Валерий Фатеев - Город в законе: Магадан, триллер
— И все-таки… что он из белокаменной в провинцию?
— Тут дело такое — в Москве на виду, в Магадане — царь! Есть разница?
— И с чего, как ты полагаешь, они начнут?
— Не начнут — продолжат. Губернаторы приходят и уходят, а теневой бизнес остается. Тактика проста — своих людей на все ключевые посты, потом прибрать к рукам все доходные отрасли — рыбу, золото, спиртное, горючее. Рыб- пром разрушат, а его суда по частным фирмам разбросают… да, кстати, что плавбаза " Комсомолец Магадана" сгорела — это вам, батенька мой, ни о чем не говорит. Или верите в байку о сумасшедшем матросе. Ну, а с золотом и того проще — сейчас свою аффинажку построят и заставят всех туда — и артели, и гоки — шлих сдавать. А не сдашь — лицензии лишат. Власть!
— Ладно, Устиныч, картину ты нарисовал мрачную. Но не верю, что до этого докатимся. Ну какой смысл в том, чтобы все разрушить, кому от этого будет лучше.
— Кому-то будет, — задумчиво произнес сторож.
— Что на нашем рынке? — Имелись в виду книги. — Я что- то почитывал, но за новинками, сам понимаешь, следить не мог.
— "Книжное обозрение" в числе победителей по тиражу называет Доренко, Воронина. Но, на мой взгляд, это больше успех рекламы и денег, чем таланта. Уровень ниже среднего — убил, трахнул, изнасиловал, застрелил. Русским языком — стилем каким-то даже не пахнет. Бабочка-однодневка.
Много шума о книге "Новая Россия в постели". Я специально ходил в библиотеку, прочитал. На уровне журнального очерка. Судьбы проституток… альковные сцены и тут же публицистический пафос. Книга не коммерческая, это уже не тот Тополь.
Хорош питерский опер — Кивинов, чем-то напоминает раннего Корецкого. Только Корецкий уже на излете — повторяется, — а этот наоборот, еще и форсаж не включил. Так что можно взять на заметку.
— Что у него вышло?
— "Танцы на льду", "Кошмар на улице Стачек", да я что тебе — компьютер. Фамилию запиши — Кивинов… А вооб- ще-то, я не в первый раз тебе говорю — ставку делать на ту литературу, без которой народу не обойтись — учебники, справочники и так далее.
— Магаданские писатели где-то засветились?
— Во, это я тебе на закуску. Новосибирск издал книгу "Менты" Горбаня, майора милиции из нашего ОМОНа. Читал взахлеб — что значат свежий глаз и хорошее перо. И ясно — профессиональное знание дела. Что же вы-то прошляпили?
— Знаю я этого майора. Приходил. Денег у нас не нашлось на тот момент.
— Ну вот, — злорадно сказал дед, — теперь ищите деньги покупать его книги, если на рукопись не нашлось. А остальные писатели бедствуют в поисках спонсоров и пьянствуют. Повезло только пока Ледовскому — выпустил в нашей типографии вторую свою книгу "Луна удлиняет тени". Книга интересная, на материале Чукотки. Хороший язык… но мягкая обложка, серый вид.
— Баринов ничего не издал?
— Молчит наш Александр Михайлович. Новый роман пишет, должно быть.
Александр Михайлович Баринов — мэтр и прижизненный классик нашей магаданской литературы. У меня к нему отношение особое. Двадцать лет назад мой первый рассказ попал в альманах "На Севере Дальнем", который он редактировал. На ответ я особенно не надеялся, но вдруг в очередном номере рассказ был опубликован.
Для меня это было полной неожиданностью, как и то, что меня приглашали на семинар молодых авторов, но тогдашний редактор нашей районки Дудко, что бы не терять активное перо, приглашение это от меня утаил.
Просто спрятал.
Мне вообще в этом плане не везло… Через семь лет моя рукопись победила в конкурсе молодых авторов России, что тогда автоматически означало книгу в центральном издательстве. Для этого всего надо было вылететь в Москву и участвовать в какой-то писательской конференции. Но Ман- журин, редактор Магаданки тоже не отпустил меня, так же мотивируя свой отказ производственной необходимостью.
На мою судьбу им обоим было глубоко наплевать. И если бы не Александр Михайлович, который искренне интересовался моими трудами, помогал публиковаться и готовить первую книжку и сам к ней написал предисловие — которое, я считаю, еще не заслужил — я, наверное, забросил бы писательство. Жизнь журналистская, ее вечная суета и хлопоты засасывали и сил на что-то свое почти не оставалось.
К тому времени у самого Баринова были опубликованы десятки книг и я только удивляюсь, почему они не обогатили его, не вознесли на писательский олимп страны. Единственное объяснение этому — он писал не то, что в данный момент требовалось, а то, что ему хотелось.
А таких у нас не любят.
Вдобавок, Баринов — столичная интеллигенция — был умен и ум свой не скрывал.
Это тоже у нас не любят.
И не терпел мэтр, когда лезут в душу или пытаются командовать. А оружие против подобных покушений у него было одно — высокомерие.
И эта черта не прибавляла ему любви власть имущих.
…Мы выпили с Устинычем еще по одной и я заковылял к дому — должен был уже подъехать Дунаев.
Моему заму под сорок, но по его виду никогда возраста его не угадаешь. Крепкий, плотный как гриб-боровичок, а щербатинка на передних зубах придавала ему совсем мальчишеский вид. И энергии у него на троих. Осторожно обняв меня, промолвил:
— Мы все очень переживали. И гордились.
— Чем? Что под нож полез…
— Именно этим… что полез!
— Ладно, выкладывай новости. А то мне без привычки на свежем воздухе уже не по себе.
— В основном все в порядке. Пришли контейнера из Новосибирска, завтра отправляем их обратно. Отсылаем им Куваева, Мифтахутдинова, "Леди", "Крутой маршрут" и детскую литературу.
Потом Дунаев подал мне глянцевый в ярко-красной бумвиниловой обложке томик.
— Сигнальный экземпляр. Думаю, он вас обрадует, "Сын Сатаны".
— Ну да… — проворчал я, чтобы скрыть приятное удивление, — а… рисунок. У нас же на обложке церквушка должна быть, а не эта страхолюдина. Действительно, сын Сатаны.
— Ну, это вы уж с редактором разбирайтесь. И с художником.
— Разберусь. С зарплатой как?
— Вчера отдали за октябрь. Сейчас сибирские книги раскидаем — авансируем ноябрь. Но на два месяца, как и было, отстаем — неплательщиков много. Та же администрация на наши письма даже не отвечает, а за нею почти триста тысяч — полугодовой фонд зарплаты. Магазины тоже расплачиваются со скрипом — выбивать приходится. Оправдываются, плохая выручка. Так что, все ждем вас. Пора уже и повоевать.
ГЛАВА III
Друзьям своим, безвременно ушедшим,
Успевшим много — больше не успевшим.
Кого во снах я трепетно зову —
Вы умерли, а я еще живу…
При Дунаеве я своих чувств не показал, но, когда остался один, долго листал книгу и грустные тревожащие воспоминания теснились в голове. Этой книжке был бы рад
Володя Паршин, бывший главный редактор, по большому счету, будущий директор издательства. Это была его идея — поселить под одной крышей два добротных романа, где мистика и детектив и хорошая философия несомненно привлекли бы к себе внимание взыскательного читателя. Но день, когда он подписал документы на издание "Сына Сатаны", стал для него трагическим…
Тогда я работал в "Петите" — малом издательском предприятии. Дела у меня шли неплохо, мы издавали не только книги, но и фотообои, дававшие солидную выручку, не гнушались рекламными кампаниями, причем составление текстов и программ в основном брали на себя, выручая таким образом своих многочисленных клиентов, знавших, что им хотелось, но не умевшим как… Одному кандидату в районную думу мы вложили такие глобальные проблемы в его программу, как всемирное разоружение, борьба с наркомафией и защита озонового слоя над Антарктидой. И к нашему громадному изумлению он прошел на ура — масштабы народ наш уважает и масштабные личности тоже.
После работы я зашел в Союз писателей. По крутой деревянной лестнице, с которой в разные времена и с разной периодичностью скатывались известные и малоизвестные труженики пера, поднялся к Толе Шмелеву. Окутанный сигаретным дымом, Толя сидел За громадным деревянным столом, оставшимся еще со времен Дальстроя. Ошую его возвышалась на шесте деревянная скульптура северной совы, с иронической мудростью глядевшей на стенку с портретами магаданских писателей. Тех, кто помоложе или не так давно умер, я знал достаточно хорошо. С особым чувством всматривался я в лица Владилена Леонтьева и Альберта Мифтахутдинова. Леонтьев был моим учителем, прекрасным человеком и еще до конца не оцененным ученым- этнографом. Писательство составляло для него только часть — и, наверное, не самую главную его жизни. И можно было только предполагать, чтобы он выдал, какие книги, займись ими он в полную силу…
Открытым и грустным взглядом смотрел на меня с портрета Альберт Валеевич. Он умер, едва перевалив пятидесятилетний рубеж. Мне нравились его книги, его герои, добрые, веселые, бесхитростные души. Последнее время мы жили на одной улице и так как оба любили шахматы, нередко встречались, чаще всего у меня. Когда Люда перый раз увидела его, она сказала мне потом:
