Леонид Словин - Хозяин берега
- Да. Во всяком случае, много лет. - Она помолчала мгновение и быстро подняла на меня взгляд - глаза у нее теперь были почти черные. - Вы хотите что-то узнать о них от меня?
Я даже не удивился, почему-то я уже принимал за данность, что она может угадывать мой мысли.
- Хотел бы... Конечно, хотел бы...
- Но вы и меня не знаете, - неуверенно сказала Анна.
- Нет, вас я знаю. Я вас чувствую...
- Тогда вы должны чувствовать, что если я что-то скажу про них, то только хорошее. Они все мои старые знакомые...
- А Сергей Пухов был тоже вашим старым знакомым? - спросил я мягко.
- Конечно... Хотя мы общались мало... Все свободное время Пухов проводил со своими детьми... Он был замечательный отец... Мотор машины ревел, тяжело гудели и били на ухабах баллоны, салон автобуса был заполнен разрозненным шумом и грохотом, я говорил почти над ухом Анны - не боялся, что нас услышат.
- За несколько часов до своей гибели Пухов хотел со мной встретиться...
- С вами? - Она смотрела широко раскрытыми, как у ребенка, глазами.
- С ним была женщина. Молодая женщина. Совсем молоденькая. С черной повязкой...
- Это могла быть жена или подруга погибшего рыбака. Их тут много. И все в черном. Но почему вы не посоветуетесь со своими подчиненными? Вы им не верите?
- Я обязан им верить, - пожал я плечами. - Мне вместе с ними работать. Но дело в том... Даже не знаю, как сказать... По меньшей мере один из них предатель...
- Почему вы так решили?
- Пухов не открыл свою тайну водной милиции, а решил открыть ее мне человеку новому. Значит, он не доверял им.
"Рафик" в это время перевалил через плоский бархан и выкатил на шоссе, как будто облегченно вздохнул, повернул направо и покатил на юг. Мелькнул и исчез за песками взрытый малахит моря. Народ в автобусе был теперь полностью предоставлен себе.
Бураков, откинувшись на спинку, уютно свистел носом. Хаджинур, не обращая внимания на тряску, читал протоколы из черной папки Буракова.
- Подождите. Но почему вы говорите об этом мне? - спросила Мурадова.
- Я никого здесь не знаю. Кроме вас... Неуловимо-легко провела она ладонью по рукаву моего плаща:
- Вы и меня совсем не знаете...
Брови у нее взлетели вверх, дрогнули ресницы.
- Я же сказал: я вас чувствую. И кроме того, вы не служите в водной милиции...
- Эх, говорил я Сереже - поостерегись! - Побитое оспой лицо начальника рыбинспекции искривилось тоскливой гримасой. - Очень смелым был...
- А теперь стал очень мертвым, - не открывая глаз, тихо добавил Бураков.
Дорога подрагивала, дымилась, казалось, что мы мчим не по твердому свинцово-сизому асфальту, а с рокотом летим по реке, стремительно втекающей под колеса.
Прокуратура занимала второй этаж длинного жилого дома с балюстрадой, затянутой сухими безлистными лозами дикого винограда. Внизу, под нами, помещалась водная милиция.
Все прибывшие ненадолго заполнили мой кабинет. Говорили разом:
- Брать надо Мазута... Брать! И как можно скорее, пока не ушел!..
- Где Агаев? - улучив минуту, спросил я.
Бураков обернулся, толстый его живот остался недвижим.
- Начальник сейчас будет...
- Надо цроверить, задерживал ли Пухов Мазута в последнее время... Начальник рыбнадзора Цаххан Алиев прошел от окна к двери. - Может, он составил на него протокол, но не успел сдать...
Одна и та же версия - "убийцей рыбинспектора может быть только браконьер". И единственный мотив убийства - "месть на почве воспрепятствования преступной деятельности". Так при нападении на инкассатора всегда исходят из желания завладеть его инкассаторской сумкой.
Хаджинур, как мне показалось, сделал попытку вырваться из чертова круга "рыбинспектор - браконьер":
- А если еще что-то? Может, женщина?
- Да ты совсем спятил! - рявкнул Цаххан Алиев. - У Сережки - и баба! Не было у него никого... Я внимательно слушал.
- Все равно надо все предполагать, если хотим раскрыть, - подхватил Бураков. - И что ты заладил, Алиев, "не было у него никого"! Человек же он, в конце концов! В кино сходить, пива выпить...
Мой помощник Бала Ибрагимов - полный, неуклюжий молодой человек в очках с супермодной оправой - покрутил головой:
- Может, стоит дать обращение в газету... - Огромные, как витражи, очки предоставили каждому возможность отразиться в затемненных стеклах. Кто-то мог видеть Пухова или его убийцу...
- И все испортим! - вмешался начальник ОБХСС - пузатый, с лысой головой, круглой, как бильярдный шар. - Убийца поймет, что ничего у нас против него нет!
