Ольга Тарасевич - Магическое кольцо Каина
Представляюсь:
– Наталия.
Нагло вру:
– Рада знакомству.
Конечно же, меня ничуть не тяготит ни одиночество, ни самостоятельные путешествия. Я говорю по-английски (все-таки английская спецшкола свое дело сделала) и в случае каких-либо проблем смогу обратиться за помощью. И мне очень комфортно с собой. Люблю оставаться наедине с собственными мыслями, наблюдать за красотой проявлений жизни, прислушиваться к природе. Это редко получается у меня в Москве. И, кажется, уже вряд ли получится в Шардже.
Как я и опасалась, барышни – Мария (маман) и Катерина (великовозврастное дитятко) – приклеились ко мне намертво, со всей страстностью изголодавшихся пиявок.
Мы вместе осматриваем пляж (с прекрасным, на мой взгляд, белым песочком, удобными лежаками и зонтиками), вместе прохаживаемся по пальмовой аллее.
Моим спутницам увиденное активно не нравится.
– А где волны? – вопрошает Мария, сурово сдвинув аккуратные светлые брови. – Мне так нравится входить в море и чтобы волны плескались.
– И кафе далеко от пляжа, – ворчит Катя, ну точно яблоко от яблони. – За водой и мороженым пока дойдешь.
Иногда мне хочется побыть сукой.
Кошусь на Катины телеса и улыбаюсь:
– Некоторым очень даже полезны прогулки.
И не оставлять же Марию без комментария:
– Вообще-то залив – это не совсем море, надо было географию лучше учить.
Расчет на то, что дамочки обидятся, не оправдался.
На ужин они тащатся вместе со мной, заставляют весь стол тарелками с пирожными, критикуют мою горстку риса с креветками…
В целом публика в ресторане мне нравится. Как ни странно, похоже, большинство туристов в нашем отеле – русские. Но это какие-то совсем не те русские, которые отдыхают в Турции и Египте. Запрет на алкоголь отфильтровал любителей крепких напитков. И в итоге тут оказались спокойные супружеские пары средних лет, многие приехали с детьми-внуками. И еще приятное впечатление производит обслуживающий персонал. Он приветлив, но без этой турецко-египетской страстности. Помню, в Египте я не могла спокойно поглощать еду. В ресторане за каждым столбом стояло по местному горячему парню, они взирали на меня, как на богиню, открыв рот. Богиня отчаянно давилась и смотрела строго в собственную тарелку, ибо любой мимолетный взгляд явно зажигал в страстных сердцах надежды, оправдаться которым было не суждено. В отелях Эмиратов работают в основном эмигранты, пакистанцы, индусы, филиппинцы. Они более чем спокойно реагируют на русских женщин. Да, приветливые. Но в ступор от славянской внешности не впадают.
– Ой, Наташ, а может, ты с мужчиной хотела познакомиться? – прожевав кусочек сто девяносто второго круассана, интересуется Мария. – А мы тут тебе мешаем?
Катерина (в активе всего сто двадцатый круассан, эх, молодежь, вот, наверное, матушка в твои годы давала стране угля) глубокомысленно изрекает:
– Мужик-то сейчас трусливый пошел. К одной женщине он бы, может, еще и решился бы подойти. А к трем уже никогда не подойдет!
С трудом сдерживаюсь, чтобы не пуститься в пляс.
Вот оно, избавление! Девчонки сами подсказали, как мне слинять из их компании.
– Маш, ты видишь меня насквозь. Только за этим я сюда и приехала! – говорю я и чувствую, что даже начинаю вдохновляться собственной ложью. – Мужик мне реально во как нужен, – стараясь не расхохотаться, провожу рукой по горлу. – И мужик сейчас действительно пугливый пошел. Так что я отправлюсь десерт за другой столик есть. Вдруг сработает!
Они провожают меня как родную. Поправляют волосы, чуть ли не осеняют крестом.
Простодушные.
Но мне не стыдно их дурачить.
Хочу в арабскую сказку. А глупых недовольных комментариев над ухом не хочу…
Глава 2
Урбино, 1491–1493, Рафаэль Санти[9]
В мастерской отца все интересно. Разглядывать, как подмастерья отмывают кисти скипидарным раствором или толкут мел в ступках; наблюдать за тем, как надо грунтовать холст, смешивать краски, делать эскизы или даже просто золотить самые обычные шпоры и эфесы шпаг.
Рафаэль сделал несколько шагов по залитой светом просторной комнате, подошел к новенькому юноше, недавно нанятому Джованни[10] на работу. Паренек увлеченно шлифовал поверхность доски для картины, пропитывая ее терпко пахнущим лаком, и не обращал на сына хозяина никакого внимания. Улыбнувшись, Рафаэль пожал плечами и направился к стоящему у мольберта мужчине.
