Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги
— Взгляни-ка! — кричит ему тот, что в кепке. — Да они в рубашке родились!
Дюваль опускает на землю одну ногу, потом другую. С трудом встает. Оба заправщика присели на корточки позади машины. Вероника склонилась над ними.
— Колесо ни к черту, — говорит один.
— Так не бывает, — откликается другой. — Ну, один болт еще может сорваться, да и то вряд ли. Но чтобы все пять разом… Такое можно только подстроить нарочно!
— Колесо менял мой муж, — поясняет Вероника.
Оба не спеша поднимаются. Дюваль заранее знает, что его объяснениям все равно никто не поверит.
— Я их затянул до упора, — уверяет он.
— Значит, плохо затянули.
Это произнес старший из них, тот, что вышел из здания. Он вытирает ладони о штаны, покачивая головой.
— Вы легко отделались! Но ведь видно, если болт закреплен слабо.
— У меня не было фонарика.
— Подкрутить можно и в темноте! Вам что, ни разу не приходилось менять колеса?
— Отчего же, не раз…
— Так о чем же вы думали? Вам что, на тот свет не терпится попасть?
Вероника не сводит глаз с Дюваля. Он лихорадочно соображает, как бы возразить. От фонарей на него падает резкий свет. Он чувствует, что ему не избежать нокаута.
— Мы спешили, — наконец выдавливает он.
— Спешили шею себе сломать!
— Это автомобиль жены. Я в нем не разбираюсь!
— Да что за чушь вы несете? Колесо — оно и есть колесо! Ну вы даете!
— Починить можно? — спрашивает Вероника.
Они оба оборачиваются к ней.
— Смотря в каком состоянии цилиндры, — отвечает младший.
— Здесь у нас, — замечает другой, — инструментов маловато. Если нам удастся…
Они сочувственно разговаривают с ней. Ее-то они жалеют — ведь она вынуждена ездить с этим опасным безумцем. Трое против одного. Он ощущает это так явно, что вконец теряется. Отчаянно подыскивает удачный ответ, верное замечание, уместное словцо, способное наладить контакт. Он захвачен врасплох. Этого он не предвидел. И он все еще не вполне жив. В голове до сих пор туман. Он поворачивается и идет к зданию. Слышит, как один из рабочих говорит Веронике:
— Муженек-то ваш, видать, не в себе.
Он заходит внутрь. Здесь он один среди витрин, уставленных коробками конфет и пестрыми пачками. Он замечает стул и опускается на него. Неужели Вероника догадалась? А если да, стоит ли все отрицать? До него доносится ее голос. Она склоняется над рабочими, когда они присаживаются на корточки рядом со сломанным колесом. Она идет за ними, когда они, приподняв машину домкратом, оттаскивают ее в сторону. Надо думать, ей заново объясняют, что так, само по себе, колесо не отвалится, тут надо постараться — по неопытности ли, по незнанию, или… Единственный верный вывод может сделать только она сама, а сообразительности ей не занимать, и, следовательно, она уже знает. Вот она направляется сюда. Нет, Дюваль не желает сцен. Он смотрит, как она подходит все ближе. Стоит за стеклянной дверью и ищет его глазами. Он встает со стула — так легче защищаться. Сейчас, бы ему разгневаться, рассвирепеть, обозлиться так, чтобы выглядеть невиновным, или, может, наоборот, лучше бросить ей в лицо всю правду, будто серной кислотой плеснуть. Неслышно открывается дверь. Это Вероника — вся в белом, словно привидение, возникшее из ночной тьмы. Лицо ее в приглушенном свете ламп странно меняется. Она останавливается поодаль, словно он таит в себе смертельную заразу.
— Ты это нарочно подстроил, — шепчет она.
Он молчит. Еще в школе ему приходилось стоять в такой же позе, опираясь на правую ногу, склонив голову, храня молчание, и из-за этого его считали упрямым и скрытным, хотя он искренне пытался подобрать нужные слова, чтобы все объяснить. Но он словно блуждал в потемках. И вечно перед ним стоял судья: мать, учитель, сержант, полицейский, а вот теперь его жена твердит тем же злобным тоном, что и все прочие:
— Отвечай же! Скажи хоть что-нибудь!
— Ладно тебе! Нечего орать. Да. Это я… Я все подстроил.
— Почему?
— Чтобы посмотреть…
— На что посмотреть?
— Посмотреть, что будет с нами… с обоими… Можем ли мы продолжать жить так дальше…
Она силится понять. Сжимает губы. Прищуривает глаза. Все это ее отнюдь не красит.
— Что это значит?
— А то, что с меня довольно.
— И ты решил меня убить?
— Да нет же. Не обязательно тебя… Это вроде как пари… да-да, вот именно, пари.
— Ты совсем спятил.
— Возможно. Мне это уже говорили.
