Мария Спасская - Роковой оберег Марины Цветаевой
— Одумайся, Муся! — взывала к Марине благоразумная сестра. — Если папа узнает, он будет вне себя от ярости!
Но Марина, как всегда, нашла убедительные доводы, чтобы склонить младшую сестру на свою сторону. Узнав о планах дочерей, Иван Владимирович заявил, что он категорически против их поездки на церемонию погребения, упирая на то, что ожидается небывалое столпотворение народа у гроба Льва Николаевича и можно серьезно пострадать. Но доводы отца только утвердили Марину в мысли, что обязательно надо ехать.
— Ерунда, Ася, папа даже не заметит нашего отсутствия, он всецело занят своим музеем, — беспечно отмахивалась старшая сестра, надевая дорожное платье. — Вот именно — там будет столпотворение! Весь народ простится с Толстым, а я — нет?
И девушки отправились в Ясную Поляну. Надо сказать, что вдохновленная обладанием магическим брегетом, Марина за последнее время заметно изменилась. После того как она обрила голову, мечта о вьющихся кудрях вдруг обрела реальность, и прямые и скучные серые пряди превратились в легкие золотистые локоны, так идущие к излишне круглому Марининому лицу. И стоя у гроба любимого писателя, обновленная и похорошевшая Цветаева вдруг отчетливо поняла, что призывать неудавшегося жениха банальным письмом — это скучно. Только всенародная слава может сделать ее интересной такому необычному человеку, как Нилендер. Нужно послать Володе сборник стихов, напечатанный в типографии за свой счет! Материальная сторона молодого поэта не волновала, профессор Цветаев был не прижимист и позволял дочерям брать из семейной шкатулки столько денег, сколько понадобится. Вернувшись из паломнической поездки в Ясную Поляну, Цветаева так и поступила. А чтобы подчеркнуть жажду огненной жизни и готовность к ранней смерти, взбалмошная девица посвятила свой первый стихотворный сборник Марии Башкирцевой, романтичной девушке поэту, прожившей всего двадцать четыре года, но за свою недолгую жизнь успевшую вступить в переписку с Мопассаном и издать дневник, поражающий пронзительной искренностью.
И вот наконец то книга стихов издана, но к тому моменту, когда в руки автора попал ее первый экземпляр, к Нилендеру Марина уже охладела. Однако мечта поэта исполнилась — «Вечерний альбом» сделал Цветаеву знаменитой. О ее стихах говорили в поэтических гостиных и писали в литературных журналах. А однажды в Трехпрудный переулок пришел невысокий человек с кудрявой бородой в цилиндре. Помимо цилиндра на госте была бархатная черная крылатка, вязаные гетры и короткие бюргерские штаны. Это был Максимилиан Волошин, написавший критическую статью на дебютный сборник Цветаевой и пожелавший передать рецензию лично. Статья оказалась хвалебная, и Марине очень понравилась, впрочем, так же, как и ее автор. Сидя за чаем в гостиной, добрый отзывчивый Макс, водивший дружбу со всей литературной Москвой, звал сестер Цветаевых к себе в Коктебель.
— Приезжайте, не пожалеете! — широко улыбаясь, как ласковый лев, приглашал он. — У нас свои дома и Пра сдает их туристам за символическую плату.
— А кто это — Пра? — удивилась Ася, не спускавшая глаз с поразительного визитера и с детской непосредственностью рассматривавшая пенсне на его мясистом носу, за блестящими стеклами которого прятались маленькие внимательные глаза поэта.
— Пра — это Прародительница, — охотно пояснил гость. Широко улыбнулся и тут же добавил: — Так зовут друзья — литераторы — мою маму, Елену Оттобальдовну.
— И что же, вы постоянно живете у моря? — не поверила Ася, с трудом представлявшая, что можно жить зимой и осенью где то, кроме Москвы.
— Когда не обретаюсь в Париже, — добродушно пояснил Макс. — Но Коктебель — это моя родина. Много лет назад мама купила кусок киммерийской земли и построила на берегу моря дом, в котором обосновалось наше вольное литературное братство. Я уверен, Пра вам понравится так же, как и молодые поэты и художники, обитающие в нашем курортном местечке.
Хотя учебный год в гимназии еще не закончился, Марина сжала в кармане брегет и с внезапно забившимся сердцем решила: непременно поедет!
