Димитр Начев - Неуловимый
Вероятно, заснул я поздно; вспоминаю, что долго не мог отделаться от навязчивого вопроса: а как бы повел себя инспектор Коломбо в данной ситуации, как бы поступил мой друг капитан Андонов? Громкие рулады доносились из комнаты доктора Эйве, как обычно, примерно полчаса, затем весь дом погрузился в тишину, снаружи тоже царило спокойствие, изредка нарушаемое далеким собачьим лаем, который перенес меня в деревню к моей бабуле, о которой я всегда думаю с удовольствием. Не сделал ли я ошибки, поехав сюда, а не к ней, она так бы мне обрадовалась, носила б меня на руках, но именно этого я и не хотел — создавать ей дополнительные заботы, к тому же она все еще сердилась на меня из-за дочери геолога.
Проснулся я ровно в шесть — привычка эта осталась у меня после службы в армии и, судя по всему, — на всю жизнь, и хотя спал я мало, чувствовал себя бодро. Обычно, проснувшись, я лежу в постели минут пять, чтобы обдумать, что мне предстоит сегодня делать. Потом встаю, принимаю холодный душ, надеваю тренировочный костюм и тихо выхожу. Бесшумно приближаюсь к двери в другом конце коридора, легонько — двумя пальцами — стучусь. Дверь приоткрывается, показывается свежая, только что умытая мордашка Лели, «Доброе утро», — говорю я, «Доброе утро», — отвечает она и выходит тоже в тренировочном костюме — французском, голубого цвета, — который делает ее еще более очаровательной. Мы отпираем входную дверь: «Скобка» — так Леля называет директора — еще спит и видит себя начальником Балкантуриста, спят и остальные отдыхающие, только снизу, из кухни, доносится тихий перезвон посуды: завтрак будет готов к половине восьмого.
Мы бежим по дорожке, ведущей к селу, — два километра туда, два обратно. Время от времени делаем передышку. Возле самого села растет березовая роща. Для этих гор береза — нетипичное дерево, поэтому роща таит в себе особое очарование: она кажется такой нежной и беззащитной.
Леля гладит тонкие белые стволы и шепчет:
— Милые вы мои!
Этим утром я лежал в постели не больше двух-трех минут. В момент пробуждения включился компьютер у меня в мозгу. Программа не допускала никаких отклонений. Нужно встать, натянуть на себя тренировочный костюм, побежать в село и сделать то, что сделали бы на моем месте и Коломбо, и капитан Андонов. Если КТО-ТО пробрался к женщине с намерением ее убить и если этот КТО-ТО и влез и вылез через окно, он не мог не оставить следов. Шел дождь, земля была мокрой, и если на нее прыгнуть, как должен был сделать тот человек, это все равно что поставить свою подпись.
Да, да, именно так! Проще простого установить, воспользовался ли кто-нибудь окном, чтобы пробраться в комнату к женщине. Мы с Лелей уже им воспользовались.
И душ, и бритье я решил оставить на потом. Сделаю несколько приседаний и глубоких вдохов перед открытым окном — такая же польза. Я вскочил, отдернул занавеску. Глазам моим открылась мягкая, ровная белизна. Это было настолько неожиданно, что показалось мне неправдоподобным. Двор, деревья и все остальное словно было посыпано сахарной пудрой. Сегодня двадцатое ноября, — вспомнил я. Снег выпал раньше обычного, но, как и всякий первый снег, был он чист и красив, к я не мог не ощутить радости, оставшейся у нас с детства от первой встречи с этим белым чудом. Я засуетился, заспешил: надо побыстрее сказать Леле! Но уже надевая костюм, чертыхнулся: какие теперь следы?! Сейчас и в селе, и во дворе под окном, как и повсюду, — белым-бело, девственно чисто и красиво!
Я отбросил костюм и, не торопясь, пошел в ванную. Открыл кран с холодной водой, повернул его до упора:
пусть, нечего себя жалеть, ты приехал сюда, мой милый Иван, заниматься; сейчас не летние каникулы, когда ты бил баклуши, а бабуля не знала, как тебе угодить (в ту историю ты влип случайно и выкарабкался благополучно благодаря капитану), сейчас ты здесь не для того, чтобы развлекаться и набирать вес, а для того, чтобы готовиться к защите диплома — через два месяца конец учебе, хватит тебе сидеть у государства на шее, пора начать трудиться, как все люди. Только спустя четверть часа я был перед лелиной дверью. Она сразу же мне открыла.
— Ты видел?
Ее голос дрожал от восторга.
— Видел, — ответил я кисло. Она уставилась на меня:
— Тебе не нравится снег?
— Напротив, но я расстроен тем, что не взял с собой лыж.
И все же первый снег невозможно встретить с плохим настроением. Мы бежали по дорожке в обычном ритме. Раз-два, раз-два. Вдох-выдох. Толщина снежного покрова была семь-восемь сантиметров, сверху еще падали снежинки, но все реже и реже; в полдень, наверное, покажется солнце, снег растает, и следы будут на месте.
