Кирилл Казанцев - Блатная верность
– Я не поняла…
– Вам и не надо понимать. Я же сказал, у органов к вам претензий не имеется. Максимум, свидетелем пойдете. Документы с вами?
– Сгорели мои документы при пожаре.
– Ничего, мы и так личность установим. Базы данных, слава богу, существуют.
Хрущ понимал, происходит что-то не то. Обыск прошел без понятых, подполковник в штатском. С одной стороны, это настораживало, с другой – вселяло надежду.
– Гражданин начальник, – сказал он. – Раз протокола нет, понятых – тоже, наручники никто надевать не спешит… то, я понимаю, встреча у нас неофициальная?
– Вот этого я еще не знаю, – широко улыбнулся подполковник. – Понадобится, статей для тебя найдется выше крыши, потому как на курорте отдыхать культурно надо. А пока заткнись и помалкивай. И бабе своей скажи, чтобы не лезла не в свое дело. Как бы хуже не было.
Сказав это, подполковник Крюков достал мобильник, натыкал номер.
– Андрей Павлович, Крюков беспокоит… как и обещал, взяли мы его… на бабе, тепленького… стараюсь… понял, вашего человека ждать.
– Андрей Павлович? – переспросил Хрущ, когда телефонный разговор был уже окончен.
– Вспомнил-таки. Он самый! Бирюков. Он тебя и заказал. Зря ты на суде ему угрожал.
Крюков вытащил пачку сигарет. Один из спецназовцев выбил ему сигарету, щелкнул зажигалкой. Подполковник затянулся, выпустил к потолку несколько колец дыма.
Портнов приехал быстро. Крюков не успел выкурить и трех сигарет.
– Вы с ним поосторожней, – предупредил подполковник. – Ствол у него нашли.
– У меня он не дернется, – ухмыльнулся Николай, пожимая Крюкову на прощание руку. – Разговор у нас с ним короткий. Андрей Павлович в хорошем настроении. Сказал предупредить, что если к утру город не покинет, то сядет.
– Зря он так, – покрутил головой Крюков. – За фуру, проститутку и мою сломанную руку его за яйца надо на рояльной струне подвесить денька на два.
– Хозяин – барин. Не я решаю.
Полицейские покинули квартиру, как и положено нормальным людям, через дверь.
– Мне что, расписку написать, что я из Черноморска свалю? – спросил Хрущ. – Или зуб пацана дать?
– Ни того и ни другого, Хрущ. У меня к тебе предложение есть, от которого ты не можешь отказаться. Зря, что ли, я тебе грев на зону слал? Пора и отработать.
– Одеться можно? – спросила ничего не понимавшая Ольга.
– Конечно, кто вам мешает? – Портнов остался сидеть на стуле. – Будет даже лучше, если вы пока выйдете из комнаты. Только не вздумайте пытаться убежать.
Ольга завернулась в одеяло, поднялась с кровати, присела, подхватила белье и, гордо выпрямившись, вышла из комнаты.
* * *Бронислав Францевич стоял у окна в больничной палате. Одной рукой он опирался на палочку, в другой держал раскрытую книгу – прижизненное издание Николая Гоголя, «Мертвые души». Он не любил читать классику в современном издании, не любил подделок. Глаза легко скользили по строчкам, не задерживаясь на «ерах» и «ятях». Вот только дышалось тяжело, каждый вздох отдавался болью в сломанных ребрах, тугая повязка заставляла часто и понемногу набирать воздух.
Компания в палате раздражала коллекционера. С одной стороны от его кровати располагался водитель-дальнобойщик, на тумбочке у него стоял постоянно включенный портативный телевизор. С другой стороны лежал с открытым переломом ключицы баптист, который хоть и негромко, но почти без остановки напевал религиозные псалмы на мотивы популярных песен. Обнадеживало лишь то, что завотделением за взятку обещал к вечеру перевести Гнобина в отдельную палату.
– …и вижу я, как по воде ко мне идет Исус Христос… – радостно вполголоса тянул баптист на мотив «Когда б имел златые горы и реки, полные вина…».
В это время в телевизоре надрывался отрицательный герой полицейского сериала: «Всех, суки, замочу! Только подойдите!» Хотя даже дальнобойщику было понятно, что никого ему замочить не удастся, а «суки» все же подойдут и уложат уркагана мордой в землю.
Солнце падало на пожелтевшую страницу раритетного издания. Занавеска качнулась от порыва ветра. Гнобин обернулся, в палату впорхнула скромная миловидная девушка с пакетом. Как человек, склонный к аналитике, Бронислав Францевич сразу же прикинул, к кому она могла прийти – проведать больного родственника. Мозг практически мгновенно выдал результат – к баптисту. Логический ряд выстроился короткий и убедительный. Раз на лице напрочь отсутствует косметика, значит, девчушка больше занята духовной стороной своего существования, чем материальной, печется больше о душе, меньше о лице – верующая.
