Андрей Воронин - Отражение удара
Звонить пришлось долго, но в конце концов за дверью раздались шаркающие шаги, и на пороге возник совершенно раскисший со сна амбал лет двадцати пяти со стриженой остроконечной головой, одетый в мятые спортивные трусы. Руки по локоть были синими от наколок, а под глазами темнели тяжелые мешки нездорового фиолетового оттенка. Он недоуменно поморгал на Иллариона розовыми, как у кролика, глазами, и наконец узнал.
- Ты что, служивый, - зевая, спросил он, - охренел? Кому не спится в ночь глухую...
Илларион шагнул вперед и неуловимым движением схватил собеседника за нос.
- Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, - сказал он, задвигая амбала в квартиру и входя следом.
- Э, полегче! - гнусаво крикнул амбал, благоразумно держа руки опущенными вдоль тела. - Ты что, белены объелся?
- Это ты белены объелся, - сказал Забродов, толчком усаживая его на развороченную постель и выпуская его нос. - Мы как с тобой договаривались? Мы договаривались, что ты и твои гаврики будете меня за километр обходить, так?
- Ну, - утвердительно проворчал хозяин, осторожно проверяя, на месте ли нос. - Чем ты недоволен-то, не пойму?
- А ты не знаешь?! - спросил Илларион. Чувство, что он пришел сюда напрасно, не оставлявшее его с самого начала, превратилось в почти стопроцентную уверенность. - Слушай, - продолжал он, - какая-то зараза сегодня ночью изуродовала мою машину. Прокололи все колеса и поцарапали дверцу. Имей в виду, Репа, я этого так не оставлю...
- Погоди, - шмыгая пострадавшим носом, перебил его Репа. - Прокололи? Это ты не по адресу. Вот если бы сняли - это да, это совсем другой базар. А прокололи... Нет, это не ко мне. За кого ты нас держишь, в натуре? Надо же - прокололи...
- Может быть, кто-то из твоих придурков развлекался? - спросил Илларион. - Учти: поймаю - ноги вырву и обратной стороной в задницу вставлю.
- Фильтруй базар, - осторожно огрызнулся Репа. - Тоже мне, король нарисоваяся... Вламывается ни свет ни заря, руки распускает...
- Не понял, - сказал Илларион.
- Чего ты не понял? Нет, ты, конечно, мужик крутой, не спорю, а только быть бы тебе поосторожнее. Один, знаешь ли, в поле не воин. Как бы чего не вышло.
Некоторое время Илларион с интересом разглядывал Репу, как редкостное насекомое, потом сделал шаг к кровати. Амбал отпрянул.
- Вот, - назидательно сказал Илларион. - Ведь боишься же. Зачем тогда гавкаешь? Это ты недоумками своими командуй, а я уж как-нибудь сам разберусь, что к чему. Так ты уверен, что это не ваши?
- Зуб даю, - сказал Репа и для убедительности коснулся большим пальцем крупных желтоватых зубов. - Сам посуди, на кой хрен нам это надо? Что нам, по-твоему, делать нечего?
- Ладно, - сказал Илларион, - верю. Но заруби на носу: еще одно такое происшествие, и я с тобой по-другому поговорю.
- Так что мне теперь, караул возле твоей телеги выставить? - снова возмутился Репа. Осененный новой идеей, он вдруг вскочил с кровати, словно подброшенный пружиной. - Погоди! Ты как меня нашел?
Илларион легонько хлопнул его тыльной стороной ладони по переду мятых красных трусов. Репа охнул и согнулся. Забродов уперся ладонью в его стриженую макушку и толчком усадил Репу обратно на кровать.
- Не твое дело, сопляк, - сказал он. - Тоже мне, проблема.
Репа сделал резкое движение, собираясь вскочить, но Илларион приподнял брови, и бандит сник.
- Много на себя берешь, - пробормотал он.
- Не твое дело, - повторил Илларион и вышел из квартиры.
Он был недоволен собой: теперь, сорвав на Репе дурное настроение, он видел в набеге на главаря местных отморозков еще меньше смысла, чем вначале. Скорее всего, решил он, где-то поблизости просто подрос очередной сходящий с ума от безделья сопляк. "И все-таки странно, - думал он, ленивой трусцой возвращаясь домой. - Сопляки нынче пошли грамотные и ничего не делают бесплатно.
Это лет пятнадцать-двадцать назад можно было встретить бескорыстного хулигана, гадящего из любви к искусству, но времена переменились. В самом деле, какой смысл, пыхтя и рискуя засыпаться, резать дорогие покрышки, когда их можно продать? И потом, дело ведь не только в машине. Дверь тоже разрисовали, не поленились лезть на пятый этаж-Кому же я так не понравился?"
Поднимаясь к себе, он столкнулся на лестнице с новым соседом, направлявшимся, судя по его виду, на работу. Это был невысокий полноватый мужчина с обширной лысиной, прикрытой старомодной шляпой с узкими полями. Черты одутловатого лица показались Иллариону еще более мягкими и невыразительными, чем вчера.
