П. Никитина - Страшный душитель
IV
— Вы, наверно, устали сегодня? — любезно спросил Борис Николаевич, обращаясь к Холмсу. — Поэтому я не считаю себя вправе долго утомлять вас. По правде говоря, я и сам несколько утомился сегодняшним днем, и поэтому, если вы не хотите ложиться рано, то я, во всяком случае, должен извиниться за то, что покидаю своих гостей.
— Я вас вполне понимаю, — ответил Холмс сочувственно. — Признаюсь, и мне хочется слегка отдохнуть. До сих пор я по глупому человеческому предрассудку не говорил вам того же самого.
— В таком случае, желаю вам спокойной ночи, — произнес Карцев.
С этими словами он удалился, оставив нас одних.
Заперев за ушедшим дверь, Холмс осторожно оглядел комнату и окно.
Это было единственное окно в комнате, и для вентиляции служила небольшая форточка.
— Однако хозяина мало заботит сквозняк, — как бы вскользь заметил Шерлок Холмс, вертя ручку форточки. — Она ведь совсем не запирается, и малейшего ветра достаточно, чтобы открыть ее настежь.
Вынув из кармана небольшую кожаную сумочку, он достал из нее несколько гвоздиков и наглухо забил форточку.
После этого, заперев на замок дверь и оставив ключ в замочной скважине, он стал раздеваться.
Я последовал его примеру и через несколько минут уснул мертвым сном.
Произошло ли что-нибудь этой ночью, я не помню. Знаю только одно, что когда я проснулся, то по лицу Холмса, сидевшего за столом, заметил, что он провел бессонную ночь.
Увидев, что я открыл глаза, он облегченно вздохнул.
— Ну, вот и слава Богу, что вы проснулись наконец, дорогой Ватсон, — произнес он усталым голосом. — Это дает мне возможность хоть немного отдохнуть. Будьте любезны, не спите, и я рекомендую вам обращать особенно серьезное внимание на эту форточку.
С этими словами он бросился, не раздеваясь, на постель и через минуту уже заснул, как убитый.
Ничего не понимая, я просидел часа два, вперяя взор в окно, но сколько я ни старался уловить что-либо подозрительное, ничего не мог заметить.
Солнце стояло уже высоко, когда Холмс проснулся.
Вскочив с постели, он быстро умылся и веселым голосом произнес:
— Ну, дорогой Ватсон, теперь я готов не спать пару ночей. Моей усталости как не бывало, но я никогда не прощу себе этой слабости, хотя признаюсь, она была совершенно случайной.
— В чем дело? — спросил я. — Вероятно, сегодня ночью произошло какое-нибудь необыкновенное событие, которым вы могли бы поделиться со мною, — спросил я.
— Вы позволите мне, дорогой Ватсон, уклониться пока от прямого ответа, — серьезно ответил Холмс. — Весьма вероятно, что через несколько часов вы узнаете более, чем ожидаете, и тогда ваше любопытство будет вполне удовлетворено.
Разговаривая о пустяках, мы не замечали, как проходит время.
Около 9 часов утра к нам в дверь постучали. Затем дверь отворилась, и вошел Борис Николаевич.
Лицо его было несколько помято и словно немного осунулось.
Поздоровавшись с нами, он осведомился о том, как мы провели эту ночь и, получив удовлетворительный ответ, остался очень доволен.
— Прошу, господа, к чаю, — пригласил он.
Мы охотно кивнули.
За чайным столом Холмс, бывший сначала несколько молчаливым, вдруг оживился, и шутки, перемешанные с анекдотами и остротами, посыпались из его уст.
В конце чая он заявил, что ему необходимо уехать в Москву.
— Неужели вы не погостите у нас подольше! — с горечью воскликнул Борис Николаевич.
Холмс печально пожал плечами.
— Увы, не могу. Еще вчера я вас предупреждал, что мне необходимо быть сегодня в Москве по неотложному делу, и я надеюсь, вы помните мои слова. Поэтому я попросил бы вас немедленно распорядиться о том, чтобы нам были даны какие-нибудь лошади, на которых мы бы могли добраться до вокзала.
— Без сомнения, — воскликнул Карцев. — Я сию минуту распоряжусь, чтобы все было готово.
Он покинул нас и долго не возвращался.
Холмс все время сидел в одной и той же неподвижной позе, оперев плову на ладони своих рук.
Остаток времени до обеда и сам обед прошли вяло.
После обеда нам объявили, что лошади поданы, и, простившись с хозяином, мы выехали на станцию.
V
Приехав в город, мы по ранее взятому адресу направились прямо к Николаю Николаевичу Карцеву, брату Бориса Николаевича.
— Мне кажется немного странным, — задумчиво говорил Холмс по дороге, — что второй племянник не пожелал даже присутствовать на похоронах своего дядюшки.
