Эрнест Хорнунг - В руках Божьих
По плану Раффлса нужно было разведать обстановку, затем занять позицию, откуда мы могли наблюдать за нашим объектом и внезапно атаковать его, если он даст повод. Место, которое мы в конце концов выбрали и незаметно заняли, было замаскировано кустами, сквозь которые нам видно было ущелье, там стояли наши драгоценные лошади, и там-то, конечно, был наш раненый капрал. Он сидел и курил, а на коленях у него поблескивал какой-то предмет.
— Это маузер, — прошептал Раффлс. — Но ему не удастся воспользоваться им против нас, потому что мы или схватим его раньше, чем он что-нибудь поймет, или просто сообщим о нем куда следует. Доказать его виновность не составит труда, но мне хочется самому поймать этого капрала.
Скрылась луна. Тени сгустились. Человек не торопясь курил, а голодные лошади стояли и пощипывали друг у друга хвосты, чего я никогда раньше за лошадьми не замечал. Я уже привык спать под открытым небом, под этим куполом, усыпанным бриллиантами, который в тех диких просторах кажется еще огромнее и величественнее. Я лежал и прислушивался к лошадям и мириадам других незнакомых мне голосов вельда, которые я и описать-то не знаю как, а Раффлс вел наблюдение. Он сказал: «Одна голова лучше, чем две, когда не хочешь, чтобы ее заметили». Хоть мы должны были внимательно вести наблюдение, но один из нас мог даже поспать; не моя вина, что я ничего другого и не делал, просто Раффлс никому не доверял, кроме себя самого. А когда он меня в конце концов разбудил, то и времени для выяснения отношений не осталось.
Еще минуту назад, мне казалось, я глядел вверх на звезды и слушал милые сердцу мирные звуки вельда, а в следующий миг передо мною уже новая страница: кости у меня в гипсе и весь день слышна перестрелка снайперов в засаде. Неожиданный щелчок, свист пули, когда она пролетала мимо нас, крохотная вспышка на фоне синего склона неприятно напомнили, что мы можем стать мишенью. Но Раффлс не обращал никакого внимания на эту стрельбу, он указывал вниз, туда, где был капрал Коннал, стоявший спиной к нам и выгонявший лошадь из ущелья в направлении траншей буров.
— Это уже третья, — прошептал Раффлс, — но она первая, которую я вижу так отчетливо, потому что он дожидался самой темной поры перед рассветом. Этого хватит, чтобы его посадить, только нельзя терять время. Надо незаметно подкрасться к нему, ты готов?
Я потянулся и сказал, что готов, а в душе, правда, пожалел, что еще так рано.
— Мы без звука подкрадываемся к нему, а потом со всей силы набрасываемся на него. У Коннала оружие, но он не должен успеть воспользоваться им! Ты, Кролик, должен схватить его левую руку — и ни за что на свете не выпускай, а я сделаю остальное. Готов? Пошли!
В мгновение ока мы очутились у края ущелья и напали на негодяя раньше, чем он нас увидел. Несколько минут он боролся с нами, как дикий зверь, пытаясь сбить меня с ног, в то время как я выполнял свою задачу буквально и висел у него на левой руке, как пиявка. Вскоре Коннал отказался от борьбы и, задыхаясь и понося нас на чем свет стоит своим раскатистым ирландским акцентом, потребовал объяснений. Что мы здесь делаем? Раффлс, заломив правую руку капрала и прижав ее к спине, быстро разъяснил ему, и я думаю, по этим-то словам он только и догадался, кто на него напал.
— Так это вы? — воскликнул Коннал, он стал кое-что понимать и больше не пытался сбросить нас. Теперь он просто стоял и ухмылялся. — Так вы сами мошенники, я и еще кое-что о вас знаю. Я знаю, кто вы такие, так что лучше вам меня отпустить.
Я похолодел, да и Раффлс никогда не выглядел настолько ошеломленным. Он на долю секунды ослабил хватку, и наш пленник сделал еще одну отчаянную попытку вырваться, но мы еще сильнее скрутили его, от боли капрал даже позеленел.
— Вы сломаете мне руку! — завопил он.
— Тогда стой спокойно и рассказывай, кто мы такие.
Он успокоился и назвал наши настоящие имена. Раффлс потребовал, чтобы он сказал, откуда они ему стали известны, и улыбнулся так, как будто уже знал, что за этим последует. Я был ошарашен! Проклятый негодяй выследил нас в тот вечер, когда мы были в палатке капитана Беллингема, а повадки профессионального шпиона помогли ему довести дело до конца.
— А теперь вам лучше меня отпустить, — заявил хозяин положения, каковым я уже готов был его считать.
— Будь ты проклят! — Раффлс кипел от негодования.
