Инна Бачинская - Пепел сердца
Они чокнулись и накатили. Причем капитан чокнулся также и с кофеваркой…
…– Что нового? – спросил Федор, когда сияющий Митрич с кофеваркой вернулся в свой разноцветный аквариум и они остались одни.
– Пока не очень, – сказал капитан. – Поспрошали среди нужных человечков, никто на Зубова не наезжал, долг он частично выплатил и получил отсрочку. Все чин чинарем.
– Зубов? – наморщил лоб Савелий. – Кто такой Зубов?
– Жених Насти Литвин. Бывший, – объяснил капитан. – Геннадий Зубов.
– Который ее бросил?
– Он самый.
– А в чем он обвиняется? – спросил Савелий. – Что он сделал?
Капитан и Федор переглянулись.
– Его убили, Савелий. Пятого января, – сказал капитан.
– Убили! – ахнул Савелий. – Что значит… кто убил?
– Ищем.
– Значит, он ее не бросил? Он не вернулся, потому что его убили?
– Ага. Как в твоих книжках, Савелий. Она его ждет, думает, он свалил навсегда, а его на самом деле убили. А она ждет и ждет. И свет маяка вдали.
– А кто тогда обокрал Агнию? – спросил Савелий.
– Не понял сути вопроса, – признался капитан после паузы.
– Савелий имеет в виду, что Зубов, возможно, собирался вернуться к невесте, он не бросил ее, – пояснил Федор. – А раз так, то ему не было резона красть деньги и драгоценности. Так, Савелий?
Савелий неуверенно кивнул.
– Одно другому не мешает. Он вполне мог обокрасть, и его вполне могли… то есть, убили. Бросил он невесту или не бросил, собирался вернуться или слинял с концами, никто не знает… может, один только философ и ты, Савелий, вы вдвоем. – Он иронически взглянул на Федора. – Я работаю с фактами. А факты говорят: деньги и золото, украденные в доме гражданки Агнии Романенко, были обнаружены в квартире Геннадия Зубова. Труп хозяина с ножевыми ранениями был найден там же. Похоже, убийца застал его за упаковкой чемодана. Отпечатки пальцев на ноже в нашей картотеке отсутствуют.
– Значит, он все-таки собирался куда-то уехать, – сказал Савелий. – Значит, все-таки сбежал от Насти.
– Уехать куда-то или… переехать куда-то.
– Куда? – спросил Савелий.
– Куда-нибудь. Спроси чего полегче, Савелий. Пока не знаю. Тут еще с самоубийством разбираться и разбираться…
– Что значит – разбираться с самоубийством? Федор?
– Коля думает, это было не самоубийство.
– А что?
– Здоровая жизнерадостная тетка покончила с собой потому, что ее бросил жених. Ты в это веришь, Савелий? По-твоему, это мотив?
– Верю! Так бывает очень даже часто. Помню, читал как-то в одном романе…
– Так то роман, Савелий, а то жизнь.
– Романы пишутся из жизни, – заметил Савелий.
Капитан вздохнул.
– Давайте в другой раз о романах, и так тошно. Не парься, Савелий, все образуется. А когда все образуется, ты подумаешь и расскажешь, где ты уже об этом читал. Лады? А засим предлагаю еще раз принять за здоровье Митрича, господа. Не представляю, что бы мы без него делали. Как сказал Савелий, спасибо Митричу за то, что он есть!
Глава 35
Открытие
Около одиннадцати вечера позвонил капитан Астахов и сказал:
– Завтра в восемь на Толстого, восемнадцать, если интересно, милости прошу. Посмотрим, где проживала брошенная невеста.
– Буду, – ответил Федор. – Есть новости?
– Новости есть, как без новостей, – загадочно сказал капитан, и Федор внутренне напрягся. После разговора один на один в ванной комнате в доме Нии им не случилось поговорить по душам. Федор избегал капитана. Он пришел на беседу вместе с Нией, но допрос не состоялся – капитана «дернули» по другому делу. Он обещал перезвонить. Поговорить в «Тутси» им тоже не удалось – Федору не хотелось обсуждать смерть Насти и Зубова при Савелии. Если бы дело касалось любого другого преступления, а не смерти людей, близких к Ние, они бы с Савелием вдоволь пофантазировали насчет версий, доводя капитана до нервного срыва и белого каления. Савелий излагал бы путано свое видение, Федор толковал бы, а капитан хватался за голову и кричал, что они его достали, что он сейчас трехнется от них и вообще… хватит! Они пригласили бы Митрича, тот пересказал бы городские сплетни в тему, и они бы прекрасно провели время. Как всегда. Как всегда, но не в прошлый раз. Единственное светлое пятно прошлых посиделок – день рождения Митрича. Правда, капитан молчал больше, чем говорил, и нос Федора чуял неладное.
– Ты где? – спросил капитан. – У нее?
– Я дома. Был у Нии, теперь дома.
– Понятно. До завтра.