* * *В городском управлении полиции я столкнулась с проблемой — отчима вызвали в Москву, и обсудить с ним поножовщину азиатов не представлялось возможным. Стоя в коридоре у запертого кабинета полковника, я набирала на смартфоне номер Андрея, чтобы узнать, когда он вернется, и вдруг мне неожиданно вызвался помочь ведущий это дело следователь Лизяев, ужасно раздражавший меня своей косноязычностью. Ранняя лысина не добавляла Валерию Львовичу шарма, впрочем, как и круглые, навыкате, глаза. Подстриженные щеточкой усы довершали хрестоматийный образ армейского прапорщика. Я давно заметила, что в моем присутствии следователь постоянно краснеет и становится как будто деревянным. Слова приходится тянуть из него клещами, а тут он вдруг сам проявил инициативу. Пригласил в свой кабинет, вскипятил чай, выставил на стол вазочку с печеньем, откашлялся и торжественно произнес:
— Значит, пресса желает знать про инцидент на остановке.
— Желает, — согласилась я, грея руки о чашку.
Лизяев снова откашлялся и по военному доложил:
— Значит, так. Драка произошла на конечной остановке автобуса номер триста семнадцать, следующего из Москвы в Лесной городок, где мы с вами, Женя, живем.
Валерий Львович залился жарким румянцем и, сделав над собой заметное усилие, продолжал:
— Причиной поножовщины стал подряд на ремонт двухкомнатной квартиры в строящемся доме на улице Новая Жизнь, который гражданин Узбекистана Нурмангалиев перехватил у своего соотечественника Султанбекова. Итог поединка: один герой в медсанчасти с проникающим ранением в область печени, второй — в бегах.
— Вот это я понимаю, — восхитилась я. — Коротко и ясно, и все по существу. Читатели будут довольны.
— Я готовился, — скромно потупился Лизяев.
— Спасибо, Валерий Львович, я побежала в больницу, — поднялась я с места, залпом допивая чай.
— Можно просто Валера, — напрягся следователь, делая неловкое движение по направлению к своей чашке и опрокидывая ее на стол. И, окончательно смутившись, добавил: — Я тут подумал, Жень. Если что то понадобится. Обращайтесь ко мне запросто, без церемоний. Может, помощь какая. Или еще что. Я всегда. С радостью.
Теперь, когда он не готовился, слова выходили из него с трудом и звучали со скрипом, как колеса несмазанной телеги.
— Спасибо за предложение, непременно обращусь, — обнадежила я и, чтобы не смущать своим присутствием Лизяева, суетливо промокающего носовым платком пролитый на бумаги чай, направилась на выход.
Прикрыв за собой дверь, я горделиво приосанилась, подумав, что вот я и начинаю нарабатывать профессиональные связи в полиции. Теперь на повестке дня стояла медсанчасть, где залечивал раны потерпевший строитель. Нурмангалиев числился в отделении хирургии, расположенном на втором этаже главного корпуса. Он лежал в двухместном боксе, вторую койку в котором занимал вдумчивый шатен с газетой в руках. Вручив потерпевшему пакет с яблоками, за которыми заскочила в продуктовый магазин, я извлекла из сумки диктофон и приготовилась записывать все, что он захочет рассказать мне о своем ранении. Однако Нурмангалиев при виде диктофона заметно струсил и начал категорично отрицать, что на него напали.
— Я сам порезался, — натягивая до подбородка одеяло, точно надеясь за ним спрятаться, бормотал потерпевший. — Никто меня ножом не бил. Товарищ журналистка, так следователю и скажите, хорошо?
— А как же Султанбеков? — допытывалась я. — Он фигурирует в материалах дела как нападавший.
— Ошибся я, не было Султанбекова, — настаивал узбек.
Сосед по палате опустил газету и многозначительно глянул на меня.
— Ему угрожали, — тихо проговорил он, стрельнув глазами в раненого.
— Кто угрожал, когда? — заинтересовалась я, приготовившись записывать имена и фамилии.
— Сегодня приходил один, ругался, — пояснил осведомленный сосед.
— Брат приходил, — испуганно залопотала жертва поножовщины.
— На каком языке они говорили? — повернулась я к шатену.
— Уж точно не по русски, — хмыкнул обладатель газеты.
— Откуда же вы знаете, что приходивший угрожал?
— Догадался по тону беседы.
Я пожала плечами и, убрав диктофон обратно в сумку, повернулась к Нурмангалиеву.
— Значит, ничего мне рассказывать не будете? — на всякий случай уточнила я.
— Я сам порезался, — испуганно затянул узбек. — Так всем и передайте.
Я двинулась на выход. Да уж, сыщица из меня неважная. Но в конце концов не мое это дело. Раскрывать преступления — задача следователя, а я должна всего лишь освещать добытые следствием факты, да и то если позволяет ситуация. Ничего, время терпит. Подожду пару дней, может, Султанбекова задержат и Нурмангалиев станет разговорчивее?
