М. Ишкова - Изумрудные глаза
Бог предполагает, а судьба располагает. Так случилось и со мной. Наступит день, и я подробно расскажу, чем и как жил Хорхе Родригес. Это самое малое, что может сделать человек, убивший его.
Это истина, горькая, неприятная, но что поделать! Мне действительно пришлось пожертвовать Хорхе Родригесом.
Подобно всем другим истинам, у этой тоже могло быть множество толкований. Я вроде бы принял все доступные мне меры предосторожности, чтобы мое посещение этого временного разрыва принесло больше пользы, чем вреда, однако во время таких визитов трудно предусмотреть все мелочи. Эта истина свойственна богу, учредившему Зарадинский культ, как, впрочем, и любому другому живому существу.
Хорхе Родригес вошел в предбанник спустя несколько секунд после того, как его товарищи, сотрудники исследовательского Центра, скрылись за сомкнувшимися створками. Как я уже говорил, двери в этом чрезвычайно тесном помещении были устроены таким образом, что их нельзя открыть одновременно. К тому же, к моему крайнему разочарованию, предбанник оказался таким тесным, что мне просто не хватило места обойти Родригеса и скользнуть в закрывающиеся двери. Придется подождать, пока мужчина выйдет в коридор, и, дождавшись, когда внешние створки у него за спиной сомкнутся, нажать на педаль и проникнуть в лабораторию. К сожалению, я не мог долго оставаться в неподвижном положении. У меня в запасе оставалось несколько секунд, и, несмотря на скудное освещение в ультрафиолетовой области спектра, я сумел разобрать его имя на бейджике, приколотом на рабочем комбинезоне. Значок представлял собой небольшой, шириной в два пальца, пластмассовый прямоугольник с встроенной внутрь непроявленной фотопленкой.
У меня и в мыслях не было ничего дурного. Я уже приготовился проделать свой незамысловатый трюк. Однако Родригес неожиданно замер посреди предбанника и загородил мне проход. Я надеялся, что эта задержка займет не более мгновения, не дольше. Сейчас он сделает шаг вперед, нажмет педаль в полу, внешние створки разойдутся, потом закроются, и я смогу продолжить путь. Тоже нажму педаль – и вперед. Для тех, кто находился внутри, это будет выглядеть так, словно створки сами собой открылись, затем закрылись; такое часто происходит с их достаточно примитивной техникой, и никто не стал бы поднимать тревогу. Ну, сработали вхолостую, и бог с ними.
Однако Хорхе Родригес продолжал торчать в дверях. Мгновения текли невыносимо медленно, если принять во внимание мою личную временную шкалу. Более того, он вдруг сделал шаг назад. С издевательской неторопливостью сунул руку в карман комбинезона, вытащил маленький белый цилиндр и сунул его в рот. Тесное помещение не могло вместить нас двоих, так что мне, чтобы не выдавать своего присутствия, пришлось вжаться в угол, затем переместиться вперед. Статичное положение сразу отбрасывает меня в область видимого спектра.
Сначала мои перемещения вызвали лишь легкий ветерок в предбаннике. Дальше еще хуже – Родригес с невыразимым сладострастием выпустил дым изо рта и носа и опрометчиво оперся спиной о задние двери, через которые я хотел проскользнуть внутрь. Он еще раз выпустил дым – этот процесс, противный, даже отвратительный, называется «курение». Вам, должно быть, приходилось с ним сталкиваться. Что он курил – табак или марихуану, две самые распространенные отравы в тот период, – я не знал. И знать не хотел. Меня куда больше интересовал вопрос, сколько он будет тянуть этот набитый дерьмом цилиндрик. По опыту я мог предположить, что это «курение» продлится не менее минуты-другой. Ясно, что так долго я не мог выдержать.
Пришлось погрузиться в местное время.
Для меня этот переход длился не более мгновения. Для Родригеса еще короче. Представьте его изумление, когда я, материализовавшийся, предстал в виде неподвижной, напоминающей статую фигуры. Виден я был не более секунды. Однако он успел разглядеть меня. Его глаза широко открылись, изумление быстро сменилось ужасом. Его губы начали раздвигаться – вероятно, он собрался закричать. Меня охватил страх, и я, не соображая, что делаю, коснулся пальцами его лба и погрузил Родригеса в сон. Постарался проделать это как можно деликатнее, ведь сон-то мог оказаться вечным. Тело его обмякло, намерение закричать выродилось в слабый выдох. Вероятно, последний в его жизни...