— Эй! — обернулась ко мне Леля, бежавшая, как всегда, впереди. — Не отставай!
Выглядела она замечательно. У нее была фигура немецкой спортсменки, голова итальянки и улыбка рекламной манекенщицы. Было бы неплохо познакомить ее с бабулей — та все еще не может пережить моего разрыва с дочерью геолога и убеждена, что я навсегда останусь холостяком. Сегодня двенадцатый день нашего пребывания в доме отдыха, через восемь дней мы отсюда уедем и расстанемся с Лелей. И если я лопух — а бабуля именно таковым меня и считает, — то это будет разлука навеки, как поется в эстрадных песнях. Леля из Бургаса и приехала сюда только из-за прекрасного, по мнению каких-то ее знакомых, горного воздуха. Нет ли у нее в роду греческой крови? Греки — люди веселые и беззаботные и, как мне кажется, немного безответственные. Подвиги героев древнегреческой мифологии не что иное, как безрассудные авантюры; завершаются они счастливо только благодаря благоволению богов. Не знаю, как вы, дорогие читатели, но лично я, бывая в Бургасе, невольно вглядываюсь в лица местных жителей, надеясь увидеть какого-нибудь праправнука аргонавтов. Мы уже приближались к березовой роще, и я было замедлил шаг, как вдруг Леля резко остановилась, почти упав на колени.
— Леля! — испуганно вскрикнул я, но она, не оборачиваясь, с возгласом ужаса, показала куда-то рукой. Подбежав, я поднял ее, ом судорожно вцепилась в меня.
— В чем дело, Леля?
— Посмотри… Вон там…
Метрах в десяти от березовой рощи рос высокий дуб. Он стоял как солдат на посту, оберегая березки. Обычно мы под ним отдыхали десять-пятнадцать минут прежде чем повернуть обратно. Сейчас под одной из его ветвей в странной позе стоял человек.
— Что это он делает: — растерянно спросил я, а Леля выкрикнула:
— «Делает»? Он висит!
В несколько прыжков я очутился под деревом. К моему ужасу, Леля оказалась права. На ветви висела женщина, обвязанная за шею веревкой, и так как я видел повешенных только в кино — но это совсем другое дело, — вначале я воспринял женщину как какой-то предмет, наброшенный на сук, вроде одежды, которую мы кидаем на вешалку в прихожей. Я даже крикнул: «Ей, что ты тут делаешь?» или нечто подобное и только потом осознал, что это именно то, что сказала Леля: это был повешенный, вернее — повешенная, ноги ее не доставали до земли сантиметров тридцать, а голова свесилась набок, точно так, как показывают в фильмах. Нетрудно было узнать в ней женщину, которую мы вчера вечером спасли от призрака Царского, а потом проводили ночевать к сестре. Она была в болоньевой куртке, темной юбке, резиновых галошах, излюбленной обуви деревенских женщин, и шерстяных носках. В первый момент я, как завороженный, смотрел именно на них. Носки были домашней вязки, края отделаны зеленой и красной нитками. Они ярко выделялись на фоне снега, усиливая всю абсурдность картины. На лице женщины застыло то самое выражение, которое я увидел вчера, когда ворвался к ней в комнату. Разница заключалась лишь в том, что сейчас на плечах у нее был сползший с головы платок, а исполненные ужаса глаза смотрели на меня неподвижно.
Не знаю, сколько прошло времени прежде чем я сообразил, что надо что-то делать. Преодолевая страх, я расстегнул «молнию» на куртке, попробовал нащупать пульс. Тело показалось мне теплым, еще живым. Я заметался в отчаянии: у меня не было ни ножа, ни стула или лестницы, поднявшись на которую можно было бы отвязать веревку, и я принялся лихорадочно рыться в снегу, ища камни, на которые можно было бы встать, но это оказалось безнадежным делом. И тут я догадался. «Леля, — позвал я, — иди сюда и держи ее!». Леля подбежала, а я подпрыгнул и ухватился за сук, на котором висела женщина, сук был не очень толстым, он поддался, тело женщины стало опускаться вниз, и вдруг сук затрещал, обломился, и все мы оказались на снегу — и женщина, и Леля, и я. Я расслабил петлю, взял женщину за руки и крикнул Леле:
— Беги в дом отдыха! Нет, лучше в село, оно ближе. Разбуди корчмаря, и пусть он звонит в больницу и в милицию! Давай быстро!
Леля помчалась к селу, а я начал делать женщине искусственное дыхание так, как меня учили в армии. Не знаю, сколько времени я делал его; мне казалось, что бесконечно, а из села все еще никого не было. Наконец, показались трое — Леля, корчмарь и еще один мужчина. Отстранив меня, он наклонился над женщиной, потом выпрямился:
