Евгения Грановская - Невидимые силы
Дверь открылась, и в кабинете появились двое: молодая черноволосая женщина с красивым, породистым лицом, одетая в длинный черный плащ, и круглолицый одутловатый мужчина в дорогом пиджаке. Если бы Инна Львовна была жива, она узнала бы в нем толстяка экстрасенса, который давал интервью тощей журналистке в нелепой шляпке с вуалью.
Красавица-брюнетка протянула руку, и девушка Юля быстро вложила ей в ладонь снятый с груди Инны Львовны кулон. Потом Юля прошла мимо толстяка и шагнула из кабинета. Толстяк заметил кулон и протянул брюнетке пухлую руку.
— Лариса, отдай его мне, — сухо сказал он.
Брюнетка молча сунула кулон в свою лакированную сумочку. Толстяк нахмурился.
— Не шути со мной, Лариса! — он по-прежнему держал руку протянутой. — Отдай кулон!
Темные глаза красавицы слегка сузились, а губы изогнулись в улыбку.
— Пусть он пока побудет у меня, — сказала брюнетка.
Брови толстяка экстрасенса удивленно приподнялись.
— Что? — произнес он таким голосом, словно не поверил своим ушам.
— Я договаривалась лично с Келлером, — заметила красавица, — поэтому кулон отдам только ему — из рук в руки.
Несколько секунд толстяк молчал, глядя на красавицу брюнетку так, словно собирался испепелить ее, потом опустил пухлую руку и зловеще проговорил:
— Что ж, пусть будет по-твоему. Но если вздумаешь обмануть нас — тебе конец. Келлер не прощает предательства.
— Я знаю, — кивнула брюнетка. — Я не разочарую Игоря Михайловича.
Толстяк бросил взгляд на труп Инны Львовны и коротко подытожил:
— Все, пора уходить.
— Мы идем к Келлеру? — спросила брюнетка.
Толстяк усмехнулся:
— Сперва заскочим куда-нибудь перекусить. Я сегодня не успел позавтракать и подыхаю с голоду.
2Суетно стало жить на свете. С каждым годом Москва делается все более неуютной. Если так пойдет дальше, скоро в столице не сохранится ни одного места, где можно глотнуть относительно свежего воздуха и размять ноги, не рискуя попасть под машину или быть растоптанным толпой прохожих.
Рыжеволосый официант вспомнил свой маленький городок, из которого уехал «покорять Москву» пять лет назад, и вздохнул. Понадобилось целых пять лет, чтобы понять: Москву невозможно покорить. Это она покоряет каждого, кто попадается в ее паучьи сети. При мысли о «паучьих сетях» рыжий официант представил себе схему московского метро и усмехнулся — она и впрямь здорово походила на паутину.
Кусочки льда мелодично стукнулись о дно широкого стакана. Рыжий официант посмотрел, как бармен заливает лед янтарной струей шотландского виски, снова вздохнул и перевел взгляд на зал ресторана.
Его занимал странный посетитель, сидящий за столиком у окна. Рыжий официант щелкнул пальцами, привлекая внимание бармена, и сказал:
— Глянь-ка на того типа.
Это был долговязый мужчина в старом застиранном свитере. Черты лица — резкие и суровые, а само лицо — худое, скуластое и, учитывая черный цвет волос, неприятно бледное. В волосах — ярко-белая седая прядь.
Бармен пожал плечами:
— И что в нем странного? То, что одевается с помойки? Так нынче и не такое встретишь.
— Ты посмотри, как он уставился на ту парочку. Будто глазами их сожрать хочет.
Долговязый парень с седой прядью на темени и впрямь неотрывно смотрел на мужчину и женщину, мирно ужинающих за угловым столиком. Мужчина был хорошо упитан и лыс, как колено. Узел галстука распущен, верхняя пуговица рубашки расстегнута, красноватая лысина поблескивает, как полированный шлем.
Спутница лысого толстяка была настоящей красавицей. Брюнетка с бледным чувственным лицом и темными губами. Одета в легкий черный плащик.
Лысый толстяк уминал карпаччо из сырой семги (восемьсот двадцать два рубля за порцию), запивая его белым бургундским вином (пятьсот рублей за бокал). Красавица ничего не ела, а в бокале, который она держала в длинных тонких пальцах, была простая вода.
— Ну и что тут такого? — пожал плечами бармен. — Может, у него анорексия и он ненавидит толстяков.
— Анорексия? — официант возмущенно вытаращил глаза. — Да я ему уже три порции флорентийской говядины с кровью притащил! И он их все умял! Один!
— Три порции? — удивился бармен, разглядывая долговязого брюнета, который продолжал таращиться на толстяка. — По шестьсот пятьдесят рублей каждая? Да вся его одежда стоит в пять раз меньше.