Она молчит. Рушится ее убогий мирок, где все так легко раскладывалось по полочкам. Он переступает с ноги на ногу. Делает шаг вперед. Она отскакивает так поспешно, что наталкивается на витрину.
— Не смей ко мне прикасаться!
Ее голос охрип. Она уже готова была позвать на помощь! Не спуская с него глаз, она потирает ушибленную руку.
— Я тебе ничего не сделаю, — говорит он.
— Да ведь ты меня чуть не убил!
Она все еще считает, что он задумал убить ее. До нее никак не доходит, что сам он рисковал еще больше.
— Тебе это так не пройдет!
И другие реагировали точно так же. Произносили те же самые слова. Бросали в лицо те же угрозы. И наказание у них всегда было наготове.
— Собираешься донести на меня в полицию! — догадывается он. — Да кто тебе поверит? Я же сидел рядом, на месте смертника. Даже ремень не пристегнул.
Она до того потрясена, возмущена, выведена из себя, что едва не плачет.
— Я с тобой не останусь! — выкрикивает она.
— Я тебя не держу.
— Я посоветуюсь с адвокатом. Клянусь, ты за это дорого заплатишь!
Он бы сильно удивился, не заговори она о деньгах. Он пристально осматривает ее с головы до ног… Белый костюм от известного кутюрье… Витой золотой браслет… Дорогая сумочка… Она для него куда более чужая, чем туземец с берегов Амазонки.
— Идет, — говорит он. — Разведемся!.. Так будет лучше.
Ситуация проясняется. Вероника понемногу успокаивается. Она знает, что следует предпринять, чтобы получить развод. На секунду она выглядывает наружу. Там рабочие возятся с «триумфом». Она старается говорить потише:
— Так это правда? Ты решил?
— Да.
Она еще колеблется. Он ждет, теперь уже с нетерпением. Сейчас он уже ни о чем не жалеет. Перед ним открывается будущее. Он готов на любые уступки. Лишь бы поскорее покончить с этим!
— Я буду тебе платить алименты, — обещает он, — если дело в этом.
— Алименты? Где уж тебе!
Она добавляет:
— А до развода как мне себя обезопасить?
В недоумении он переспрашивает:
— От чего обезопасить?
— Не придуривайся! Откуда мне знать, что ты еще можешь выкинуть?
— Я? Да чего тебе бояться?..
Ничего она не поняла. И никогда не поймет. Для нее он навсегда останется подлым мелким преступником. У него вырвался презрительный смешок.
— Ясно, — сказал он. — Ты мне не доверяешь.
— Еще бы!
— Так чего же ты хочешь?
— Хочу… чтобы ты подписал документ.
— Чушь какая-то. Объясни, чего тебе надо.
— Чтобы ты написал, что пытался меня убить.
— Ну нет. Ни за что. И не надейся.
Она отступает к двери.
— Я сейчас их позову. Скажу, что ты нарочно испортил колесо, что ты сам мне признался.
Вероника приоткрывает дверь.
— Не двигайся, а то закричу!
— Да на что тебе такая бумага?
— Я положу ее в конверт и оставлю у своего адвоката. Понял зачем? Если ты только вздумаешь…
— «Вскрыть в случае моей смерти!» — сказал он. — Смех, да и только!
Ему уже тошно от этой перепалки. В другое время он бы держался получше. Но ведь он столько перенес! К тому же в каком-то смысле он и правда пытался ее убить. Бесполезно выдумывать отговорки: она вполне могла разбиться вместе с ним.
— Уж не знаю, что ты имеешь против меня, — продолжает она. — Но так мне будет спокойнее. Поставь себя на мое место.
Их послушать, так и впрямь придется вечно ставить себя на их место. А на его место кто-нибудь хоть раз пытался встать? Он подвигает к себе стул. Господи, до чего он измучен. Она отпускает дверь, и та со слабым хлопком закрывается у нее за спиной. Вероника подходит к нему поближе.
— Я прошу тебя черкнуть всего пару строк, — настаивает она. — Имей ты хоть немного совести, ты бы не спорил… Для тебя это даже важнее, чем для меня: ты сейчас в таком состоянии, что сам должен себя остерегаться, бедный Рауль.
— Ради Бога, давай без нотаций.
Он порылся в карманах, вынул блокнот и приготовился писать прямо у себя на колене. Между тем ум его мечется в поисках выхода.
— Знаешь, — говорит он наконец, — эта бумага ничего не будет значить. Стоит только пораскинуть мозгами, и сразу ясно, что тут что-то не так.
Пожав плечами, он добавил:
— Чувствуется, что это все подстроено, продумано заранее, чтобы легче было получить развод. Я тоже пойду к адвокату… прямо завтра. И объясню ему, что написал это признание по твоей просьбе… Любовницы у меня нет, из семьи я не уходил, значит, у нас остается только один повод для развода: гнусные оскорбления да еще жестокое обращение с супругой. Ведь так?
