Елена Арсеньева - На все четыре стороны
Дамы призадумались. Конечно, им было неловко, что они так бездарно прокололись. Но сами виноваты! К тому же в доводах Алены была определенная логика. И в конце концов библиотекарши, повздыхав, дали-таки ей книжку, отклонив даже предложение взять залог, а положившись только на честное-пречестное, самое-самое расчестное слово писательницы быть здесь ровно в три часа. Правда, не в субботу, а в пятницу. «Вообще-то, для посетителей в это время библиотека закрыта, мы работаем с картотекой, наводим порядок в фондах, но от вас книгу примем, раз такое дело», — сказали они. Алена возблагодарила судьбу и добрых женщин, положила книгу в сумку и, прижав к груди, отправилась домой. Она была уже на пороге, когда вдруг услышала голос старшей библиотекарши:
— Мадам де Флао! Нашлась, нашлась книга вашей матушки! Нашлась! Да, это большая радость. Нет, нет, сейчас не приходите, вы сможете получить ее только в субботу. Да нет, сейчас это невозможно, невозможно. Извините, мадам де Флао, но сегодня мы никак…
Уже! Успела! Позвонила! Доложила!
Алена не стала слушать дальнейших причитаний, захлопнула дверь и ринулась прочь с такой скоростью, словно неведомая мадам де Флао могла выскочить из-за угла и отнять драгоценную книжку. Она так разволновалась, что споткнулась на крутой лесенке, ведущей, как уже было сказано, в подземелье замка Иф, когда идешь сверху вниз, и едва удержалась на ногах.
«Вот был бы кошмар! — подумала она, испуганно приткнувшись спиной к холодной стене. — Тут и ноги переломать недолго! Нет, теперь буду ездить только на лифте!»
Она двинулась дальше, осторожно нашаривая ногой ступеньки, как если бы была инвалидом или беременной женщиной.
Выйдя на улицу, Алена на мгновение задержалась около подъезда, запоминая номер дома. «11, 11, И! А вовсе не 9а!» — твердила она самой себе. Затем отправилась к станции метро, чувствуя себя почти счастливой оттого, что никакая мадам де Флао ее уже не догонит, и словно бы впервые наконец-то осознав, что она в Париже — в Париже! — и солнце светит мягко, и опавшие с платанов листья, те самые les feuilles d'automne, о которых так чудесно поет Ив Монтан, шелестят под ногами, и журчит фонтан на крохотной площади, и отбивает шесть раз колокол в прелестной церкви Святого Менарда, и проносится мимо на велосипеде красивый загорелый парень, посылая ей обольстительную улыбку, а мужчина постарше, но тоже очень симпатичный, сидящий за столиком бистро, играет глазами, глядя на нее поверх радикально-зеленого бокала с коктейлем «Дьявольская мята»…
«Пациент скорее жив, — подумала Алена, отвечая на взгляды взглядами, на улыбки улыбками, на игру игрой (это так же естественно в Париже, как здороваться, извиняться и благодарить), а потом останавливаясь около лотка и покупая любимое мороженое 1е rhum avec le raisin (то есть ром с изюмом) в красивом вафельном виточке. — Да, пациент скорее жив, во всяком случае, сегодня. Ну, спасибо и на том!»
И она пошла дальше давно забытой танцующей походкой, ощущая локтем край томика, лежащего в сумке, но даже не представляя, что уносит с собой.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙПрежде чем сесть, наконец, за стол и написать книгу моих memoires, как это торжественно называет мой сын, который, собственно, и подвигнул меня к сему обременительному занятию, я попыталась понять, зачем это делаю. Сын говорит: просто ради самих воспоминаний, ради того, чтобы мои потомки (очень трогательно обнаружить такую заботу о будущих поколениях у четырнадцатилетнего мальчика!) знали, как жила их Paieule, прародительница (стало быть, я!), в то страшное время и среди тех страшных событий, которые потрясли мир и уничтожили великую Россию. Но я все отказывалась последовать его совету. И без меня найдется немало желающих запечатлеть «для потомства» свое восприятие ужасных дней и лет революции. Когда-нибудь это будет так же мало интересовать будущие поколения, как расцвет и распад Римской империи. То есть существуют, конечно, и, наверное, будут существовать какие-то историки, которые живут более во времена минувшие, чем в собственном настоящем, но кто читает их труды, кого они волнуют? А большинство народу норовит жить в рафинированной чистоте дня нынешнего, брезгливо сторонясь затхлой пыли веков… Тем более что от России уже мало что осталось, дела там идут все хуже и хуже. До меня долетают иногда слухи о том, что творится в этой несчастной стране. Ну что ж, наверное, есть особый смысл в том, что поджигатели сами теперь сгорают в разожженном ими мировом пожаре. Наверное, если бы их вождь Ленин остался жив, он тоже теперь ковырял бы корешки в тундре, как многие из его соратников и сподвижников, и был бы обвинен в шпионаже для всех разведок мира. Например, в пользу французской — ведь он немало лет провел во Франции, на рю Мари-Роз! Парадокс? Ну, Россия — страна парадоксов! Революция пожирает своих героев. А может быть, кровь жертв сжигает их, словно кровь кентавра Несса, которая сожгла Геракла? Это называется — дошли мольбы до Господа… Может быть, и голос моего отчаяния влился в тот хор, который взывал к небесам об отмщении злодеям?
