Назим Зейналлы - В Париж на поминки
− Ну, да, метр восемьдесят это мой рост, − и повернувшись ко мне, спросила:
− Ты помнишь, я ещё играла в баскетбол за наш факультет. Какие прекрасные безоблачные были времена.
Наконец её взгляд обратился ко мне. Поняв что удобный момент настал, я дополнил:
− Сафа, воспоминания о прошедшей молодости оставим на потом. Сейчас надо, чтобы ты описала своего преследователя, а Фуад нарисует. Будем иметь хотя бы представление о нём и для этого тебе лучше сесть.
− Зачем, Фофа не меня же будет рисовать. Я буду ходить, двигаться, так даже лучше вспоминается. Всё, я начинаю. Маська, иди ко мне на руки.
Минут через десять, взглянув через плечо Фуада, я увидел портрет.
− Разгуливать с таким лицом это уже большое преступление, − сквозь зубы заметил я и от удивления приподнял брови.
Это было лицо гориллы.
− Может, позвоним в зоопарк? − слабо пошутил я и замолк на несколько минут. − Нам труба! Сафа, это точно он, может, ты слегка преувеличиваешь?
Сафа покачала головой. Собачка в её руках выкатила глаза, заскулила, завиляла хвостом и, по-моему, хлопнулась в обморок.
− Значит, это он! После университета я несколько лет занимался следственно-розыскной работой и тебе могу твёрдо сказать, от такого можно спастись только в танке. Ребята, к сожалению, я — пас! Не смотрите на меня так, может без меня…и в самолёте меня укачивает.
Я ещё раз взглянул на рисунок. Старик Чезаре Ломброзо − итальянский криминалист и тюремный психиатр с большой радостью занёс бы его в свою известную книгу“ Преступный человек”. Понятно, что не стоило связываться с этим делом, зачем мне лишняя головная боль и неприятности, но отказаться надо было так, чтобы не обидеть Сафуру.
Пять часов спустя, в пятнадцать минут шестого, под зорким взглядом крепкозадых тёток в таможенной униформе я и Фуад выходили из аэропорта “Шереметьево”, тихо напевая давно забытую песню”Дорогая моя столица. Золотая моя Москва”. Я снова в Москве, в городе моего славного прошлого. Вежливый и энергичный голос окликнул нас, мы повернулись. Подбежал коротко стриженый улыбающийся молодой парень в кожаной куртке и тренировочных штанах, спросил, куда нам надо, предложил подвезти в центр Москвы за сорок долларов. Мы торговаться не стали, он по телефону вызвал машину, на крыше которой красовалась надпись «такси». За баранкой этой обшарпанной колымаги сидел угрюмый, крепко сколоченный мужик c крупным, обветренным лицом. С его внешними данными ему больше подошла бы грубая физическая работа. Я сел впереди рядом с водителем, Фуад с сумками пристроился на заднем сидении. Из машины неприятно пахло дешёвыми духами, алкоголем и луком. Я тоже любитель лука, но не в таком же количестве. Напрасно мы поторопились, надо было обратиться в диспетчерскую по заказу такси. Теперь уже поздно, да и неудобно. Единственным желанием было поскорее доехать и устроиться в гостинице. Как только этот передвижной автоутиль тронулся, чтобы как-то завязать разговор. Я спросил, долго ли нам ехать. Оказалось, недолго, тридцать километров до центра и доедем быстро, если не будет пробок.
− Нам надо к гостинице, интересно, будут свободные номера?
− Да ты что, в Москве главное что бы деньги были, а устроиться не проблема.− сквозь зубы заметил водитель.
− Деньги не проблема, − радостно констатировал Фуад. − Целая сумка.
Но шутка явно не понравилась водителю. Наступила тишина, и он задумался о чём-то своём. Я огляделся. Дорога шла вдоль лесопосадок, это было Ленинградское шоссе.
Таксист повернул голову и лениво осведомился:
− А за такси заплатить у вас денег хватит?
− Что за разговоры шеф, получишь ты свои сорок зелёных, не беспокойся, − продолжал подшучивать Фуад.
− Это не мне надо беспокоиться, а вам. И за каждый километр по сорок, поняли, − дверь щёлкнула…
− Получается, тебе должны тысячу двести долларов,− быстро просчитал в уме я и подвёл итог. − Тебе как провести − через банк или желаешь наличными и, главное, в какой валюте. О чём это ты, шеф?
− О чём? И в какой валюте? Вам обоим скоро объяснят. К браткам заедем, здесь рядом, они быстро вас научат жизни.
− Да ты что, насчёт денег в сумке? Это всего лишь неудачная шутка друга,− постарался успокоить я и кивнул на заднее сидение.
− Чего ты мне гонишь? − хрипло спросил он и нажал на газ.
− Попридержи лошадей, ты что делаешь? Тихо, успокойся…
Мы мчались по северной части Москвы. Справа начинался нескончаемый парк речного вокзала, слева впереди виднелся ещё один парк. Этот район я неплохо знал, в молодые годы мы часто приезжали в ресторан речного вокзала. Но надо было как-то успокоить водителя, но как это сделать, я не знал.
Я посмотрел на шофера, затем на дорогу и неожиданно ощутил всю критичность создавшегося положения. Он явно был депрессивным алкоголиком, с таким лучше не шутить. Помутнённый разум шутки не воспринимает. Лечиться таким надо. Его большие руки всё сильнее сжимали руль, на висках вздулись вены, лицо, и без того красное, побагровело ещё больше. Такими руками в руднике махать кайлом или киркой. В нашем положении самым правильным было не вступать в разговор. Не снижая скорость, шофёр повернув к нам голову и завопил:
− На жалость, стервецы, берёте, только это вам не поможет. Житья нет от вас. Говнюки, понаехали тут. Там крутануть бабочку не получится, фраеров там нет.
