Александер Смит - Женское детективное агентство № 1
К тому времени, о котором я рассказываю, мы переехали из Махалапья в Мочуди, где жили родственники моей матери. Мне нравилось в Мочуди, и я бы с радостью остался там, но мой отец сказал, что мне придется отправиться на рудники, потому что его земля не прокормит меня с женой. У нас было мало скота, и, чтобы продержаться, мы выращивали сорго. Поэтому, когда из-за границы приехал грузовик, я подошел к вербовщикам, и они поставили меня на весы, послушали мою грудь и заставили десять минут бегать вверх и вниз по лестнице. А потом один из них сказал, что я буду хорошим шахтером, и велел написать свое имя на листе бумаги. Они спросили, как зовут моего вождя и не было ли у меня неприятностей с полицией. И все.
На следующий день я уехал на грузовике. У меня был с собой один чемодан, отец купил его для меня в индийской лавке. У меня была единственная пара башмаков, одна сменная рубашка и одни запасные брюки. Вот и все мои пожитки, не считая вяленого мяса, которое приготовила для меня мать. Я закинул чемодан в кузов грузовика, а потом все семьи, которые пришли проститься со своими, затянули песню. Женщины плакали, а мы махали им рукой. Юноши всегда стараются не плакать и не показывать, как им грустно, но я знал, что у всех сидевших в грузовике сердце сковало холодом.
Мы добирались до Йоханнесбурга двенадцать часов. Дороги в те дни никуда не годились, и если бы грузовик поехал слишком быстро, у него мог бы сломаться мост. Мы пересекли Западный Трансвааль — в нестерпимую жару, в набитом до отказа кузове, словно скот. Раз в час водитель останавливался, подходил к кузову и раздавал фляги с водой, которые вновь наполняли в каждом городе. Ты мог припасть к фляге всего на несколько секунд, стараясь влить в себя как можно больше. Те, кто подписывал контракт во второй или третий раз, знали об этом и запаслись бутылками с водой, которую в случае крайней надобности давали другим. Мы, тсвана, держались сообща и не могли позволить землякам страдать.
Мужчины постарше наставляли молодых. Они говорили, что теперь, завербовавшись на рудники, мы перестали быть детьми. Говорили, что в Йоханнесбурге мы столкнемся с такими вещами, которые нам даже во сне не снились, и что, если мы окажемся слабыми, глупыми или ленивыми, наша жизнь превратится в ад. Говорили, что мы столкнемся с жестокостью и злобой, но если мы будем держаться сообща, вместе с другими тсвана, и слушать старших, то мы уцелеем. Сначала я думал, что, может, они преувеличивают. Я вспоминал, как мальчики постарше рассказывали об обряде посвящения, который нам предстояло пройти, предупреждая о том, что нас ждет. Они старались нагнать на нас страху, на самом деле все было совсем не так. Но те мужчины сказали чистую правду. То, что ждало нас впереди, оказалось именно таким и даже хуже.
В Йоханнесбурге нас тренировали две недели. Все мы были достаточно сильны и пригодны к работе, но, прежде чем попасть на рудники, нам предстояло стать еще сильнее. Каждый день нас приводили в нагретое паром здание и заставляли по четыре часа прыгать вверх и вниз со скамеек. Некоторые из нас не выдерживали и падали без чувств, их поднимали и ставили на ноги, но я выдержал испытание и перешел к следующей ступени обучения. Нам говорили о том, как вести себя в шахте, о работе, которую придется выполнять. Рассказывали о безопасности, предупреждали, что, если мы не будем осторожны, нас может завалить в забое. А как-то раз принесли человека без ног, усадили на стол и заставили нас слушать его рассказ о том, что с ним случилось.
Нас учили фунагало — на этом языке дают команды под землей. Это чудной язык. Зулусы смеются, когда его слышат, потому что там много зулусских слов, но это не зулу. На этом языке хорошо давать команды. Там много таких слов, как «толкай», «бери», «неси», «нагружай», но нет слов для любви, счастья или утреннего щебета птиц. Потом нас спустили в шахту и показали, что делать. Нас усадили в клети под огромными колесами, и эти клети помчались вниз так быстро, как падающий на добычу коршун. Там внизу есть поезда — маленькие поезда, — нас усадили в них и отвезли в конец длинного темного туннеля, он был завален зеленой горной породой и полон пыли. Моя работа заключалась в том, чтобы грузить породу после взрыва, и я занимался этим семь часов в день. Я сделался сильным, но вокруг всегда было очень много пыли, пыли, пыли.
