Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств
– Тэ всё мне про тебя рассказал.
– Вот именно что твой Тэ всё тебе и говорит. А ты сидишь развесив уши, и за два года тебе в голову не пришло ни единой собственной мысли. Ты хоть сама-то себя слышишь? Втюхиваешь мне о бомбоклате Маркусе Гарви, как училка-историчка. Рас Трент вешает тебе лапшу на уши, как какой-нибудь детсадовке, рассказывает тебе всякую хрень, а ты думаешь: «Хм-м, кому бы теперь все это рассказать, чтобы самой при этом возвыситься, а кого-нибудь принизить?» – и, как обычно, набираешь меня. Мне же эти твои уроки истории побоку, и до твоего Гарви мне никакого дела нет. Как и до твоего раста-бойфренда, который, наверное, в Нью-Йорк шныряет затем, чтобы насасывать там чей-нибудь клитор. И если ты, кстати, надеешься, что твой краснокожий козел-друг поможет тебе раздобыть визу, чтобы ты выяснила, чем он там реально занимается в Нью-Йорке, то, значит, ты еще тупее, чем твоя неразлучная майка «Университет Ганджи».
Мне хочется продолжать. Есть чем заняться, но меня просто прет. У меня есть родители, что сидят сейчас, как уточки, и тихо ждут, что к ним снова нагрянут; нагрянут те же ублюдки, чтобы забрать то, что не влезло им в багажники с первого раза. И я готова идти; готова настолько, что мне плевать, если я начну жечь мосты еще до того, как через них перейду, даже если речь идет о моей гребаной сестрице. Я хочу отправиться обратно на Хоуп-роуд и просто встать там у ворот; встать и вопить, вопить, вопить, пока он или не откроет все двери, или не вызовет полицию. А если он вызовет полицию, то я проторчу ночь в каталажке, а назавтра вернусь и буду снова вопить и вопить. И он, черт возьми, мне поможет, потому что если б могла помочь себе я, то я бы плевать хотела и на него, и на этих его «Полуночных рейверов». И он даст мне денег; даст их столько, чтобы я заткнулась; столько, чтобы я вошла в посольство Соединенных Штатов с заднего хода и вышла оттуда с тремя визами – тремя, потому что Кимми ее не захочет, ну и хрен на нее. Хрен, хрен, хрен! Во рту у меня кипят по меньшей мере десять лет моего терпения, и я наконец-то освобождаюсь от этого бремени, браня на чем свет стоит всех, кому нет и кому есть до этого дело. Мне хочется выплюнуть все это ей в лицо; так, чтобы лопнули ко всем, бомбоклат, хренам ушные перепонки. Но она вешает трубку.
Джоси Уэйлс
Сегодня у меня встреча с Доктором Лавом. День только еще начинался, когда в гостиной зазвонил телефон. Я уже не спал, а шатался по дому, как утреннее привидение. Не успевает Лав поздороваться, как я говорю: «Чувство времени у тебя, Доктор, ну просто охрененное». Он спрашивает, откуда я догадался, что это он. А я отвечаю: «Ты единственный, кто идет на риск получить в башку пулю, беспокоя меня до утреннего чая». Он смеется, повторяет договоренность встретиться в обычном месте и вешает трубку. Ревун так и храпит на диване, хотя будильник был выставлен на полную громкость.
Питер Нэссер познакомил меня с Лавом в тот день, когда приехал сам с американцем Луисом Джонсоном. Потом они оба допустили промах, полагая, что могут контролировать всю связь между мной и этим кубинцем. Но, как мне однажды сказал церковный пастор, человек может не знать человека, но дух знает духа. Он это использовал для объяснения, как находят друг друга пидоры. Насчет последнего мне дела нет и быть не может, а вот первое запало в душу накрепко. Я даже использую это при судействе. Да, говорить мне можно все, сила слова мне вполне известна, но узнает ли дух духа? Так что, когда я впервые повстречался с Доктором Лавом, мы с ним общались в основном не на словах.
В одну из своих редких поездок по гетто средь бела дня Питер Нэссер подъехал на своем «Вольво» – шел, как сейчас помню, ноябрь семьдесят пятого – и сказал, что у него с собой досрочный подарок к Рождеству. Я посмотрел на него и подумал, что за чушь собачью несет этот сирийский кус говна, и посмотрел на кубинца, думая отделаться и от него, но тот повел глазами так, что я понял: он мыслит примерно как я. Питер Нэссер не затыкается никогда, даже когда трахается, так что молчаливый человек рядом с ним сам по себе привлекает внимание.
Вначале я подумал, что раз Лав с Кубы, то по-английски соображает туго, но потом понял, что он говорит только тогда, когда без этого действительно не обойтись. Высокий, тощий, с бородой, которую он то и дело скребет, а черные кудрявые волосы для врача слишком уж длинноваты. И чем-то похож на Че Гевару, который тоже был врачом. С той разницей, что Доктор Лав пытался убить его как минимум четырежды. «Этот маленький maricуn, этот маленький putito даже не кубинец»[91], – повторяет Лав, когда я указываю, что ведь они оба были медики и оба сменили свое мирное поприще на оружие. Частично меня к этому человеку влекла любознательность. «Как так, вместо спасения человеческой жизни перейти к ее отнятию?» – допытывался я. Доктор Лав мне на это невозмутимо отвечал: «Врачи тоже отнимают жизни, hombre[92]. Еще как отнимают. Каждый, язви его, день». Когда Питер Нэссер привез его ко мне, то сказал: «Этот человек выведет тебя на совершенно новый уровень».