– Добрый день, Джироламо, – поприветствовал его Рафаэль, с любопытством поглядывая на его работу, уже отчетливо угадываемое Святое семейство: нежную задумчивую Марию с серьезным младенцем Иисусом на руках, седовласого благородного Иосифа.
Джироламо бросил на Рафаэля благодарный взгляд, значение которого сразу же стало ему понятно. Никто в мастерской не обращался к этому подмастерью по имени. Его звали Неряхой, хотя на его фартуке никогда не было пятен красок. Просто его фамилия Дженга на тосканском диалекте переводилась как «неопрятная женщина», и прозвище «Неряха» намертво приклеилось к Джироламо.
Рафаэль уселся прямо на пол, достал из висевшей на плече сумки альбом и карандаш. Он решил провести пару часов за своим любимым занятием – копированием работы подмастерье.
– А ты попробуй нарисовать по памяти. Копировать-то ты мастак! – Джироламо сверкнул белозубой улыбкой и передвинул мольберт так, чтобы начатая картина была не видна сыну хозяина.
Рафаэль запустил пальцы под черную беретку, почесал затылок, поправил светлые локоны. И кивнул.
– Хорошо! По памяти так по памяти!
Закрыв глаза, он вдруг словно увидел ту картину. И понял, что воспроизвести Святое семейство в своем альбоме ему не составит ровным счетом никакого труда.
Быстрыми штрихами он очертил профиль Марии, ее фигуру, потом на листе появились глаза, нос, губы Иосифа.
– Вот ты где! Гости уже собрались, я запек шикарного цыпленка! А ты в мастерской прячешься, и…
Увидев рисунок сына, Джованни замолчал, схватил альбом, подошел с ним к мольберту, где работал подмастерье. И разразился восхищенными возгласами:
– Как точно переданы все детали! И ты нарисовал это по памяти? Молодец, сын! Тебе надо и дальше развивать наблюдательность! Умение видеть детали, замечать мельчайшие особенности – нет ничего важнее для художника!
Скоро Рафаэль уже шагал рядом с отцом, предвкушая великолепный обед.
Страсть отца к приготовлению разных блюд сначала была встречена в семье насмешками. Тетушки, две незамужние сестры отца, звонко возмущались на весь дом.
– Где это видано, чтобы знатный мужчина занимался кухней! – всплеснула руками Маргарита.
Санта ее поддержала:
– Да и не знатный тоже! Для готовки есть если не служанка, то жена! Что, может, уже мужчины и детей рожать примутся?!
Отец обнял их и рассмеялся:
– Мне нет никакого дела до обычаев! Я хочу на кухню, и я буду там! Стану смешивать специи как палитру! Вот прямо сейчас сготовлю вам вкусное блюдо. За добавку подеретесь!
Мама пробовала сваренный отцом суп с напряженным лицом. А потом, отбросив ложку, бросилась ему на шею.
– Как вкусно, милый! Такой нежный ароматный минестроне! Наши слуги никогда такого не готовили! – восхищалась она.
Маргарита и Санта молча орудовали ложками.
Конечно, отец не баловал готовкой каждый день. Но когда приходили гости, он всегда с удовольствием занимался обедом. А мама пела. Приглашенный на вечер музыкант подыгрывал ей на лютне, и соседи восхищенно перешептывались:
– Повезло Джованни с женой. У Маджии превосходное контральто, и она – такая красавица!
– А вы знаете, что Джованни специально прячет ее от двора. И не вывозит больше на балы. Слишком большим успехом пользуется там Маджия!
Рафаэль наблюдал за матерью и отцом и улыбался.
Как красивы его родители! Отец – высокий, худощавый, с седыми волосами, красиво обрамляющими смуглое лицо. Колет[11] и узкие штаны подчеркивают стройность и пропорциональность его подвижной фигуры.
Мамочка, которой не исполнилось еще и тридцати лет, – большая кокетка. Каждый день ее густые темные волосы собраны в новую затейливую прическу. Атласных и парчовых платьев у нее множество, и каждое из них является предметом острой зависти соседок. Ведь платья мамы портной шил по эскизам отца. И ни у одной дамы в Урбино нет таких изысканных нарядов.
Когда мать с отцом смотрят друг на друга, их лица светлеют, светятся счастьем и покоем, становятся невероятно красивыми. Так солнце высвечивает всю красоту налившейся соком виноградной грозди, всю нежность распускающейся розы и сверкающей в бутоне капли росы. Так и любовь родителей, как то солнце…
Отяжелев от еды, устав от разговоров, Рафаэль удрал в сад. Он думал еще немного порисовать в своем альбоме, но изумрудная трава оказалась маняще-мягкой, а крона пинии создала настоящий островок прохлады в жарком саду, и Рафаэль незаметно для самого себя задремал.