− У тебя, дяденька, вздорный характер,− не выдержал Фуад.
− Чего? Нарываешься, хрен с горы, − рассвирепел шофёр. − А в рыло?
− Можно и в рыло, − не стал возражать Фуад.
− Вашу мать…
Это было последнее слово, которое вырвалось у него. Голова откинулась влево, затем вернулась в своё первоначальное положение, громко щёлкнула по рулю и водила начал сползать под дверь. Не надо было чужую мать вспоминать. Свою мать вспоминать ему обошлось бы значительно дешевле. Напоследок этот псих издал ещё и хрюкающий звук. Я чудом успел перехватить руль, машина неслась на большой скорости, и первое, что я сделал, выпрямил машину. Взял слегка вправо, столкнул его ногу с газа и, медленно нажимая на тормоза, с большим трудом остановился. Машина стояла на обочине и могла привлечь внимание милиции, которая, по разговорам, мало чем отличалась от братков. Тогда нам точно не отвертеться. Я притронулся кончиками пальцев к его шее, нет ещё живой. Черепушка видно у него крепкая! Рядом с головой на коврике лежала заточка, выпавшая у него из кармана, а пощупав рукой под передним сидением, обнаружил бейсбольную биту. Не знал он про силу удара Фуада правой рукой по уху, после которого в ушах долго разносится колокольный звон. Раскрасневшееся ухо начинало медленно, но верно раздуваться и принимать форму узбекской лепёшки. Удар у Фофы, конечно, сильный, чувствовалась рука бильярдиста с большим стажем, но что-то надо было делать с этим лопоухим. Выйдя из машины, я пересел на место шофёра, Фуад оперативно за плечи перетащил его на моё место. Проехав вперёд, мы свернули вправо и въехали в парк речного вокзала.
− Ну что, приехали! − начал я. − Не хотел же ехать, так нет, заставили меня, уговорили. И ты хорош “родственничек”. Женский угодник! Нашёл с кем шутить. Мне это надо?!
Я огляделся и продолжил:
− Значит так, я думаю, мы проедем вперёд. затем свернём влево к метро “Речной вокзал” За ним был когда-то большой пустырь, там его и оставим, пока милиция не приписала нам все угоны за последнее десятилетие. Надеюсь, пустырь ещё не застроен. Теперь вылезай из машины и открой багажник, освободи место для этого лопоухого крикуна. Надо перетащить его, а может закопаем и всё. Так, шутку не поняли, пардон, берём за ноги и тащим его.
Уложив его в багажник, мы выехали из парка. Около метро народу было много, перед входом вряд стояли будки, бойко торговавшие продуктами в конце рабочего дня. Пустырь был в рытвинах и ещё не застроен. Мы спокойно порулили к ближайшему дереву, стерли следы пальчиков и двинулись к метро. На прощание Фуад похлопал по багажнику и пожелал ему спокойной ночи, в ответ он что-то заорал, но нам это было уже не интересно. Вряд ли кто-либо услышит его отсюда. Да и зачем кричать, я думаю, в таком комфортном багажнике ему будет отлично. Лежи и отдыхай, ни о чём не беспокойся, наслаждайся жизнью, водила. Крути педали, пока в ухо не дали.
У входа в метро на ступенях сидели бомжи, жалкие и опустившиеся люди с испитыми лицами. Взяв проездные билеты, спустились в метро и с пересадками доехали до площади Ногина. Разглядывая изменившуюся Москву, мы очутились перед мечтой всех кавказских мужчин − гостиницей “Россия”! Это была крупнейшая гостиница Европы с пятью шикарными ресторанами в северном и западном корпусах, с богатым выбором блюд восточной и европейской кухни. Нескончаемое количество кафе и баров, обслуживающих клиентов, как нам казалось тогда, по первому разряду, работали негласно до последнего клиента. По советским меркам, когда ничего лучше и не было, нас и это устраивало. Жадные администраторши в гостинице обкрадывали нас, угрожая выселить. Те, кто убирали номера, лазили по чемоданам и стучали коридорным, если мы приводили девушек. Девицы обходились нам в те времена, можно сказать, бесплатно, ни о каких деньгах не могло быть и речи. Надо было накрыть только стол и все. Устраивал нас, бедных студентов, в отель наш друг − бакинец, который крутил роман с дочкой ответственного работника управделами ЦК. С метро “Ногина”, которое теперь, оказывается, называется “Китай-город”, можно было попасть в восточный корпус отеля. Проблем, на удивление, с размещением никаких не было. Нас, в отличие от прошлых лет, встретили без таблички “мест нет”, мило улыбнулись, представив прайс-лист. Цены оказали более чем скромными, тридцать восемь долларов за номер. Мы собирались остаться на одну ночь и, оплатив проживание, получили ключи и небольшой согнутый пополам глянцевый листок бумаги, на котором большими буквами было написано РОССИЯ № А 471807.Это была карта для предъявления при входе в гостиницу и которая давала право находиться в Москве. В советское время этот глянцевый пропуск переходил из рук в руки, он позволял посещать многочисленные рестораны и бары внутри здания. У словоохотливой милой администраторши выяснили, что отель взят в аренду какой-то итальянской фирмой и скоро может быть даже снесён. С этим мы не могли согласиться. Как ни как, память не одного поколения любителей весело и с комфортом отдохнуть. Поселили нас в южном корпусе на двенадцатом этаже с видом на Москворецкую набережную. Номер был точно такой, как и в годы молодости, даже пахло также, как-то по-особому.