— И я о том же. — Официант снова перевел взгляд на толстяка и красавицу. — Шикарная женщина, — завистливо протянул он.
— Точно, — согласился бармен. — Богиня! Погоди-ка. — Он наморщил лоб. — А ведь я ее знаю. Ну точно — знаю. Это же Наталья Литовцева!
— Какая Литовцева?
— Та самая — жена Литовцева!
— Владельца заводов и судов?
— Ну!
— С ума сойти.
Между тем толстяк вытер салфеткой руки, достал из кармана бумажник, скользнул взглядом по счету, который уже лежал на столе, и небрежно отсчитал несколько купюр. Потом сунул бумажник в карман, и оба — толстяк и его спутница — поднялись из-за стола.
Едва они двинулись к выходу, как долговязый брюнет вскочил на ноги.
— Так я и знал! — тихо выругался официант и ринулся ему наперерез.
Преградив беглецу дорогу, он резко проговорил:
— Уважаемый, надо заплатить!
Брюнет быстро достал из кармана пачку купюр и сунул ее в руку официанта. Двинулся было дальше, но вновь был остановлен.
— Уважаемый, это слишком много! — крикнул официант, ухватив долговязого за рукав. — Возьмите сдачу!
И тут толстый господин обернулся. Увидев долговязого брюнета, он слегка побледнел, затем нагнулся к Литовцевой и что-то быстро прошептал ей на ухо. Она кивнула и стремглав кинулась к выходу. Долговязый одним прыжком настиг толстяка, они сцепились и закружили по залу в невероятном танце. Лопнула лампочка в настенном светильнике, потом еще одна, а затем целая канонада хлопков гулко прокатилась по залу ресторана. Где-то громко взвизгнула женщина, кто-то выругался.
На мгновение противники расцепили объятья, и толстяк предпринял еще одну попытку бежать, но долговязый налетел на него, как коршун. Оба шатнулись к окну и, взорвав витрину дождем сверкающих стеклянных брызг, вылетели на улицу.
И вот тут начался полный переполох. Завизжала сигнализация машин, закричали люди.
Толстяк вскочил на ноги первым. Стряхнув с плеч осколки, он ринулся прочь, прямиком к Манежной площади. Долговязый одним прыжком поднялся и устремился за ним.
На бегу он вытащил откуда-то из-под полы плаща не то меч, не то шпагу. Двое полицейских, дежурящих возле площади, среагировали мгновенно. Выхватив пистолеты, они взяли долговязого брюнета на прицел.
— Стоять! — крикнул один из полицейских. — Брось нож и подними руки!
Долговязый остановился.
— Вы не понимаете! — прорычал он, яростно сверкая глазами. — Он уйдет!
Полицейский снял пистолет с предохранителя.
— Стой спокойно, мужик, и все будет хорошо! — отчеканил он.
Секунду долговязый брюнет стоял неподвижно, а затем выкрикнул что-то на непонятном гортанном языке, повернулся и бросился вдогонку за толстяком.
— Стой! — хором потребовали полицейские.
Долговязый не остановился. Пистолеты залаяли в их руках, как рассвирепевшие псы. После четвертого выстрела долговязый брюнет споткнулся и упал на асфальт. Он попытался встать, но снова упал. Полицейские опустили стволы и бросились к нему.
Между тем неподалеку от Иверских ворот происходило что-то невероятное. Толстяк остановился и широко раскинул руки, словно пытаясь обнять небо. Послышался шелест крыльев, и к толстяку стали слетаться воробьи. Их было много — десятки, потом сотни. Птичий вихрь яростно закружился вокруг толстяка. Туристы и прохожие замерли и, раскрыв рты, наблюдали невиданное зрелище.
Сквозь невообразимый шум сотен воробьиных крыльев послышался хрипловатый смех. И вдруг серый смерч распался — воробьи резко рванули в разные стороны, как осколки бомбы. Прошло несколько мгновений, и они уже исчезли, упорхнули, улетели туда, откуда появились. Лишь перья темными хлопьями оседали на асфальт.
Полицейские и многочисленные зеваки обескураженно уставились туда, где еще минуту назад стоял толстяк. По толпе пробежал легкий гул. Один из полицейских сглотнул слюну и хрипло спросил:
— Где он? Куда он подевался?
— Не знаю, — ответил другой и опустил пистолет, надобность в котором явно отпала.
Асфальт был усеян птичьими перьями. Чуть поодаль, возле водостока, валялись две воробьиные тушки, выглядящие так, словно их пропустили через центрифугу. И больше ничего. И тут толпа загалдела громче, словно все присутствующие разом проснулись от спячки и сбросили оцепенение. Засверкали вспышки фотоаппаратов.