Родригес начал оседать на пол, но не успел. Я подхватил его и вытащил в коридор. Затем, в последние мгновения его сознания, еще мерцающего в присущей ему оконечности времени, я стер в голове Хорхе Родригеса всякое воспоминание обо мне и вернулся в предбанник, где произошло несчастье. Здесь нажал на педаль. Створки, ведущие в лабораторию, раздвинулись. Я еще раз скользнул в быстрое время и проник в рабочую зону.
К сожалению, пока мы находились в предбаннике, идентификационный значок, приколотый к одежде Хорхе Родригеса, почернел. Я успел прожить тысячу таких жизней, какая была дарована Родригесу, и излучения моего тела вполне хватило, чтобы засветить пленку.
В те секунды, которые тянулись с момента моего появления в лаборатории и до первого вскрика сирены, я неотрывно разглядывал сгусток подвижных аминокислот, из которого впоследствии развился мой предок.
Опытный образец был помещен в стеклянную посуду. Скоро с помощью лазера и особого рода вирусов они соберут его, создадут нечто цельное, законченное, наградят особыми качествами. Правда, историки утверждают, что это граничит с чудом, ведь процесс настолько примитивен, что необходимо, по меньшей мере, десять лет безостановочной работы, чтобы добиться результата. Они утверждают, что, вероятнее всего, этот метод был изначально обречен на неудачу, и тем не менее успех налицо. Вот он передо мной, зародыш. Мне оставалось только протянуть руку и подтолкнуть кусочек заветной аминокислоты к тому месту в генной цепочке, которое позволило бы будущему существу открыть новую эру в истории.
Мне не известно, тем же путем появился на свет Камбер Тремодиан или нет. В некотором смысле он тоже чрезвычайно удивительное, исключительно рациональное существо. Подобных качеств в нашей линии всегда не хватало, поэтому его появление вполне может быть связано с проникновением в родильную лабораторию некоего более совершенного, чем мы оба, существа. Мне-то известно, как это делается.
Я вновь бросил взгляд на пробирку. Этот маленький комочек живой материи и являлся моим прапрапра... прадедушкой. Он стал первым обладателем дара – дара удивительного, свойственного только Ноябрьскому дому, представителем которого я имею честь быть. Именно мне доверили соединить звенья разорванной цепи, причем связать их я должен таким образом, чтобы Карлу Кастанаверасу было удобнее взрастить моего какого-то там дедушку.
* * *Спустя несколько секунд после прозвучавшего сигнала тревоги на экране монитора в кабинете Сюзанны Монтинье возник Робин Макинтайр. Он держал в руках лист бумаги и монотонно-скорбным голосом доложил о трагическом случае с Хорхе Родригесом. Его нашли в коридоре без сознания, более того, в коме. На внешние раздражители не реагирует. Наконец Макинтайр закончил, посмотрев поверх документа на Сюзанну. Последняя его фраза прозвучала несколько двусмысленно, вот он и бросил взгляд на руководителя, чтобы проверить, дошла ли до нее невероятность всего происходящего.
– В переходной камере обнаружено что-то странное, – добавил Робин. – Следы физического воздействия.
– Какого именно?
– Радиоактивность.
– Радиоактивность?!
– Фон обычный, уровень даже ниже нормы, однако значок Хорхе оказался засвеченным.
Сюзанна впервые отметила легкий всплеск чувств, прозвучавший в загробном голосе докладчика. И не удивительно, погибший считался лучшим другом Робина.
После паузы Макинтайр добавил тем же тоном:
– Его необходимо отправить в госпиталь. Я собираюсь сам сопровождать Хорхе.
Амньер, стоявший сбоку от стола, где помещался терминал информационной сети, и с этого места не видимый Робином, решительно возразил:
– Ни в коем случае! Тело нельзя вывозить из Центра.
Сюзанна сочла, что Робин не мог слышать инспектора. Макинтайру незачем знать, что творится у нее в кабинете. Она нажала кнопку, убрала звук, после чего обратилась к Дэррилу:
– Почему нельзя, черт побери?
– Если его отправят в госпиталь, мы не сможем избежать огласки. Никто, кроме нас и Робина, не должен знать о радиоактивном загрязнении. Только так мы сможем выбить самый опасный аргумент из рук тех, кто настаивает на вашем закрытии. Если же информация просочится, сами понимаете... – Он помолчал, затем принялся терпеливо объяснять: – Если ярлычок засвечен, значит, он ничего не почувствовал. На него было совершено нападение, а он даже не заметил. Во время мировой войны я часто встречался с чем-то подобным. Как, впрочем, и Малко. Смерть настигала людей внезапно, они умирали со спокойными лицами. Можете расспросить его. За истекшее десятилетие медицина так особо и не продвинулась в постижении этой тайны.
