Николай Томан - Воскрешение из мертвых (сборник)
— Выходит, что они с Куравлевым единомышленники?
— И не только они. Похоже, что и из высшего духовенства кое-кто поддержал бы идею задуманного ими эксперимента.
— А зачем? В свое время в «Журнале Московской патриархии» было ведь сказано: «Бог есть неведомая, недоступная, непостижимая, неизреченная тайна… Всякая попытка изложить эту тайну в обычных человеческих понятиях, измерить пучину божества, безнадежна».
— Я им привел гораздо больше аргументов в защиту этих мыслей. Напомнил даже слова папы Пия Двенадцатого, адресованные ученым: «Пусть они всеми своими силами отдаются прогрессу науки, но да остерегаются переходить границы, которые мы установили для защиты истинности веры». А Травицкий мне в ответ — высказывания того же Пия Двенадцатого о человеческом разуме, который может с уверенностью доказать существование бога путем умозаключений, выведенных из изучения природы.
— Но ведь эти высказывания Пия противоречат друг другу!
— Да, противоречат, так же как все наши священные книги противоречат не только здравому смыслу, но и друг другу. Разве не следует из этого, что все они писались не богами, а людьми?
— Как вы любите все осложнять! — укоризненно качает головой Андрей.
— Ну хорошо, не будем сейчас об этом. Послушай лучше, что они мне сказали. Даже этот физик, который помалкивал сначала, спросил вдруг: «А то, что нынешний папа Павел Шестой, отправляясь на Международный евхаристический конгресс в Бомбей, сделал и себе и своей свите противооспенные прививки, доверие это или недоверие к науке? Да и не пешком они направились туда, как в доброе старое время пилигримы, а на реактивном лайнере «Боинг-707». Ну, а что касается безнадежности всякой попытки изложить тайну существования бога обычными человеческими понятиями, то и на это был у них ответ.
Оказывается, не простыми человеческими словами, а вот этими письменами намерены они доказывать существование всевышнего.
Дионисий Десницын разбрасывает по столу страницы, пестрящие не столько цифрами, сколько латинскими и греческими буквами, знаками плюс и минус, скобками разных форм, корнями, знаками бесконечности и вездесущей постоянной Планка.
— Вот язык, на котором изъясняются сегодняшние ученые. Они называют его «божественной латынью» современной теоретической физики. Куравлев говорил тут об исчислении бесконечно малых, о теории множеств, локально-выпуклых и ядерных пространствах, об алгебраической топологии, алгебре Ли и расслоении пространства. Травицкий все время ему поддакивал, будто тоже разбирается в этом…
— Вы полагаете, что он невежествен в таких вопросах?
— Да ведь чтобы во всем этом разбираться, не духовную академию надобно кончать, а университет, да, пожалуй, еще и аспирантуру.
— Ну, а что же говорили они о самом эксперименте общения со всевышним? Реально ли это?
— Травицкий уверял, что такой эксперимент был уже будто бы поставлен в прошлом году другими физиками.
— Тогда их бы и нужно было пригласить…
— Пригласили уже, оказывается, — смеется Дионисий. — Органы госбезопасности пригласили. Травицкий утверждает, правда, что за то будто бы только, что продали они свою аппаратуру американцам.
Со вздохом поднявшись со своего места, Дионисий тяжело шагает по комнате. Деревянные половицы с нудным скрипом проседают под тяжестью его грузного тела. А у Андрея все тоскливее становится на душе.
— Ты не встречаешь дочку соседа нашего, доктора Боярского? — неожиданно остановившись, спрашивает его дед. — Она теперь часто к родителям приезжает.
— Настю? — заметно смутившись, переспрашивает Андрей.
— Да, Анастасию. Она ведь философский факультет окончила.
— Теперь уже и аспирантуру тоже, — уточняет Андрей. — Только что встретился с нею по пути со станции. Вместе, оказывается, ехали, только в разных вагонах…
— Да, не повезло тебе, — понимающе улыбается Дионисий. — Хороша она! А ты какого мнения? Ну ладно, ладно, не хмурься, и без того знаю о давней твоей симпатии к ней. Хоть ты и не в рясе и выглядишь молодцом, но все равно, видно, не судьба… Беседовали мы с нею как-то о естественных науках, а точнее, о микромире. И знаешь, она в этом разбирается не хуже какого-нибудь маститого ученого. Догадываешься, к чему я об этом?
— Нет, не догадываюсь, — все еще хмуро отзывается Андрей.