— Ты сам будь проклят, тут тебе и конец, Раффлс мошенник! Раффлс вор-джентльмен! Все-таки не умер, жив и в армии! Отправить его домой и дать ему четырнадцать лет — посмотрим, как ему это понравится!
— Сначала я буду иметь удовольствие наблюдать, как тебя расстреляют, — сквозь зубы процедил Раффлс. — Давай, Кролик, отведем эту свинью под арест!
И мы повели; всю дорогу он то проклинал нас, то уговаривал, то вырывался, то злорадствовал, то рыдал. Раффлс не дрогнул ни разу, хотя лицо его было мрачным, оно до сих пор стоит у меня перед глазами. Я даже помню, как в какой-то момент, хотя я и не ослаблял хватки, я был готов внять мольбам нашего узника. Раффлс же как будто его не слышал.
— Это надо проверить, — сказал командир, когда мы доставили Коннала в караульную палатку. — А то, что он говорит, правда?
— Абсолютная правда, сэр.
— Значит, пресловутый Раффлс все эти годы был жив и вы действительно он?
— Да, сэр.
— А что вы делаете на фронте?
Я почему-то подумал, что Раффлс улыбнется, но его губы даже не дрогнули, на лице сохранился пепельный оттенок. Только глаза вспыхнули при последнем вопросе.
— Я воюю, сэр, — просто, как любой подчиненный в армии, сказал он.
Командир кивнул седой головой, и ничего больше. Он не кончал привилегированных школ, наш генерал, он прошел свой собственный путь, и мы просто любили его, я думаю, что и он любил грубоватых, но храбрых бойцов своего эскадрона. Он как-то сказал, что многое знает о каждом из нас; и наверное, слышал кое-что о подвигах Раффлса. Но на этот раз он только кивнул седой головой, и все.
— Вы знали, что он вас выдаст? — наконец спросил генерал, взглянув в сторону караульной палатки.
— Да, сэр.
— Но считали, что должны это сделать, да?
— Я считал это необходимым, сэр.
Генерал замолчал, побарабанил пальцами по столу, принимая решение. Приняв, он вскинул голову — жест, который мы так в нем любили.
— Я подробнее разберусь в этом, — сказал он. — Тут упомянули имя офицера, я поговорю с ним. А вы можете идти, продолжайте воевать.
IVКапрал Коннал понес наказание за свое преступление еще до того, как солнце встало над позициями, занятыми противником. Против него было выдвинуто огромное количество косвенных улик, помимо прямых показаний Раффлса и моих, и без особых церемоний и задержек негодяя расстреляли. И это было единственное приятное событие в тот день, который начался с того, что мы спрятались в кустах над ущельем; к полудню наступила моя очередь. До сих пор я еще не упоминал о собственном ранении, пока в этом не было нужды, по прочитанному на предыдущих страницах вы вряд ли догадались, что я остался, в общем-то, хромым на всю жизнь. Вы скоро поймете, почему я не торопился вспоминать об этом. Раны, полученные на службе отечеству, я раньше считал самой большой наградой для мужчины. Но моя каждое утро отравляет мне существование, я получил ее прежде всего из-за собственной медлительности, когда нужно было спрятаться в укрытие, что наше доблестное подразделение осуществило с особым блеском (усугубив тем мое положение).
Пуля прошила мне бедро, просверлила кость, не задев, к счастью, седалищного нерва; боль могла бы быть и сильнее, но я, конечно, рухнул как подкошенный. Мы ползли по-пластунски, чтобы атаковать холм и таким образом расширить наши позиции, и именно в этот момент обстрел стал еще сильнее, несколько часов мы не могли двинуться ни вперед, ни назад. Не прошло и минуты, как сквозь этот шквал ко мне прорвался Раффлс, а уже в следующую я лежал на спине за скалой, и он, наклонившись надо мной, разматывал бинт, все это в самом пекле перестрелки. Все в руках Божьих, сказал он, когда я попросил его наклониться пониже, но в какой-то момент мне показалось, что его голос изменился. Однако он сделал мне одолжение, стал вести себя осторожнее и, после того как оттащил меня в укрытие, спрятался сам. Так мы и лежали вместе, распластавшись в вельде под палящим солнцем и утихающим огнем перестрелки, и мне, пожалуй, надо теперь описать вельд, как он как будто плывет, поблескивая огоньками, перед глазами раненого. Я зажмуриваюсь, чтобы припомнить эту картину, но все, что я вижу, — это озабоченное загорелое лицо Раффлса, он то склоняется к прицелу, то проверяет, каков результат, брови подняты, глаза широко открыты, а вот он оборачивается ко мне и бросает фразу, которая заставляет расплыться в улыбке мои крепко сжатые губы. Он все время болтает, но я знаю, что это только ради меня. Удивительно ли, что я совсем не видел, что происходит за ним, ни на дюйм? Он был для меня всей битвой, а когда я теперь вспоминаю об этом, он был для меня и всей войной.