Во как. Луис Джонсон пытался втолковывать мне внешнюю политику с эдакой заунывной протяжностью, с какой говорят белые, когда думают, что ты по тупости своей не догоняешь. Доктора Лава Луис Джонс знал потому, что они оба были в Заливе Свиней – мелкая показушная попытка Кеннеди оттяпать Кубу, которая оплеухой шлепнула по мордасам всему миру. Для Доктора Лава Залив Свиней – это примерно то же, что для меня шестьдесят шестой год. Я смотрю на него и знаю. Спустя какое-то время Джонсон с Нэссером уходят (Джонсон хочет отведать суп из бычьих херов, после которого, по словам Нэссера, на жену набрасываешься, как раненый, и шпаришь ее, как шестнадцатилетний). А кубинец остается. Протягивает руку и говорит мне:
– Луис Эрнан Родриго де лас Касас. Хотя все меня зовут Доктор Лав.
– Почему?
– Потому что контрреволюция, hermano, это акт любви, а не войны. А я здесь для того, чтобы тебя кое-чему подучить.
– Да я уж от Джонсона достаточно подучился. И послушай, какая такая муха жалит вас в жопу, что вы все время думаете: черные настолько тупы, что их нужно чему-то обучать?
– Уау, muchacho, я не хотел тебя обидеть. Но ты ведь тоже меня обижаешь.
– Я обижаю?.. Да я даже не знаю, как тебя звать.
– Вот видишь. Не знаешь, а уже валишь меня в одну кучу с americano. Я это по твоему лицу вижу.
– Вот как? Значит, сюда вы добирались разными автобусами?
– Hermano, это из-за такого человека, как он и подобные ему, мы просрали Залив Свиней. Из-за него и всех тех тупых факеров-янки, которые присовывали к этому свой нос. Так что не путай меня в них.
– С ними.
– А, ну да.
– Тогда что у тебя ко мне за дело? Чем хочешь козырнуть?
– Ты слышал о таком Карлосе Шакале?
– Нет.
– Забавно. А он о тебе слышал. Он здесь давно уже хоронится, с той самой поры, как говно стало течь по-крупному, как тут у вас говорят, из-за… фиаско с ОПЕК. Даже, я уверен, кое-кого из ваших баб потягивает. И вот я его кое-чему обучил, потому что, по правде сказать, террорист из него как из говна пуля. Что ни школьник-католик, то непременно грезит быть революционером. Меня от этого аж мутит.
– А ты в самом деле доктор?
– Тебе плохо, hombre?
– Нет. Ты по разговору не похож на кубинца.
– Свое обучение я проходил в Осло, muchacho.
– Ты видишь где-то здесь мальчиков?
– Ха. Моя ошибка. Pero todo es un error en este paнs de mierda[93].
– Ошибка эта в пару раз меньше того дерьма, что сейчас творится в стране, из которой пришел ты.
– їPor Dios, hablas espaсol?[94]
Я киваю: «Да».
– А hombre из ЦРУ, по-твоему, об этом догадывается?
«Нет», – даю понять я.
– Хочешь кое-что услышать? Только сделай вид, будто ты глухой, все понимаешь, но глухой.
– їLouis, por quй me has sacado de mi propio jodido paнs para hablar mierda con ese hijo de puta?
– Luis, Luis, nada mбs ensйсale al negrito de mierda alguna boberнa como una carta bomba. O prйstale el libro de cocina del anarquista, quй sй yo. Йl y sus muchachos son unos comemierdas, pero son ъtiles. Por lo menos por ahora[95]. Он говорит, Джоси, что ты ему нравишься.
– Не знаю. Особого дружелюбия я в нем что-то не замечаю.
Доктор Лав смеется. Эдак смотрит и улыбается.
– Всегда полезно знать, кто твои друзья, не правда ли? – спрашивает он. – Ты, кажется, спрашивал, чем я хочу перед тобой козырнуть? Изволь. Давай завтра встретимся в бухте Кингстона, и я все тебе покажу, друг мой.
– Со стороны ЦРУ я привык к разным фокусам.
– Меня ЦРУ не посылало, amigo. Я прибыл с приветом от Медельина.
Это было как раз перед рождественскими праздниками, после целого года беспредела, который творили по всему Кингстону ублюдки от ННП. На следующее утро мы с ним договорились встретиться в бухте Кингстона, в даунтауне возле доков. Утро выдалось ленивым, народа вокруг почти не было, только машины стояли в ряд вдоль дороги, которая опоясывала бухту. Видимо, народ работал спозаранку – я не припомню, чтобы кто-то оставлял тут свои машины с вечера; да и забавно, если кто-то решил, что оставлять их в этом месте Кингстона надежнее всего. А что еще забавнее, кто-то здесь по-прежнему жил и даже чувствовал себя неплохо. Кубинец все не появлялся, и я уже начал подумывать, что он меня разыграл. Но что гораздо хуже, я находился в даунтауне без поддержки на территории, где до сих пор шлялись бандюганы Бантин-Бэнтона. Внизу, у бухты, почти все строения смотрелись как в сериалах про Нью-Йорк. «Банк Ямайки», «Банк Новой Шотландии», два отеля, явно в надеждах на иную участь Кингстона, пока его не оседлал Мэнли со своей социал-коммунистической хренью. В общем, я и не заметил, как Доктор Лав приблизился сзади и постучал мне легонько по плечу. Когда я в прыжке обернулся, он приложил палец к губам, призывая соблюдать тишину, а сам при этом все улыбался. Волосы у него были завязаны в пучок, на глазах темные очки, а на самом майка с надписью «Привет, Сквоттер».
