Михаил Герчик - Погоня за миражом
— А Шевчук тебя узнал?
— Что вы, — усмехнулся Виктор. — Больше двадцати лет прошло. У меня и фамилия другая, после смерти матери тетка усыновила, свою дала. Правда, когда я у вас появился, он вроде что-то вспомнил. Глаза мои разноцветные, наверное, есть у меня такая особая примета. Все допытывался, не из Озерища ли я, редакцию вспоминал, мамашу мою. Я сказал, что вообще о таком городке не слышал. И вы не проболтайтесь. Не надо это ни ему, ни мне. Ну, а что касается остального… Вы его можете выгнать, если не сработались, дело ваше. Но учтите: пока я жив, с его головы и волос не упадет.
Машина свернула во двор.
— Что ж, — произнес Пашкевич, — считай, что этого разговора не было. Ставь тачку и поднимайся. Лариса там уже, наверное, и впрямь нервничает. Заночуешь у нас, куда в такую непогодь…
Пашкевич жил в добротном кирпичном доме, построенном вскоре после войны для высшего командования Белорусского военного округа возле Ботанического сада. В народе этот дом так и называли — «генеральский». Был он пятиэтажный, но с лифтами, на каждую лестничную площадку выходили лишь две квартиры. Высоченные потолки, большие окна, огромные, по нынешним меркам прихожие и кухни, удобная планировка, прекрасное расположение — все это делало дом лакомым кусочком для новоявленных богачей. Большая часть квартир уже была скуплена крупными бизнесменами, банкирами, промышленными воротилами и бандитами, оставшиеся хозяева сдавали в аренду зарубежным дипломатам.
Пашкевич свою квартиру получил задолго до нынешнего бума, женившись на Ларисе. Она принадлежала ее отцу, генерал-лейтенанту Бахметьеву. Бахметьев умер, когда Лариса еще была школьницей; ее старший брат Максим жил и служил в Москве.
Отомкнув дверь, Пашкевич вошел в прихожую. Барс, здоровенный, как теленок, доберман-пинчер, смолисто-черный, с рыжими подпалинами на груди, лапах и острой морде, с кургузым обрубком-хвостом и хищно торчащими ушами, радостно бросился ему на грудь, едва не сбив с ног, и лизнул в лицо теплым шершавым языком.
— Ну-ну, приятель… — Пашкевич добродушно потрепал пса по загривку и оттолкнул. — Марш на место. Ишь обрадовался, дурачок!
Барс обиженно зарычал, обнажив мощные изогнутые клыки, и послушно растянулся на подстилке в углу, преданно глядя на хозяина желтыми проницательными глазами.
«А ведь это, пожалуй, единственная тварь на свете, которая любит меня искренне и бескорыстно, — с неожиданной тоской подумал Пашкевич, раздеваясь возле стенного шкафа, заполненного женскими шубками и мужскими дубленками. — А впрочем, тоже не бескорыстно. Не давай я ему каждый день его куска мяса, много ли осталось бы от этой любви?.. Нет, только мать и любила меня за то, что я — это я, Андрюша Пашкевич, и ее уже нет…»
В прихожую впорхнула Лариса. Она была в бежевом брючном костюме, напоминавшем покроем рабочий комбинезон, а ценой — космический скафандр, и золотистых туфельках; румяная, возбужденная. Лариса прижалась к нему всем телом, обдав горьковатым ароматом своих духов, коснулась губами щеки и воскликнула:
— Наконец-то! Мы уже заждались, право слово! А где Виктор? Ставит машину? Вот и хорошо. Ну, пошли же, люди ждут.
Андрей Иванович подал ей розы. Лариса благодарно обняла его, зарылась лицом в цветы.
— С праздником, милая. С завершением большой работы. Перевести пять томов за год — не шутка, а?! Честно говоря, я даже не верил, что ты с этим справишься.
— Ну его к бесу, Андрюша, я чуть не ослепла за компьютером, — улыбнулась Лариса. — Знала бы, что будет такая спешка, ни за что не взялась бы. Ты настоящий эксплуататор, милый, кровопийца и мироед.
— Это точно. Однако ничего не поделаешь, в нашем деле выигрывает только первый. Кстати, в ближайшее время мы переиздадим пятитомник по подписке, как собрание сочинений. Так что можешь приглядеть себе новую шубку.
Переговариваясь, они вошли в ярко освещенную столовую. Компания собралась привычная: главбух «Афродиты» Лидия Николаевна Тихоня, заместитель Пашкевича Александр Александрович Аксючиц, а также председатель совета директоров коммерческого банка «Омега» Павел Валентинович Некрашевич, адвокат Вацлав Францевич Тарлецкий и Григорий Злотник с женами. Когда-то непременно бывали Шевчук с Ритой, но в последнее время Володя дипломатично отклонял все их приглашения. Кстати, даже хорошо, что сегодня его нет, подумал Пашкевич, пожимая руки гостям, еще неизвестно, как бы к этому отнеслись Некрашевич и Вероника — шальная доченька Шевчуков; спокойная семейная вечеринка вполне могла закончиться громким скандалом.