— Да, это очень странно, — подтвердил я. — Возможно, что тут мы и найдем какие-нибудь нити преступления.
— Может быть, вы и правы, — ответил Шерлок Холмс, — во всяком случае, нам не мешает посетить его.
Николай Николаевич жил на самом краю города, не доезжая Сокольников, и прошло довольно много времени, пока мы наконец добрались до него.
На звонок нам отворила дверь старушка с очень симпатичным добрым лицом и осведомилась о цели нашего прихода.
Узнав, что мы пришли к Николаю Николаевичу, она сделала жест сожаления.
— Ах, как жалко, вот уж поистине жалко, что не застали, — добродушно заохала она. — Живем-то мы далеко, и всегда, кто приезжает к нам, сердятся, когда не застают барина дома.
— А вы его матушка? — спросил Холмс.
— Няня, батюшка, няня, — улыбаясь доброй улыбкой, ответила старуха. — С малых лет вынянчила его, да так всю жизнь при нем и провожу. Человек-то он хороший, няньку свою на старости лет не выбросит за дверь.
— А куда он поехал? — полюбопытствовал Холмс.
— Только что перед вами уехал. Получил известие, что дядюшку его задушили али зарезали, право уж не знаю. Родной братец-то им не дал знать. Наверное, не до того было в хлопотах.
— Кто же ему дал знать?
— Газету, батюшка, прочел, газету. В ней все и прописано было. Да вы взойдите, батюшки, отдохните у нас. Мы хоть и бедно живем, а самоварчик всегда у нас найдется. Не обессудьте, чем Бог послал. У нас завсегда так. Коли кто из приятелей ихних не застанет их дома, так посидят, чайку попьют.
— Спасибо, нянюшка, — поблагодарил Холмс.
С этими словами мы вошли в квартиру.
Она была невелика, и вся состояла из двух небольших комнат, кухни и маленькой каморки, в которой помещалась старуха.
Мебель не отличалась роскошью. Она скорее походила на дачную, и достаточно было бросить один взгляд, чтобы запомнить все предметы, находящиеся в комнатах.
Это было типичное жилище молодого художника.
В одной из комнат стояла кровать, плохонький умывальник, несколько стульев, письменный столик, по стенам были развешаны холсты. Везде валялись краски, кисти и разные принадлежности художника.
Вторая комната была заставлена мольбертами, рамами с натянутыми холстами, а по стенам висели уже законченные картины и эскизы, по которым было видно, что Николай Николаевич, хотя и начинает свою карьеру, но подает уже большие надежды.
Будучи большим любителем живописи, Шерлок Холмс с удовольствием рассматривал произведения начинающего художника.
Старушка, видимо, очень гордилась своим питомцем.
Она не отступала от Холмса ни на шаг и с улыбкой глядела, как он рассматривал произведения ее любимца.
— А вы бы, батюшки, присели. Сейчас я вам самоварчик поставлю, — ласково сказала она. — У нас он в одну минуту готов будет.
— Спасибо, — ответил Холмс.
И, покачав сокрушенно головой, он произнес:
— Так, значит, дядя умер? Как же это так брат не дал знать о смерти его?
Старуха сокрушенно покачала головой.
— Да уж больно непутевый он, Борис Николаевич-то. Кабы был человек как все, конечно, дал бы знать. Только у него в голове-то не то, ветер свистит.
— Непутевый, говорите?
Старуха безнадежно махнула рукой.
— Что и говорить, — вздохнула няня. — Всю жизнь свою прокутил, поначалу ему от бабушки какое хорошее имение досталось да капиталец изрядный. Моего-то батюшку, Николая Николаевича, всегда все обделяли, потому кланяться не любит, а тот даром что непутевый, а человек с лестью. И там и здесь поспеет, ну, его все родные и ласкают. То же и бабушка. Ему оставила, а Николаю Николаевичу и не подумала.
— Но к покойному дядюшке Николай Николаевич часто хаживал? — спросил Шерлок Холмс.
— Какое. Тот сколько раз его приглашал к себе. Два раза, правда, был он у него в имении, да ненадолго ездил. Вероятно, тоже ничего от него не получит. Все Борису Николаевичу достанется.
— Для новых кутежей, значит, — сочувственно произнес Холмс.
— Да уж вестимо так, — согласилась старуха. — На доброе дело денежки не пойдут. Прогуляет их с мамзелями, как и прежде бывало, да и все тут. Он и со службы-то за разные делишки был выгнан.
— С какой службы? — спросил Холмс.
— Как же, был морским офицером. Долго плавал-то на своем корабле. Небось годов 10, не меньше. Ну, да потом за ним разные проделочки стали замечать и выгнали вон. Слава Богу, что еще не отдали под суд. Еще тогда все говорили, что не избежать ему суда, да только счастлив, выкрутился. Пожалели, видно, его.
