Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]
Очевидно одно: я ничего от нее не добьюсь. Со вздохом гашу окурок о край пепельницы и записываю на листочке имена друзей жертвы, которые, по словам Адрианы, все еще находятся на Вама-Веке. Один из них — молодой художник, а другой — врач-терапевт, довольно хорошо известный в столице. Адриана дает мне и их местные адреса, вернее, рисует чертежик. Мне не составит труда их найти, тем более что у каждого перед домом или во дворе должна стоять машина. Отмечаю про себя, что надо наведаться и к хозяйке, у которой жили Дан с Адрианой, прежде чем уйти в мамайскую изоляцию. Затем говорю как можно небрежнее:
— Тебе не мешало бы уехать в Бухарест, прямо сейчас. И вот еще что: никому ни слова. Ни одной живой душе.
По ее взгляду видно, что она поняла. Поднимаюсь со стула, церемонно целую ей руку и иду своей слоновьей походкой по подсохшей грязи улиц к автобусу на Констанцу.
Мой звонок застает полковника Думитреску на оперативке, и мне стоит немалого труда убедить секретаршу, чтобы она позвала его к телефону. Но в голосе полковника, когда он берет трубку, нет и тени упрека. Напротив, он необыкновенно весел.
— А я тебя как раз собирался искать, — говорит он. — Сегодня утром пришел приказ: наградить твою группу за то дело с наркотиками. Осталось только мне подмахнуть — и вывесим. Поздравляю.
Я благодарю и после паузы коротко излагаю свою просьбу. Не нужно богатого воображения, чтобы представить, в какое настроение я его привожу. По-моему, даже трубка в его руке насупилась.
— Безответственное решение, — рявкает он. — Что за манера работать в одиночку, не понимаю!
— Это трудно объяснить по телефону, товарищ полковник. Скорее, из личных соображений. Вы же мне доверяете, правда? И в конце концов, я в законном отпуске.
— Что да, то да. Дело хозяйское. Только знаешь что? Поскольку ты все равно в законном отпуске, я подожду подписывать приказ до твоего выхода на работу. А частным, то есть абсолютно частным, порядком желаю тебе успеха.
Глава II. Как рисовать «ню»
Внезапно вернулась жара. В сентябре на море почти всегда хорошая погода, но такое пекло вне программы — следствие позавчерашней бури. К тому же я по собственной воле втиснул себя в наш благословенный общественный транспорт, где мне предстоит трястись около часу. Я снял пиджак — черт меня дернул его надеть! — держу под мышкой, а другой рукой уцепился за металлическую перекладину и покачиваюсь взад и вперед, к вполне понятному отчаянию своего непосредственного окружения.
В Мангалию прибываю во втором часу, то есть когда все нормальные люди — это значит, те, кто не вынужден вести следствие, — находятся на пляже. Именно так должно обстоять, дело и с двумя знакомыми Дана Сократе, обретающимися на Вама-Веке, Если только кому-нибудь из них — или обоим, потому что Адриана представила мне их как неразлучных друзей, — море не прискучило и он не оставил своего поста. Двенадцать дней прошло с тех пор, как Адриана и ее бывший будущий муж перебрались с этого конца побережья на другой. Правда, они договорились со своими брошенными друзьями встретиться в Констанце, чтобы одним караваном отбыть в Бухарест. Я знаю наизусть день, час и место их встречи, но проверяю себя по блокнотику, который, к возмущению своих соседей по автобусу, нагло вытаскиваю из кармана. «Четверг, 20 сентября, 8 утра, бензоколонка в конце бульвара Томис». С тех пор как они назначили эту встречу, прошло двенадцать дней, и до двадцатого еще три дня… Сначала я подумал, не явиться ли мне на бензоколонку прямо двадцатого, в качестве посланника четы Адриана и Дан Сократе, но это означало бы потерять три дня и, кроме того, упустить случай заглянуть в дом, где жертва провела первую неделю отдыха.
Я позволяю себе передохнуть полчасика на открытой террасе кафе. Посидеть в холодке, в тенечке после автобусной пытки. Заказываю питье, сигареты. Констатирую, что есть не хочется. (Потрясающе, мне не хочется есть!!!) Слева виден фрагмент мангальского пляжа. Долетают детские голоса, визг, шум легких волн, разбивающихся у берега в густую пену.