Впрочем, сейчас, по прошествии более чем полутора десятков лет, минувших с тех пор, как я покинула Россию, многое уже подернулось пеплом. И когда по просьбе моего сына я начала этот пепел ворошить, я вдруг обнаружила, что тлеющие искры, замелькавшие перед моим внутренним взором, — это не люди, на моих глазах погибшие, не страшные случаи жестокости красных (да и жестокости белых!), которые меня когда-то потрясали и заставляли разувериться в божественном происхождении и высшем предначертании человека, не какие-то возвышенные мысли (да и вряд ли я способна мыслить столь уж возвышенно, ну кто я такая, не философ ведь, а самая обычная женщина, попавшая в необычные обстоятельства.., но в те времена обычных обстоятельств просто не существовало, ведь время было extraordinaire, surnaturel [5], как любят говорить французы) — словом, не что-то глобальное, а события, которые так или иначе трогали именно мои душу и сердце, ранили их или радовали. События мелкой, частной, личной женской жизни.
То, что касалось именно меня, моих чувств, моих радостей и страданий.
Когда я попыталась рассказать моему сыну, о чем именно хочу написать, он сначала рассердился. Он непримирим и не столь склонен к христианскому всепрощению, как я. Это моя вина, конечно… Но в конце концов он пожал плечами и сказал: «Хорошо, пиши, о чем ты хочешь. Мои потомки должны знать и это. Ты всегда говоришь, что не существует людей абсолютно плохих или абсолютно хороших, в каждом из нас много намешано и от Бога, и от дьявола. Я в это пока не верю, но, может статься, жизнь заставит поверить. Тогда я перечитаю твои memoires и взгляну на все другими глазами. Сомневаюсь, что так будет, но.., кто знает?»
Вот после того, как я получила от четырнадцатилетнего мальчика такое мудрое благословение, я и села за письменный стол и положила перед собой стопу бумаги. Сейчас плохо верится, что я способна буду собрать воедино все те мысли и слова, которые начали беспорядочно мельтешить в моем сознании, выстроить по порядку все те образы и картины, которые заметались передо мной, как бы в сломанном волшебном фонаре. Но уж надо с чего-то начинать! С чего? Как водится в мемуарах, с далеких предков? Мне хотелось бы написать историю моей семьи, которая этого заслуживает, однако она принадлежала России, коей больше нет, и писать о ней — значит вызвать в себе боль оттого, что я никогда не смогу прийти к дорогим мне могилам.
Кстати, последний раз я навещала кладбище, где упокоились мои близкие, в тот осенний вечер, когда из склепа семьи Муратовых уводила прятавшегося там от красных военного врача Льва Сокольского. И мне, конечно, было не до поклонения праху предков — мы с Львом в любую минуту сами могли сделаться прахом, если бы задержались хоть на одну лишнюю минуту. По счастью, ему тогда удалось уйти, он остался жив, мы даже встретились потом, но я больше никогда не была на том кладбище, и этот путь спасать людей, пряча их в склепах, был для нашей подпольной организации отрезан уже навсегда. Нас выдали, и почти все, кто имел отношение к той работе, погибли, а я по счастливой случайности угодила не под пулю, а всего лишь в тюрьму.
Разумеется, тогда я вовсе не считала это таким уж счастьем!
Ну, вообще-то про тюрьму есть смысл написать, ведь именно там я встретила Малгожату Потоцкую. История моей жизни не будет полна без рассказа о ней! Я должна объективно взглянуть на ту роль, которую она сыграла в моей судьбе. По большому счету, если бы не Малгожата, не было бы на свете моего сына, потому что я никогда не смогла бы выбраться из России. Она не раз спасала мне жизнь, в частности, именно она помогла бежать из тюрьмы. Вопрос, чем она тогда руководствовалась… Да, Малгожата — это та тень, которая неразрывно связана даже с самыми светлыми моими воспоминаниями. Но ведь свет и тень не могут существовать друг без друга! Поэтому я все же начну записки с моего знакомства с Малгожатой, а значит — с тюрьмы в городе Свийске.