Как обычно, в ожидании ужина гости играли в карты. За купленными Андреем Ивановичем по случаю в антикварном магазине ломберными столиками, обтянутыми зеленым сукном, Некрашевич, Вероника, Аксючиц и Тихоня играли в покер, Тарлецкий и Злотник с женами дулись в подкидного дурака — Вацлав Францевич и Григорий принципиально не играли на деньги. Домработница Клавдия в кокетливом кокошнике и переднике с оборками разносила напитки, держа поднос на толстых растопыренных пальцах. Пашкевич взял высокий бокал с джином и тоникой, в котором позвякивали кусочки льда, отпил глоток и стал наблюдать за игрой.
Сдавал Некрашевич. Играли по маленькой. Ему шла карта, и Павел радовался выигрышу, словно выгодной многомиллионной сделке. Он несколько обрюзг в последние годы, но не потерял ни статности, ни представительности. Холеное крупное лицо с тяжеловатой челюстью несколько портила крупная бородавка на щеке, из нее торчали завитые в тугие спиральки волосинки. Тасуя и раздавая карты, он открыто любовался своим последним «приобретением» — девятнадцатилетней Вероникой, при этом складки у него на лице разглаживались, а мутные глазки за толстыми стеклами очков сияли, как у ребенка, который наконец-то заполучил долгожданную игрушку.
Вероника была красива юной сияющей красотой. Несмотря на внутреннюю неприязнь, Пашкевич и сам чувствовал, что не может оторвать от нее восхищенного взгляда. Она сидела в кресле, поджав под себя стройные и длинные ноги балерины, тесно обтянутые кожаными брючками; блестящие, цвета ржаной соломы волосы свободно спадали на узкие плечи; когда Вероника встряхивала головой, весь этот водопад захлестывал ей лицо. Из-под нависавшей над лбом челки в карты глядели большие васильковые глаза, искусно подведенные и отороченные длинными загнутыми ресницами, нежными, как крылья бабочки. На ней был черный тонкий свитер с глубоким треугольным вырезом; в узкой ложбинке между небольшими, дерзко оттопыренными грудями переливался алмазными гранями крестик на платиновой цепочке, стоивший Некрашевичу, наверное, целого состояния.
Глаза Вероники излучали какую-то детскую наивность, беззащитность и простодушие. Наверное, этот-то незамутненный наивный взгляд и заколдовал многоопытного банкира. Андрей Иванович знал, что это — искусный камуфляж, что за кажущимся простодушием и доверчивостью Вероники скрываются железная хватка и холодный расчет, странные для такого юного существа, и поражался тому, что этого не видит Некрашевич. А может, не желает видеть?..
Когда-то, часто бывая у Шевчуков, Пашкевич ее не замечал — девчонка и девчонка, а потом вдруг увидел в танцевальной группе в «Вулкане». Тогда еще у них с Шевчуком были нормальные отношения, и Володя, морщась, словно от зубной боли, рассказал ему, что Вероника бросила хореографическое училище и пустилась в заработки. Именно это и довело Риту до инсульта.
Два года Вероника танцевала в «Вулкане», сводя с ума подвыпивших мужиков своим гибким, как лоза, телом, лишь слегка прикрытым блестящими тряпочками, обещающим неземное блаженство взглядом колдовских васильковых глаз, кажущейся доступностью ресторанной шлюхи. Она была бесспорно талантливая танцовщица, страстная, порывистая, вихревая, первая среди девчонок, выступавших вместе с нею. Девочки слыли дорогими валютными проститутками; в глубине души Пашкевич не верил, что Вероника отличается от них — нельзя жить в грязи и не замараться, — пока не услышал от людей, которые пользовались его доверием, как высокомерно отвергала эта пигалица драгоценности, которые ей пытались дарить ошалевшие от вожделения кавалеры, деньги, квартиры, круизы на теплоходах по Средиземноморью… Если бы не охрана — крутые ребята с пушками, которые по приказу Некрашевича — негласного хозяина ресторанного комплекса, не отходили от Вероники ни на шаг, ее уже давно разорвали бы в клочья, изнасиловали и посадили на иглу. Павел сразу же взял ее под свою опеку. В азартной игре, именуемой жизнью, она сорвала главный куш: вынудила Некрашевича бросить жену и двоих взрослых сыновей и жениться на ней; сам по натуре игрок, Пашкевич не мог не испытывать к ней невольного уважения. Победители всегда вызывают уважение, какой бы ценой ни далась им победа, только унылые моралисты все еще не верят, что цель оправдывает средства, но в современной жизни моралисты не ужинают в дорогих кабаках, а копаются на помойках. Володе и Рите следовало бы гордиться дочерью: не потаскуха, не содержанка — сегодня у одного, завтра у другого, — а законная жена одного из виднейших людей в современном деловом мире Беларуси.