Федор провел этот день с Нией. Они много говорили, в основном вспоминали прошлое – институт, преподавателей, сокурсников. Расклеили объявление про потерянную собаку, йоркшира по имени Декстер, с фотографией – около магазина, где он потерялся, и в поселке, на всякий случай. Гуляли в парке. Смотрели на замерзшую реку с дымящейся полыньей и пили кофе в бумажных стаканчиках из киоска, чудом открытого. Кофе был так себе, и Федор подумал, что когда-то он был вкуснее. Или казался таковым. А может, настроения не было. Далеко за рекой и заснеженными лугами лежало под снегом волшебное Магистерское озеро, ниточка, связующая их с прошлым. Федор чувствовал, что-то ушло из их отношений, тепло, доверие… Смерть Насти, страшная и нелепая, смерть Зубова… Ния боится и считает минуты до отъезда, бьет крылом, и Федор чувствовал, что она снова ускользает от него. А ведь было еще что-то, проклятая фотография, как спусковой крючок, на который нажали, и все пошло вразнос. Он понял, что произошло, – не сразу, выдержав борьбу с собой, с собственным нежеланием принять очевидное, и знание это мучило его. Иногда ему казалось, что нужно поговорить с ней начистоту, иногда ему казалось, что лучше оставить все как есть… Никто не может знать, как аукнется тот или иной дурацкий поступок… В результате ночных бдений Федор принял решение никогда ни о чем ее не спрашивать, какая разница теперь… Ния всегда была… незрелая, что когда-то нравилось ему. Ему нравилось быть большим умным братом, старшим товарищем, наставником. Он попытался подыскать другое слово, но никакое другое слово не передавало характера Нии, как он себе его представлял. Беспомощная, лукавая, с детской хитринкой, наивная… ненадежная. Переменчивая. Ему нравились взрослые женщины, умные, независимые, с чувством юмора… то есть он убедил себя, что именно такие ему нравятся. С ними он был на равных. Сейчас ему казалось, он понял, почему. Инстинктивно он пытался избежать боли, которую могла причинить другая незрелая маленькая девочка… Незрелые маленькие девочки бьют больнее в силу их непредсказуемости и подспудной жалости, которую вызывают. Ты принимаешь их за свою собственность, тебе кажется, ты знаешь их как самого себя и видишь насквозь, а они смотрят на тебя снизу вверх с восхищением… как тебе кажется. Потому так больно бывает, когда оказывается, что ты обманулся… А зрелая, самостоятельная, независимая… это другое. С такими все ясно, они приходят и уходят, не оставляя ни шрамов, ни даже царапин. Может, потому и кукует Федор один, что боится новой боли и новых ожогов. И возможно, не так уж не прав Савелий, черпающий житейский опыт из дамских романов…
Он проводил Нию домой, и она сказала, избегая его взгляда:
– Я страшно устала, Федя… ты не обидишься…
Фраза повисла в воздухе, и Федор поспешно сказал, что, разумеется, он понимает, сам устал до чертиков, вчера отмечали день рождения Митрича, засиделись, подготовка к семинару, новое расписание занятий… Много лишних слов, чтобы не выдать разочарования. Усилием воли он оборвал себя и сказал:
– Спокойной ночи, Ния! Я позвоню.
Он прикоснулся губами к ее щеке и не почувствовал ответного трепета…
…Федор внутренне напрягся, ожидая, что нечуткий капитан спросит, а чего это ты дома, а не с любимой женщиной? Но Коля ни о чем не спросил, а только сказал кратко: «До завтра».
– До завтра, – ответил Федор.
Он так и не уснул; ворочался, бродил по Интернету, пил кофе, пытался редактировать давно заброшенную статью. Думал… Нет! Наоборот! Он не хотел думать. Он гнал от себя мысли, ему казалось, он висит над пропастью. Во второй раз в жизни Федор не знал, как поступить, был растерян, и не было никого, кому он мог рассказать… Савелию? Добрый Савелий бросится утешать или будет скорбно молчать, выражая неодобрение. Реальная жизнь для Савелия – терра инкогнита, он живет в своих книжках; ему повезло, он нашел Зосю, его крепость и канат, связывающий его с действительностью. Вздумай Федор излить ему душу – он будет смотреть на него взглядом больной коровы, как говорит капитан, бормотать о том, что все проходит и надо потерпеть. Возможно, осудит бывшую подругу за то, что бросила когда-то такого замечательного человека, как Федор. Капитан же Астахов… Федор знал, что скажет капитан. Тем более что капитан уже выразил свое отношение к «художествам» Федора. Жизнь для капитана Астахова черно-белая, прямая как рельса, хочу, не хочу, можно-нельзя, без полутонов и метаний. Он жесток, бескомромиссен и чужд сантиментов. Любовь? Не смешите, какая любовь в двадцать первом веке! Ностальгия? Прошлое? Ой, только не надо этих мерихлюндий и мутной философии! Будьте проще! Он прав по-своему, иначе ему не выжить на передовой линии…