Некоторые шахты были особенно опасными, мы знали какие. В надежной шахте почти никогда не увидишь носилок. В опасной шахте, хотя носилок может и не быть, ты видишь кричащих от боли людей, которых поднимают в клети, или хуже того — безмолвных, под тяжелыми красными одеялами. Мы все знали, что уцелеть можно единственным способом — попасть в одну бригаду с людьми, которые чувствуют породу. Любой хороший шахтер обладает этим чувством. Он должен видеть, как ведет себя порода, что она чувствует, и знать, когда поставить новые опоры. И если хотя бы один-два человека в бригаде этого не чувствуют, тогда не важно, насколько хороши остальные. Порода обрушится на всех, похоронит и хороших шахтеров, и плохих.
Сумеешь ли ты уцелеть, зависело еще от одного обстоятельства: от того, какой тебе попадется белый шахтер. Белые шахтеры были приставлены к каждой бригаде, но многим из них почти ничего не приходилось делать. В хорошей бригаде бригадир точно знал, что делать и как. Белый шахтер делал вид, что отдает распоряжения, но понимал, что на самом деле за все отвечает бригадир. Но глупые белые шахтеры — а таких было немало — нещадно подгоняли черных. Они кричали на людей и били их, если им казалось, что те работают недостаточно быстро, и это было очень опасно. А когда порода рушилась, белых шахтеров никогда не было рядом, они находились в конце туннеля с другими белыми шахтерами, дожидаясь наших сообщений о том, что работа сделана.
Бывало, белые шахтеры, впав в ярость, били своих людей. Вообще-то этого не полагалось делать, но начальники смены всегда закрывали глаза на грубость белых и позволяли им делать то, что им хочется. А мы не имели права дать сдачи, даже если нас били несправедливо. Ударил белого шахтера — пропал. На шахтах была своя особая полиция, которая уже ждала тебя у выхода, и ты мог получить год или два тюрьмы.
Нас, африканцев, содержали отдельно друг от друга, так они действовали, эти белые. Свази были в одной бригаде, зулусы — в другой, малави — в третьей. И так далее. Все жили вместе со своими земляками и подчинялись бригадиру. А если кто-нибудь не подчинялся, бригадир говорил, что этот человек провоцирует неприятности, и его отправляли домой, или полиция била его, пока не образумится.
Мы все боялись зулусов, хотя у меня был друг зулус, добрый человек. Зулусы считали себя лучше всех и иногда называли нас женщинами. Если затевалась драка, виноваты всегда были зулусы или суто, и никогда тсвана. Мы не любители драк. Однажды в субботу вечером пьяный тсвана забрел по ошибке в общежитие зулусов. Они избили его ремнями и выбросили на дорогу, чтобы его переехала машина. К счастью, беднягу заметили из полицейской машины и спасли, иначе он бы погиб. Только из-за того, что забрел в чужое общежитие.
Я много лет работал на рудниках и откладывал все, что получал. Другие тратили деньги на городских женщин, выпивку и красивую одежду. Я ничего не купил, даже граммофона. Посылал свои деньги домой в национальный банк, а потом покупал на них скот. Каждый год я покупал несколько коров и отдавал двоюродному брату, чтобы он присматривал за ними. Коровы приносили телят, и мое стадо множилось и множилось.
Наверное, я так и остался бы на рудниках, не стань я свидетелем одного ужасного случая. К тому времени я проработал там пятнадцать лет. Мне дали хорошую должность — помощника взрывателя. Взрывателями могли работать только белые, но мне доверили носить взрывчатку и помогать устанавливать запал. Это была хорошая работа, и человек, которому я помогал, мне нравился.
Как-то раз он оставил в туннеле одну вещь — жестяную коробку для сандвичей — и попросил ее принести. Я отправился в конец туннеля, где мы работали, и стал искать его коробку. На потолке на всем протяжении туннеля горели лампочки, поэтому ходить там было безопасно. Однако забывать об осторожности не следовало — из-за штолен. Они вели из туннеля вниз, на другой горизонт, и иногда достигали глубины в двести футов. Время от времени туда падали люди, всегда по собственной вине. Они не смотрели себе под ноги или шли по неосвещенному туннелю, а лампочки у них на касках светили тускло. А иногда человек переступал через ограждение без всякой видимой причины или потому, что был несчастен и не хотел больше жить. Этого никогда нельзя сказать наверняка: в сердцах людей, живущих вдали от родины, много печали.
Я завернул за угол и оказался в круглом отсеке. В конце отсека находилась штольня, и перед ней висел предупредительный знак. На краю штольни стояли четыре человека, державшие пятого за руки и за ноги. Когда я вышел из-за угла, они подняли его и швырнули через изгородь в темноту. Человек кричал на исикоса, я не разобрал, что именно. Что-то о ребенке, точно не могу сказать, я не так хорошо знаю этот язык. А потом он исчез.
