Ежи Эдигей - Фотография в профиль
— Понимаю и догадываюсь также, что вы не поверили ни одному моему слову.
— Я уже один раз объяснил, что моё личное мнение не имеет в данном случае никакого значения.
— Сколько я должен за юридическую консультацию?
— Никакой консультации я не давал. Мы просто побеседовали на интересующую вас тему. Нельзя рассматривать в качестве консультации мой совет обратиться в милицию.
Станислав Врублевский поднялся со стула.
— Завтра поеду к подполковнику Качановскому. Благодарю вас за всё, пан меценас.
«Посетитель был настолько тактичен, — подумал Рушиньский, оставшись один, — что даже не пытался всучить мне деньги».
В «кабинет» просунулась седая голова пана Франтишека.
— Ну что? — спросил курьер. — Разве я не говорил, что он законченный псих?
— Намного хуже, — ответил адвокат.
— Как это?
— Оказалось, что он был во время оккупации шефом гестапо в Брадомске. Это человек, на совести которого смерть сотен, а может быть, и тысяч людей.
— И вы спокойно выпустили его отсюда? Надо было как-нибудь дать мне знать. Я бы мигом домчался до милиции. От нас бы эта пташка не улетела.
— О чём ты, Франтишек, разглагольствуешь? Ты считаешь, что адвокат обязан доносить на своего клиента, доверившего ему самое сокровенное?
— Но ведь он гестаповец!
— Он пришёл сюда не как гестаповец, а как клиент.
— Уж я бы показал ему, где раки зимуют!
— Я бы тоже. Не раздумывая, первый задержал бы его, например, на улице, знай я наверняка, что вижу перед собой шефа гестапо в Брадомске. Но не в юридической консультации, куда человек, кем бы он ни был, приходит в надежде получить помощь.
— А теперь он исчез, ищи ветра в поле.
— Он не убежит, пан Франтишек, можете не беспокоиться. Я предвижу, что он сам обратится в милицию, поскольку у него уже земля горит под ногами. Ну, а если не обратится, то рано или поздно они его всё равно найдут.
— Такой, как он, изменит внешность, перекрасится. Я где-то читал, что изменяют даже форму носа.
— Форму носа, допустим, можно изменить. Но ты же видел на, его лице родимое пятно, похожее на гусеницу? Тёмно-красную метку, на правой щеке? Её невозможно устранить.
— Хороший врач сделает ему щёчку как конфетку. Денег у таких гестаповцев, наверно, куры не клюют. Подыщет хирурга, не задающего лишних вопросов, и за золотишко или доллары тот сделает такую операцию, что пальчики оближешь.
— И тем не менее от этого было бы мало проку. Вместо удалённого родимого пятна на том же самом месте обязательно должен, остаться шрам точно такой же формы и цвета. Разве что чуть-чуть посветлее.
— Что ему было от вас нужно?
— Он пришёл, чтобы рассказать довольно наивную сказочку о себе — якобы крестьянском сыне родом из Белоруссии и попросить меня стать его защитником.
— А вы?
— Ты что, Франтишек, первый день меня знаешь? — возмутился Рушиньский.
— Не принести ли вам ещё воды?
— Спасибо, не надо, Приглашай следующих клиентов, иначе я опоздаю на конференцию…
— На конференцию с рыженькой знакомой в ресторане «Шанхай», — бесцеремонно прервал его старый курьер.
— Она не рыжая, а блондинка. И ждать не привыкла.
— Длинноволосого юнца с пустыми карманами она, конечно, ждать не будет, — продолжал философствовать Франтишек, — но вас, пан меценас, очень даже подождёт. Куда ж она денется? Приглашаю даму из торгового павильона.
Фотография — это веская улика
На письменном столе приглушённо зазвонил телефон. Подполковник Януш Качановский поднял трубку. Послышался голос дежурного офицера:
— Гражданин Врублевский просит, чтобы вы его приняли.
— Врублевский? — удивился подполковник. — Впервые слышу эту фамилию. По какому вопросу?
— Говорит, что по личному.
— Ну что ж, — вздохнул Качановский. — Честно говоря, у меня много дел, но пусть пройдёт.
Через несколько минут раздался робкий стук в дверь, и в кабинет вошёл Врублевский. В руке он держал небольшой саквояж. Оглядевшись по сторонам, посетитель нерешительно сел на предложенный ему стул.
— Вы, наверно, из-под Варшавы?
— Не угадали. Я живу в самой Варшаве, улица Топель, дом пятьдесят семь. Меня зовут Станислав Врублевский. По профессии инженер. Окончил политехнический институт в Гданьске. В настоящее время работаю в проектном бюро на улице Тамка.