— Пригласить бы ее нужно да листки эти показать, — кивает Дионисий на бумагу, исписанную Куравлевым. — Пусть посмотрит.
— Так ведь она не математик…
— Она философскими вопросами естественных наук занимается, значит, должна знать. Случайно, думаешь, магистр с этим физиком ко мне заглянули? Оказывается, сам ректор посоветовал Травицкому зайти с ним ко мне. Завтра я ему должен буду свои соображения о Куравлеве выложить. Ректор наш, сам знаешь, человек здравомыслящий и осторожный. А о том, что я в физике более других богословов сведущ, ему известно. С мнением моим он, конечно, посчитается, а мне не хотелось бы его подвести. Но тут такой случай, что без помощи Анастасии мне не обойтись.
5
Насте плохо спится в эту ночь. Снятся сначала пьяные шалопаи, от которых спас ее Андрей. А потом и сам Андрей в образе Христа и в таком виде, в каком изобразил Иисуса Крамской в своей знаменитой картине «Христос в пустыне». В слиянии двух этих образов она не видит ничего сверхъестественного. Христос Крамского и наяву представлялся ведь ей не богом, а человеком, погруженным в глубокое раздумье…
Проснувшись среди ночи, она уже не может больше заснуть. Так и лежит с открытыми глазами до того часа, когда обычно просыпается по утрам. И все пытается вспомнить хотя бы одно слово из того, что говорила во сне Андрею, но так и не может.
Размышляя об Андрее, она вспоминает и тех двух мужчин, которые вышли вчера вечером из дома его деда. Особенно того, который был постарше. Где же все-таки она видела его?
Потом ей вспомнилась спешка перед отъездом из Москвы, и ее охватывает чувство досады на себя за то, что так и не успела побывать у больного профессора Кречетова, консультирующего ее по атомной физике. И как только вспоминает о Кречетове, сразу же всплывает в памяти конференц-зал университета, переполненный молодыми учеными и студентами. А на трибуне тот самый человек, которого видела она вчера возле дома Десницыных.
Вспоминает это Настя и сама не хочет верить. Он защищал тогда докторскую диссертацию, тему которой она не помнит, но что-то из облает квантовой физики. Профессор Кречетов был его оппонентом и основательно раскритиковал за отрицание принципа причинности в микромире.
Несмотря на то что критика профессора была очень деликатной, докторант пришел почти в бешенство, назвал Кречетова консерватором и вообще наговорил ему таких грубостей, что ученый совет прекратил обсуждение диссертации и потребовал от докторанта немедленных извинений. Претендент на докторское звание этого не сделал, и ученый совет лишил его права защиты диссертации на какой-то срок…
Сразу же после завтрака Настя решает зайти к Десницыным и попытаться узнать, что за человек был у них вчера вечером.
Дверь ей открывает Андрей.
— Ах, как хорошо, что ты пришла! Мы с Дионисием Дорофеевичем вспоминали тебя только что… Заходи, пожалуйста!
Навстречу ей из старинного кожаного кресла с высокой спинкой поднимается могучая фигура Дионисия в широченном подряснике.
— Вот уж действительно легка на помине, — протягивает он руку Насте. — Садитесь, пожалуйста, очень надобно с вами посоветоваться по вопросам физики.
— Я не физик, а философ.
— Но ведь с физикой знакомы?
— С ее философскими проблемами.
— Ну, а как обстоит у вас дело с математикой?
— Кое-что смыслю…
— Да что вы ее экзаменуете? — подает голос Андрей. — Показывайте, а уж она как-нибудь сама разберется.
— А ты помолчи, — хмурит густые брови Дионисий. — Квантовая физика — это тебе не богословский трактат, тут без математики не обойтись. Вы не удивляйтесь моим вопросам, Анастасия Ивановна, я ведь, кроме богословских, еще и кое-какие научные книги почитываю. Это, кстати, у нас теперь не возбраняется.
— Я об этом давно догадываюсь, — улыбается Настя, почувствовав себя в этом доме почти так же непринужденно, как когда-то в детстве. Она часто бывала у Десницыных, когда училась в одной школе с Андреем.
Насте вообще приятно смотреть на этих богатырски сложенных людей. Пожалуй, их предки тоже были духовными лицами или просто крепостными крестьянами, проживавшими во владениях здешнего монастыря. Были, наверно, среди них и мастера-иконописцы, ученики или предшественники Андрея Рублева. А может быть, были Десницыны резчиками по дереву, серебряниками и ювелирами, работы которых и сейчас еще можно увидеть в местных церквах и ризницах монастыря.
