может вызвать в нем один вид железнодорожных путей.
Великое благо, что в самые тяжелые для нашей семьи времена Доггер ни разу не страдал от ночных кошмаров. Он – скала. В будущем я постараюсь, чтобы наши беседы были занимательными и не затрагивали железную дорогу.
– Доггер, – спросила я, – сколько времени требуется, чтобы человек истек кровью?
Доггер взялся за подбородок указательным и большим пальцами.
– В среднем человеческое тело содержит около галлона крови. У женщин ее немного меньше, чем у мужчин.
Я кивнула. Звучит разумно.
– А сколько, например, надо времени, чтобы женщина истекла кровью до смерти?
– Полное обескровливание, – ответил Доггер, – может произойти меньше чем за минуту. Разумеется, это зависит от размера и здоровья субъекта и от того, какие сосуды были перерезаны. Вы думаете о мисс Лене?
Я не могла это скрывать.
– Да, – сказала я.
– Могу уверить вас, что она умерла очень быстро.
– Она страдала?
– Сначала да, – ответил Доггер. – Но вскоре наступило бессознательное состояние и затем смерть.
– Спасибо, Доггер, – поблагодарила я. – Мне надо было знать.
– Понимаю, – сказал Доггер. – Я так и подумал.
– Как отец? – поинтересовалась я. Мне внезапно пришло в голову, что отец размышлял о том же, о чем и Доггер.
– Справляется, – ответил Доггер.
– И все?
– Да. Он хочет видеть вас в девятнадцать ноль-ноль.
– Всех?
– Нет, мисс Флавия. Только вас.
Меня охватил ужас.
Отец дождался конца похорон, чтобы наказать меня за то, что я вскрыла гроб Харриет. Я по глупости ожидала, что обретение ее давно утраченного завещания каким-то образом сделает его счастливым, но он не дал ни малейшего знака, что его тревоги облегчились.
На самом деле теперь, когда я об этом подумала, он выглядел еще более встревоженным, более молчаливым, чем когда-либо ранее, и это меня испугало.
Как мы будем жить дальше? Харриет мертва и похоронена, и у отца не осталось ни капли надежды. Кажется, он сдался.
– Что мы будем делать, Доггер?
Это вопрос показался мне разумным. После всего, что ему довелось пережить, Доггер разбирается в безнадежных ситуациях.
– Ждать завтрашнего дня, – сказал он.
– Но что, если завтра будет еще хуже, чем сегодня?
– Тогда мы подождем послезавтрашнего дня.
– И так далее? – уточнила я.
– И так далее.
Хорошо иметь ответ, даже если не понимаешь его. Должно быть, у меня был скептический вид.
Было еще рано; до девятнадцати часов далеко. С тем же успехом можно ждать еще девятнадцать тысяч лет.
Что мне делать до этого времени?
Ответ пришел ко мне мгновенно, как часто бывает, когда ты в растерянности.
В обычной ситуации я бы сидела и ждала, грызла ногти, считала часы и нервничала. Но не сегодня, нет.
На этот раз я возьму контроль над ситуацией, до того как контроль возьмут надо мной. Я не стану ждать до семи часов. Зачем? Мне надоело быть пешкой.
Кроме того, надо многое обсудить. Поскольку половина наказания заключается в его ожидании, только тем, что я явлюсь раньше, я уже уменьшу свой приговор вдвое. Мне не особенно хочется исповедоваться в своих грехах перед отцом, но чему быть, того не миновать. Лучше разделаться с этим поскорее.
Я спустилась по лестнице, и пусть ощущение в моем сердце не было чем-то вроде счастья, оно было близко к нему.
Я легонько постучала в дверь отцовского кабинета. Ответа не было.
Приложила ухо к двери, но гулкость пустой комнаты подсказала мне, что его там нет. Маловероятно, чтобы он пошел наверх; в конце концов, разве Доггер только что не разговаривал с ним?
Быстрая прогулка по западному крылу дала знать, что его нет в гостиной, где Фели сидит за роялем, молча уставившись в ноты; нет в библиотеке, где Даффи сидит на полу, скрестив ноги, и листает огромную Библию.
– Закрой за собой дверь, – сказала она, не поднимая глаз.
Я только что снова прошла мимо отцовского кабинета, когда услышала звук, от которого я оцепенела.
Я часто слышала этот звук в еженедельных выпусках радиопередач о Филипе Оделле, частном детективе, и сразу же его узнала: это взвели курок пистолета. Его принесли из оружейного музея.
Моя кровь заледенела.
Каким бы безрассудством это ни могло показаться – сейчас я с трудом верю, что я это сделала, – но я распахнула дверь и вошла.