- А что он, дурак? Не понимает этого? - набросился на него Орезов. Так, что ли?
- Сейчас нужно любой ценой отловить Мазута... - На пороге появился начальник милиции Агаев, белотелый, сильный, с традиционными усиками и непроходящими бисеринками пота на лице.
Подчиненные его, как один, поднялись.
- ...Меньше по кабинетам надо сидеть, - сказал Агаев. - Больше бегать. Поймаем Мазута - вытрясем многое. Это ведь тебе не ворованная осетрина убили рыбинспектора...
Через минуту мы остались вдвоем.
- Мазут этот, Касумов, заговорит обязательно, его надо только найти. Где-то он здесь должен обретаться... - Агаев -взглянул на меня с высоты своего почти двухметрового роста.
- У него и паспорта нет, он судимый. Его надо тут поймать. Поймаем выйдем на убийц.
В отличие от своих подчиненных, Агаев не собирался переступать рамки официальных отношений. Дело было не во мне. Такие, как он, постоянно находятся в состоянии острого соперничества со всеми. Самое забавное - что мы с Эдиком Агаевым учились в одной и той же четырнадцатой спецшколе, в параллельных классах, и встречались почти ежедневно. Но, как это часто бывает, граница классов была и границей дружбы - мы не общались и, как мне помнится, за все время ни разу не разговаривали.
Был он из ребят, которые ходили большими компаниями - десять двенадцать молчаливых амбалов, при виде которых школьникам помельче, очкарикам сразу становилось не по себе. Я подозревал, что они отбирают у младших жвачку, мелочь; за небольшую мзду в виде пачки сигарет могут выступать и как наемная боевая единица, помогающая сводить личные счеты. Сейчас Об этом было странно думать.
- Где он может быть? - спросил я.
- Бог его знает. У любого из этих... - Он бросил мне на стол тетрадку - "Список браконьеров, доставлявшихся в Восточнокаспийскую рыбную инспекцию".
Я полистал длиннющий реестр.
- "Алимурадов, Бердыев, Бобров, Гельдыев..." - фамилии шли не по хронологии допущенных ими нарушений, а по алфавиту.
От графы "Касумов-Мазут" шла вниз долгая "лестница" браконьерских подвигов.
- А почему "Мазут"? - спросил я.
- Браконьерский жаргон. "Мазут" - значит "икра"... Мы уже выписали повестки им всем... Я с утра этим занимаюсь. - Он взял тетрадку. - А на метеостанции мы оставили сотрудника. На всякий случай.
- Удалось установить, с кем Пухов был вечером?
- Да. Они из этого дома. Джалиловы. Бала допросил. Их все знают. Муж, жена, два брата мужа, сноха и бабушка. Они вечером, после работы, переносили вещи на новую квартиру. Пухов им помогал... - Агаев взглянул на часы. - Надо идти, там у меня люди...
Высоченный, ражий - он напоминал снятую с петель большую дверь, уже гораздо большую, чем та, что вела в мой кабинет, поэтому, выходя, Эдик Агаев слегка пригнул голову, чтобы не задеть притолоку.
Я вышел вслед за ним. В приемной, напоминавшей объемом небольшой платяной шкаф, уже толпился мой огромный штат в лице все того же помощника - страдающего полнотой и одышкой юного Балы Ибрагимова и моей сильно беременной секретарши - гладкой, огромной, как дельфин, Гезели.
- Пухов долго еще находился у Джалиловых? - спросил я у Балы.
- Не очень. Поужинали, распили бутылку. Пухов ушел около двенадцати.
- Он говорил, куда идет?
- Нет. Никому ничего не сказал.
- Он был с ними с самого начала?
- Нет, они встретили его в Нахаловке, часов в девять, когда делали последнюю ходку. Он помог им нести посуду - тарелки, пиалушки...
"Похоже, так и было", - подумал я, вспомнив донесшийся до меня голос: "Осторожно хбатай! Разобьешь!.."
- С женой Пухова ты тоже говорил?
- Да. Она воспитывает детей и не знает о делах своего мужа. Не знала и знать не хотела. У них у каждого была своя жизнь... - Бала хотел говорить точно и резко, как милицейские оперативники, но ему мешала природная застенчивость да еще очки - затемненные, неохватные, готовые в любую секунду слететь и разбиться. Громоздкая фигура добряка и толстые губы дополняли портрет.
- Жена Пухова не говорила - в их семейной жизни не было проблем?
- Как? - Бала не понял.
- Может, ревность, месть...
- Нет, нет... - Он отверг самую мысль об этом.
Был уже вечер, но хозяин "Парикмахерской Гарегина" стоял у дверей своего заведения в той же позе, исполненной величия и трагизма, что и накануне.
- Так проходит слава мира... - грустно сказал он, глядя куда-то поверх моей головы.
Я хотел обернуться, но парикмахер неверно истолковал мое движение, взял меня под руку со словами:
