Наталья Александрова - Тайна «Ночного дозора»
Сердце Гертджи неровно, болезненно забилось.
Она поняла, что пришел тот человек, чьи визиты вызывали у нее смутный, безотчетный страх.
Дверной молоток стукнул пару раз, и она, взяв себя в руки, устремилась к двери.
Действительно, на пороге стоял он, тот господин в черном, что в последнее время зачастил к мейстеру ван Рейну.
— Здравствуй, красавица! — приветствовал он Гертджи и ущипнул за полный подбородок.
Рука его была холодной и равнодушной, как и его голос, как и весь его облик, в котором не было ничего отчетливого, ничего запоминающегося, ничего человеческого.
— Как, красавица, ты уже добилась своего?
— О чем вы, минхейр? — с трудом выдавила Гертджи, опустив глаза в пол.
— Отлично понимаешь, о чем! — усмехнулся Черный Человек. — Залезла в кровать к хозяину?
— Что за непотребство вы говорите! Хозяин женат, да если бы даже и не был, — я порядочная женщина!
— И что с того? — усмехнулся гость. — Порядочные женщины тоже хотят красиво жить и чувствовать себя хозяйками в доме! И зря ты, красавица, так меня сторонишься, я ведь мог бы тебе помочь!
— Я вас не понимаю, минхейр! — прошептала Гертджи и сквозь опущенные белесые ресницы бросила на посетителя осторожный внимательный взгляд.
— Отлично понимаешь, красавица! — Он снова ущипнул ее за подбородок твердой холодной рукой и проговорил совершенно другим голосом, громким и деловитым:
— Где твой хозяин? Мне нужно с ним поговорить по важному и неотложному делу.
— Мейстер ван Рейн в мансарде, в своей мастерской! — сообщила Гертджи и присела в полупоклоне. — Доложить о вас, минхейр?
Она надеялась, что он наконец назовет ей свое имя, но он опять ускользнул, верткий и неуловимый, как угорь:
— Не надо, я сам о себе доложу. У него там, конечно, как всегда ученики?
— Только молодой господин ван Домер!
Черный Человек кивнул и направился к лестнице.
Гертджи проводила его взглядом и с удивлением осознала, что опять не может вспомнить его лица. Вот, кажется, он только что стоял перед ней, а она уже не может припомнить, каков он из себя.
* * *— Ваше имя? — терпеливо повторил Легов.
Ответом ему было молчание.
— Ну что ж, это только осложнит ваше положение. Думаю, вы понимаете, насколько оно серьезно. Мы все равно установим вашу личность, современные методы это позволяют, а потом выясним и все остальное. Узнаем, кто толкнул вас на преступление.
— Они приказали мне, — настойчиво повторила хрупкая женщина, глядя прямо перед собой.
— Кто же эти они? — Евгений Иванович Легов в сотый раз повторил свой вопрос, буравя преступницу холодным пристальным взглядом. —Вам все равно придется выдать своих сообщников, и чем раньше вы это сделаете, тем лучше для вас! Ведь вы не хотите стать единственной виновной в том, что произошло?
— Сообщников? — женщина удивленно взглянула на Легова, и ее белое безжизненное лицо исказилось гримасой, отдаленно напоминающей усмешку. — Каких сообщников?
— Но вы же только что сказали, что они приказали вам это сделать! Приказали наброситься на картину с ножом и изрезать ее!
— Вы ничего не понимаете! — холодно отрезала женщина, и ее лицо снова окаменело, закрылось от внешнего мира, сделавшись недоступным, как банковский сейф.
Она и была чем-то вроде банковского сейфа, хранящего тайну удивительного происшествия.
Женщина не только не объясняла причины своего чудовищного поступка, не только не открывала имена предполагаемых сообщников, но не сообщила даже собственного имени.
Ее маленький рост и хрупкое телосложение не обманывали Евгения Ивановича, он знал, что такие миниатюрные, слабые на первый взгляд люди бывают на редкость сильными и упорными.
Но он и сам был крепким орешком.
Круглое лицо его на первый взгляд казалось приветливым и добродушным, но оно могло обмануть только тех, кто никогда близко не сталкивался с начальником отдела безопасности Эрмитажа. Легов был человеком жестким, можно даже сказать — жестоким, а самое главное, чрезвычайно упорным. Так что в данном случае нашла коса на камень.
— Ну что ж, — проговорил он с деланным добродушием, откинувшись на спинку резного деревянного кресла. — Значит, вы не хотите ничего сообщить о своих сообщниках…
Женщина промолчала, и невозможно было даже понять, слышит ли она своего собеседника.
— А они тем не менее подставили вас…
На лице женщины не дрогнул ни один мускул.
— Ведь они не сказали вам, что картина, на которую вы набросились, была подделкой…
Легов рисковал.
Он выдал подследственной важную тайну, сообщил ей то, что до сих пор не знала ни одна живая душа, кроме непосредственных участников событий и руководства музея. Но он считал, что тайна не покинет стен этой комнаты, а такая важная новость может сбить спесь с подследственной и заставить ее говорить.
И он не ошибся.
Белая неподвижная маска, окаменевшее лицо хрупкой женщины вдруг растрескалось и перекосилось, как будто раскололось на тысячу маленьких кусков. Легов на мгновение даже испугался, что подследственная действительно рассыплется в прах, как упавшая на каменный пол фарфоровая статуэтка.
— Вы лжете! — выкрикнула женщина, и впервые за все время допроса ее взгляд стал осмысленным и ясным.
— Ничего подобного! — Легов лениво потянулся, делая вид, что разговор ему смертельно наскучил. — Рембрандт не имеет никакого отношения к этой картине, она подделана, хотя и довольно искусно. Так что вы совершенно зря разыгрываете здесь героизм. Это никому не нужно. Ваши сообщники вас вульгарно подставили!
Он встал, сделал пару шагов к двери и повернулся к хрупкой женщине, как будто внезапно вспомнил о ней:
— Подумайте немного, стоит ли играть в эту игру. Я вернусь через несколько минут и очень надеюсь, что вы будете вести себя как разумный человек.
Он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и замер, как кошка перед мышиной норой. Он знал, что лед тронулся, подследственная сломалась. Узнав, что ее поступок был напрасным, бессмысленным, что она набросилась на фальшивую картину, она утратила внутреннюю опору, утратила уверенность в себе и теперь непременно заговорит.
Надо только немного выждать, дать ей созреть. Буквально несколько минут…
Как только дверь закрылась за Леговым, худенькая женщина беззвучно встала, покосилась на дверь и взялась за массивное старинное кресло черного дерева.
Кресло было необыкновенно тяжелым, просто неподъемным, но в хрупкое тело женщины словно вселилась какая-то нездешняя сила. Она подняла кресло, как пушинку, подбежала к огромному окну и бросила кресло в проем.
Огромное стекло, одно из немногих сохранившихся в музее розоватых зеркальных стекол восемнадцатого века, треснуло и разлетелось на мелкие куски, тяжелое черное кресло вылетело в окно и с грохотом обрушилось на тротуар. И сразу же вслед за креслом в окно ринулась хрупкая женская фигура.
Казалось, в ней было столько энергии, что женщина полетит не вниз, к земле, а вверх, в бледно-голубое весеннее небо…
Но неумолимая сила тяготения победила.
Женщина рухнула на асфальт, среди обломков черного кресла.
Она жила еще несколько секунд.
Перед ее глазами была серая поверхность тротуара, медленно темнеющая от крови.
От ее собственной крови.
И тогда, собрав остатки своей несокрушимой воли, женщина заставила правую руку немного передвинуться. Рука не слушалась, но женщина сжала зубы и принудила руку подчиниться.
Когда же наконец рука переместилась на несколько сантиметров вправо, женщина обмакнула дрожащий палец в собственную кровь и начертила на асфальте маленький загадочный значок.
Весенний день померк, и на глаза умирающей опустилась последняя тьма.
* * *Легов услышал за дверью грохот и рванул ярко начищенную дверную ручку.
Неужели он просчитался? Неужели он недооценил подследственную?
Дверь не открывалась. Он наконец понял, что поворачивает ручку не в ту сторону, и тихо выругался: разве в его положении можно настолько терять самообладание?
Справившись с ручкой, он распахнул дверь и ворвался в собственный кабинет.
В первую секунду он его не узнал.
В кабинете было гораздо светлее, чем всегда, и в нем пахло свежестью, весной.
В следующую секунду Евгений Иванович все понял.
Огромное окно было выбито, и в него ворвался весенний невский воздух и яркий свет.
Подбежав к окну, Легов перегнулся через широкий подоконник.
Внизу, под окном, среди обломков черного дерева, виднелась скорченная, изломанная фигура.
И вокруг нее расплывалось кровавое пятно.
* * *Старыгину удалось побеседовать с дежурной Лидией Александровной только на следующий день. Она уже полностью пришла в себя и была полна праведного негодования.
— Нет, вы подумайте! — возмущалась она. —С ножом на картину! На мировой шедевр! А как она его пронесла мимо поста охраны на входе в музей, хотелось бы знать? Я Легову прямой вопрос задала, чего уж теперь стесняться!