— Что вы принесли в саквояже?
— Немного еды, смену белья, полотенце и бритвенный прибор.
Качановский не смог сдержать улыбки.
«Предусмотрительный гость, — подумал он. — Знает, что будет задержан, и основательно подготовился. Наверно, какая-нибудь хозяйственная афёра. Но почему он пожаловал именно ко мне, вместо того чтобы обратиться в соответствующий отдел милиции или прямо к прокурору?»
— Вы пришли по моему вызову? — спросил подполковник.
— Нет, — ответил Станислав Врублевский. — Мне порекомендовал обратиться именно к вам адвокат Рушиньский. Разве он вас не предупредил?
Едва подполковник услышал фамилию адвоката, как посетитель потерял для него всякий интерес.
«Опять этот седовласый плейбой хочет втянуть меня в какое-то каверзное дело. До сих пор не может мне простить, что я увёл у него из-под носа рыжеволосую Ковальскую, которой он распевал серенады».
Удивительными были отношения этих двух холостяков — старшего офицера милиции и знаменитого варшавского адвоката. Они испытывали друг к другу симпатию и уважение, и в то же время каждый видел в другом нежелательного соперника. У обоих были одни и те же маленькие, слабости: оба любили хорошую кухню, воздавали должное представительницам прекрасного пола, ценили музыку. При этом последнее увлечение играло по сравнению с двумя первыми вспомогательную роль. Они были почти ровесники — хотя не исключено, что подполковник был моложе адвоката лет на пять. Не раз и не два оживлённые беседы друзей протекали в каком-нибудь уютном гастрономическом заведении, чаще всего в ресторане «Шанхай», которому Рушиньский неизменно отдавал предпочтение. Случалось, что оба волочились за одними и теми же дамами, чаще всего почему-то рыжеволосыми, причём подполковник неизменно «обходил в вираже» известного юриста за счёт своей подчёркнутой мужской красоты. Высокий, со смуглым оттенком кожи и правильными чертами чуть продолговатого лица, Качановский взглядом своих голубых глаз мог не только обворожить понравившуюся ему женщину, но и наносить разящие кинжальные удары при допросе преступника. Зато Рушиньский принадлежал к той категории преуспевающих польских адвокатов, которые не жалуются на заработки, периодически меняют свои автомобили на машины ещё более шикарных заграничных марок и могут при случае продемонстрировать перед слабым полом свою широкую натуру. Его соперник не мог позволить себе этого, хотя и занимал в органах милиции не последнюю должность.
Судьба очень часть сводила Рушиньского и Качановского вместе в силу их профессий. И в этом не было бы ничего плохого, если бы адвокат не начинал иногда вести параллельно своё частное расследование, причём временами довольно результативно. Тогда профессиональное соперничество мгновенно перерастало во взаимную неприязнь, которая, по правде говоря, не менее быстро улетучивалась, как только дело завершалось справедливым приговором суда.
Поэтому сейчас подполковник Качановский поглядывал на сидящего перед ним человека с внутренней предубеждённостью, ожидая от этого «подарочка» Рушиньского всего самого худшего. Он чувствовал, что и на этот раз без горячего «обмена любезностями» с задиристым и темпераментным адвокатом, по-видимому, не обойтись.
— Я не встречался и не разговаривал с меценасом Рушиньским около месяца, — сказал он. — Чем вы нас обрадуете и почему запаслись едой и сменой белья? Вы совершили какое-нибудь преступление?
— Нет. Я не преступник, хотя многие считают иначе. Самое страшное, когда ты не в состоянии доказать свою невиновность. Я консультировался с адвокатом Рушиньским. По его словам, только милиция может разгадать эту загадку. Он также предупредил, что мне придётся, вероятно, у вас задержаться. Поэтому я и захватил с собой кое-какое «снаряжение».
— О чём, в конце концов, идёт речь? — с раздражением спросил подполковник.
Врублевский вынул из кармана пиджака книгу, раскрыл её на восемьдесят шестой странице и протянул Качановскому. Тот бросил взгляд на текст под фотографией и начал внимательно разглядывать снимок.
— В самом деле, — произнёс он. — Один к одному. В особенности родимое пятно на правой щеке…
— Сам вижу, что сходство поразительное. Но это не что иное, как кошмарное совпадение. Я не скрывающийся военный преступник и даже вообще не знаю немецкого языка. Вся беда в том, что у меня не сохранилось никаких документов или хотя бы свидетелей, могущих подтвердить мою невиновность.