– Здравствуйте, – ответил он на общее приветствие девушки и вновь погрузился в чтение, только хорошая литература могла отвлечь его от мыслей о пропаже части коллекции.
– Я к вам, Бронислав Францевич, – прозвучало за спиной у коллекционера.
– Ко мне? – удивился Гнобин. – Вы не перепутали? Я с вами не знаком.
– Но я же знаю, как вас зовут, – тихо произнесла и улыбнулась Маша, выставляя на тумбочку классический больничный набор: мандарины, пакет сока, минералку, печенье. – Как здоровье? Мы сильно беспокоились.
– Подозревали инфаркт, – машинально ответил Гнобин. – Но обошлось. Вот только два ребра сломаны. Кто это «мы»? – спохватился он.
Маша одной ладонью прикрыла нижнюю половину лица, другой лоб. Остались видными только глаза. Она смотрела так на коллекционера с десяток секунд. Сперва в глазах Гнобина было выражение недоумения и напряженности, потом оно сменилось выражением узнавания.
«Глаза в прорези маски. Как тогда, на горной дороге, когда казалось, что уже подохну», – мелькнула мысль.
Бронислав Францевич беззвучно охнул, драгоценная книга со стуком выпала из рук. Коллекционер взялся за сердце и стал медленно оседать. Маша подхватила его, уложила на кровать.
– Воды дайте! Медсестру позовите!
Дальнобойщик заковылял к двери. Маша потрясла бутылку с минералкой, открутила крышку. Шипящая жидкость ударила Гнобину в лицо. Коллекционер открыл глаза. В палату забежала медсестра.
– Что случилось? – склонилась она над Гнобиным.
– Нет, ничего, ничего… – пробормотал тот, – племянницу не сразу узнал. Вот и испугался. С головой непорядок, годы.
– Вы уверены, что все в порядке? – Медсестра уже щупала пульс больного.
– Абсолютно. Извините за беспокойство, – Бронислав Францевич сел на кровати.
– Как знаете. Я пойду, доктора поищу, он, кажется, уже закончил операцию.
Маша с грустью смотрела на коллекционера.
– Мне так неловко перед вами, – сказала она с обезоруживающим сочувствием.
– Это вам-то неловко?! – не удержался и воскликнул Гнобин, но тут же спохватился: – Думаю, нам лучше выйти в коридор.
– Я вам помогу.
Маша взяла опешившего коллекционера под локоть и повела к двери. Уже оказавшись в коридоре, Гнобин вырвал руку, тяжело и часто задышал.
– Воровка, грабительница, – шипел он. – У вас еще хватает наглости спрашивать о моем здоровье? Оно вас интересует только в одном смысле. Вдруг я подохну и не смогу вам заплатить?
– Вообще-то я не воровка. Со мной такое первый раз случилось.
– И одного раза достаточно, – твердо сказал Бронислав Францевич. – Во-ров-ка, – растянул он по слогам, а затем будто интонацией и жирную точку поставил. – Мразь. Ненавижу воров.
– Вы меня не оскорбляйте. Я не для себя. Мне отца нужно на ноги поставить. Хотя вам, наверное, все равно. Да подавитесь вы вашими деньгами.
– Это мне все равно? Меня ограбили, чуть не убили, и я после этого должен спокойно с вами говорить? Вы что себе воображаете?
Маша внезапно заплакала, закрыла лицо руками, отвернулась.
– Ну, чего вы? – тронул ее за плечо Гнобин.
– Не трогайте меня. Мне стыдно. Да, я воровка, но я не мразь. Я не для себя, – больше Маша уже ничего не могла сказать, разрыдалась.
Гнобин совсем растерялся, бросил взгляд на присматривающуюся к ним медсестру, обнял Машу за плечи.
– Перестаньте плакать. Сейчас же перестаньте. Слышите?
– Не могу. – Девушка уткнулась лбом в оконное стекло, размазывая слезы ладонью.
– Стекло грязное. Не надо, – взял Гнобин Машу за запястье. – Ну почему я еще должен вас утешать? Я женских слез терпеть не могу, потому и не женат. За что мне все это? Сколько вы хотите?
– Мы все очень аккуратно упаковали, – всхлипывала Маша. – Все в целости и сохранности. Это в самом деле автограф Пушкина? Самый настоящий?
– Подделок не держу. Сколько вы хотите?
– Мне бы и тридцати тысяч хватило. Но только евро. Ну, и еще немного на дорогу надо.
– Понимаю, вы не одна были, а с сообщниками, они не так благородны. Скромно для себя просите. Я неосмотрительно на каждой бирке цену предмета указал. Ваши друзья уже наверняка сумму на калькуляторе подбили. Но могу их огорчить, это аукционная цена. А с моей коллекцией вы ни на один аукцион не сунетесь. Делим все на три и разбегаемся.
– Это много. Мне сказали, начинать с цены, поделенной на четыре, и до пяти снизить можно, – вырвалось у Маши.