Забродов предположил, что вечером, зазывая на новоселье, сосед был уже основательно на взводе, так что сегодняшняя бедность мимики была вполне объяснимой.
Одет он был так, как привыкли одеваться мелкие московские чиновники: в удлиненную кожаную куртку, в вырезе которой виднелась белая рубашка с галстуком, темные, тщательно отутюженные брюки и сверкающие туфли. Увидев Иллариона, он вежливо приподнял смешную шляпу и наклонил голову, сверкнув лысиной.
Отвечая на приветствие, Забродов подумал, что ему нечасто доводилось видеть более незаметных людей: встреться они не в подъезде, а на улице, Илларион ни за что не узнал бы соседа по лестничной площадке.
"Надо бы запомнить его как следует, - взбегая по лестнице, подумал он, - а то может выйти неловкость.
Не замечу где-нибудь, пройду мимо - глядишь, обидел человека... Черт, стандартный он какой-то, как рублевая купюра, зацепиться не за что... Шляпа? Лысина? Одно слово - гений посредственности. Неужели этот гений все-таки по ночам на дверях пишет? Чепуха, быть этого не может. Взрослый человек... Так есть у него все-таки дети или нет? Надо бы выяснить".
Поднявшись к себе, он тщательно побрился, причесался, прихватил на кухне чистую рюмку и решительно направился через площадку. Дверь открыла хозяйка.
Илларион внутренне вздохнул: он предпочел бы, чтобы на пороге оказалась не симпатичная женщина средних лет, а нагловатый подросток с перепачканными мелом пальцами - тогда, по крайней мере, не нужно было бы хитрить и разводить дипломатию.
- Здравствуйте, соседка, - выдавая самую обворожительную из своих улыбок, сказал он. - Мне ужасно неловко.
- Почему же это вам неловко? - тоже улыбаясь, с легким кокетством спросила хозяйка. Лет ей было около сорока, волосы она красила в каштановый цвет и выглядела еще очень даже ничего, особенно когда улыбалась.
Улыбка была открытая, очень располагающая, а зубы ровные и белые, как у героини рекламного ролика.
- Мне неловко по трем причинам, - с самым серьезным видом ответил Илларион. - Во-первых, из-за того, что я вчера повел себя несколько.., э.., невежливо, отклонив ваше приглашение. Поверьте, мне очень жаль, но я вчера так замотался...
- Пустое, - снова улыбнувшись, сказала хозяйка. - Я вас очень хорошо понимаю. Так, бывает, за день натопчешься, что белый свет не мил...
- Вот-вот. Еще мне неловко потому, что я только что встретил на лестнице вашего мужа. Может, знаете ли, сложиться превратное впечатление, будто бы я...
- Ох, - рассмеялась соседка, - так уж и превратное?
- Клянусь, - торжественно сказал Илларион. - В этих делах я всегда выступаю с открытым забралом и атакую замужних женщин исключительно в присутствии мужей.
- Странная тактика.
- Ну, а третья причина вашей неловкости?
- Вот, - сказал Илларион, протягивая пустую рюмку. - Совершенно не умею побираться и, поверьте, сроду этим не грешил, но тут такой случай... Просто стихийное бедствие. Взялся готовить себе завтрак и вдруг обнаружил, что в доме ни крупинки соли. А магазин у черта на куличках...
- Да, - согласилась соседка, забирая рюмку, - магазин действительно далеко.
- Зато школа в двух кварталах, - как бы между прочим заметил Илларион.
- А у вас есть дети? - удивилась она. - Мне почему-то показалось, что вы живете один.
- Вам правильно показалось, - смутился Илларион. - Я, собственно, имел в виду ваших...
Соседка вздохнула.
- Нас двое, - сказала она, - детей нет. Бог не дал...
- Извините, - сказал Илларион. - Какой я.., прямо как бегемот.
- Пустое, - повторила хозяйка и торопливо ушла на кухню.
Вернувшись домой, Забродов почесал в затылке, пожал плечами, высыпал соль в мусорное ведро и принялся звонить по телефону - ему срочно требовалась машина.
Глава 2
Сергей Дмитриевич Шинкарев проснулся с трудом.
В последнее время такое с ним случалось довольно часто; пробуждение напоминало подъем с невообразимой глубины, тяжелая вода давила со всех сторон, не давая всплыть, утаскивая на дно, сопротивляясь, как живая...
Просыпался он по частям. Сначала в беспросветной тьме возникло надоедливое дребезжание, потом там забрезжил неприятный желтоватый свет, и только через некоторое время Сергей Дмитриевич ощутил настойчивые толчки и понял, что наступило утро.
Он открыл глаза. В окно заглядывал неторопливый октябрьский рассвет, под потолком горела голая лампочка, висевшая на испачканном побелкой шнуре, будильник заливался злорадным звоном, а жена изо всех сил трясла за плечо.