Итак, жизнь сыграла со мной злую шутку. Мне предстоит разбирать вполне банальное преступление: человека заманивают ночью в кусты на берегу моря, кто-то нападает внезапно, ударяет его по голове булыжником или чем-то таким, потом дотаскивает труп до лодки и сбрасывает в море. Случай, в сущности, для детектива первого года службы. Но жизнь — или судьба, или как там ее, — не дает мне спокойно сделать свое дело. Нет, она подстраивает так, чтобы жертвой оказался человек, которого предпочла мне моя жена. А моя бывшая жена — судьба стоит на том намертво — не из тех женщин, о которых я могу вспоминать спокойно или хотя бы с той отвлеченной ностальгией, которая превращает старые печали в нежные воспоминания («Ты помнишь, дорогая?»). Моя бывшая жена — просто-напросто единственная женщина, которую я любил в своей жизни, как выразился бы мой друг Стефан Мариан своим потрясающим слогом. Другими словами, если в обычных случаях, как, например, в случае с Забинтованной Головой, я применял метод «внешне пассивного дознания», то теперь, в случае с Пробитой Головой (и утопленным телом), буду вынужден изобрести метод «внешнего бесстрастия». Припоминаю, что в ранней юности я смотрел пьесу с Ионом Манолеску. Не скажу сейчас, как она называлась, Адриана, наверное, знает. Речь шла об известном хирурге, который в один прекрасный день узнает, что у его жены есть любовник. Вне себя от ярости, он придумывает тысячи способов мести этому любовнику, жене, им обоим… Но в тот же день любовник попадает в автомобильную катастрофу неподалеку от профессорского дома, и профессору выпадает дьявольски трупная миссия: оперировать пострадавшего собственными руками, чтобы спасти ему жизнь. Мысль о мести немедленно отступает перед профессиональным долгом, но при подготовке к операции доктора начинает мучить другая мысль: а вдруг у него будут дрожать руки и он прооперирует плохо из-за волнения, вызванного личными мотивами? Получится, что он преднамеренно убил соперника… Конечно, в моем случае соперник уже не соперник в собственном смысле слова и кто-то другой позаботился его убрать, хотя и не скальпелем. Но если все же у меня будут дрожать руки?..
Невольно я задерживаю взгляд на своих ручищах, которые, как магнит, притягивают к себе насмешки некоторых моих коллег (завистники!) на тренировках в тире: «Держит пистолет не пальцами, а поленьями!» Да, пожалуй. Зато они никогда не дрожали, разве что в те минуты, когда касались волос или плеч Адрианы… Но теперь вопрос о волосах и плечах не стоит, теперь на повестке дня наручники, которыми надо украсить запястья одиозного преступника. Так что дрожать им нет причины!
Последнюю фразу я произношу чуть ли не вслух, хватаю рюмку и опрокидываю ее… на скатерть.
Рассчитываюсь: два коньяка — один внутрь, другой на скатерть, минеральная и, поскольку совершенно не было аппетита, яичница из трех яиц и порция пражской ветчины. Закуриваю, поднимаюсь и иду к остановке, отсюда уже совсем близко до Вама-Веке. По дороге решаю поймать такси. Не поймаю — тогда уж автобусом. И все равно никто меня не заставит купить машину, дудки.
Красненький «фиат-850», старый и пыльный, стоит, похоже, несколько дней без движения на деревенском дворике. Хоти машина приткнулась под деревом, но даже издалека чувствуется, что она раскалена как печка. В качестве компенсации прохладой веет от мокрого белья, которое женщина средних лет развешивает на веревке.
— Скажите, пожалуйста, доктор Паул Чернеску не у вас живет?
У нас, у нас, это его машина. И рубашки тоже его. Он попросил постирать перед отъездом, я и постирала.
— Он уезжает? Когда же?
— Вроде, сказал, послезавтра. Или двадцатого, так вроде. Послепослезавтра.
Значит, первоначальный уговор остался в силе.
— Он сейчас на пляже, нет?
— На пляже, на пляже! С утра пораньше ушли с Мирчей и Виорикой. День-деньской на солнышке жарятся. Вы давно его не видели?
— Да я его никогда не видел. Просто меня просили ему кое-что передать…
— Вы его не признаете, такой он черный, вот как это. — И она показывает мне на коричневую рубашку, которую цепляет к веревке прищепками.
Я не понимаю, как можно признать или не признать того, кого никогда не видел. Нет, эта женщина не эталон логического мышления.
— Когда он обычно приходит с пляжа?
— Поздно они приходят, к вечеру.
Мирча, о котором она упомянула, — это, конечно, молодой художник Мирча Рошу из Адрианиной компании. Но вот кто такая Виорика? Первый раз слышу. Пытаюсь выяснить у своей собеседницы, которая щедро сыплет словами, при этом ни на секунду не прерывая манипуляций с бельем и не приглашая меня войти. Разговариваем через забор, к удовольствию старого пса во дворе и трех пацанят, стоящих поодаль в уличной пыли.
