Хуан Мадрид - Подарок фирмы
Бородатый кивнул в направлении огромной комнаты рядом с холлом. Я вошел, они остались. В комнате было полно людей, все говорили шепотом. Хорошо одетые, тщательно выбритые люди. Обстановка была выдержана в строгом стиле. Нз стенах висели картины, кругом стояли и даже свисали с потолка какие-то странные скульптуры.
В глубине виднелась дверь, слева и справа еще две. Все двери были закрыты. Лестница с перилами из красивого старого дерева вела наверх. Я поднял голову и увидел человека, внимательно смотревшего на меня. В его скрипучем голосе сквозило нетерпение.
— Наконец-то ты явился. Поднимайся.
Это был Фрутос, комиссар Фрутос, в окружении своих сотрудников.
Я стал подниматься, держась за перила и ощущая себя намного ниже ростом.
Фрутос стоял на лестничной площадке, покрытой ковром и тоже увешанной картинами. Вдоль стен стояли аитринь! с экзотическими безделушками. Мы прошли в коридор со множеством дверей из толстого дерева. Два офицера национальной полиции сделали вид, что не замечают меня. Два других типа в форме, охранявшие, очевидно, вход в одну из комнат, напротив, внимательно посмотрели на меня.
— Ты почему так долго не появлялся? — спросил Фрутос.
— Я работаю, а не служу в полиции.
Он скривился. Шутки были не по его части. Фрутос совсем не изменился: короткий вздернутый нос, зеленовато-желтое лицо, помятая форма, как будто он спал не раздеваясь. Изменилось только качество формы: добротная ткань, все пуговицы на месте.
— Весьма остроумно, Карпинтеро, весьма.
— Зови меня Тони Романо, Фрутос.
— Не будем терять времени. — Он взял меня за локоть и повел к двери, охраняемой двумя полицейскими, почтительно открывшими ее перед ним.
Мы вошли в очень просторный кабинет. Простенки между высокими окнами были полностью заставлены шкафами с книгами в солидных переплетах. По углам стояли мягкие кресла, на стенах висели образцы старинного оружия. Ноги утопали в толстом ковре. Фрутос остановился в центре кабинета. Кругом царила мертвая тишина. Тишина смерти.
В глубине комнаты на большом столе красного дерева рядом со старинным письменным прибором лежала куча бумаг. Высокая спинка кресла поддерживала обмякшее тело мужчины. Голова его была слегка наклонена*. На нем был полурасстегнутый синий шелковый халат, из-под которого виднелась бежевая пижама. Казалось, он улыбается, но это была не улыбка.
Пуля размозжила челюсти и превратила в месиво всю заднюю часть головы. Пол и спинка кресла были буквально усеяны мелкими осколками костей вперемешку с волосами и кусочками мозга.
В комнате стоял тошнотворно-сладковатый залах крови. На полу рядом с креслом, очень близко от руки, затянутой в тонкую черную перчатку, лежал серебристый «смит-вессон». Я медленно обогнул стол и подошел поближе. Это был Луис Роблес.
— Ну как? — спросил Фрутос.
— Что как? — переспросил я.
Фрутос собирался что-то сказать, но в этот момент распахнулась дверь, и в комнату вошли двое мужчин, направившихся прямо к столу.
Одного я сразу узнал, хотя мы давно не встречались: худой, с лицом, слепленным из одних острых углов и с быстрым взглядом, свойственным сообразительным людям. Это был Курро Овандо, заведующий баллистической лабораторией. Его помощника, серьезного парня родом из Малаги, звали Кармело. Он отпустил усы, и в первый момент я его не узнал. Оба поздоровались со мной наклоном головы. Я сделал то же самое.
— Окончательные выводы делать рано, комиссар, — заявил Овандо. — Могу только сказать почти с полной уверенностью, что выстрел был произведен с очень близкого расстояния. Использован специальный бронебойный патрон. Он помолчал. — Именно этим объясняется характер повреждений черепа.
— Спасибо, Овандо, — сказал Фрутос.
— Полный доклад я вам представлю в самое ближайшее время. — Они снова молча поклонились и направились к двери. Фрутос повернулся ко мне.
— Вот какие дела. — Он посмотрел мне в глаза. — Самоубийство.
— Луис, — прошептал я.
— Ты должен рассказать мне кое-что. — Фрутос буквально впился в меня взглядом. — Слышишь, Карпинтеро, ты должен мне кое-что рассказать.
Я снова посмотрел на Луиса. Мне приходилось видеть немало трупов, я бы сказал, даже слишком много, все они отличаются необыкновенным спокойствием и невозмутимостью. Живому человеку не под силу изобразить такое спокойствие.
В этот момент я заметил, что на другой руке у него не было перчатки.
— Когда наконец кончится этот театр, комиссар? — неожиданно прорычал кто-то у нас за спиной. Мы обернулись. Коренастый мужчина с отечным лицом в красных прожилках рассерженно размахивал руками. Голос у него был натужным и грубым. — Сколько мы еще должны ждать, чтобы унесли труп? Ответьте мне, комиссар, и я буду знать, идти ли домой обедать или возвращаться в суд.
Фрутос крепко сдавил мой локоть — привычка, приобретенная в результате многолетней практики задержания преступников, — и вывел из комнаты. Он ничего не ответил сердитому мужчине, и тот посторонился, пропуская нас.
— Спасибо, комиссар, — прорычал он.
— Не за что, судья.
— Немедленно унести труп! — приказал судья мужчинам в белых халатах, стоявшим поблизости с носилками.
Мы с Фрутосом спустились по лестнице. Он все еще держал меня за локоть. В холле было полно полицейских и людей в штатском. Увидев Фрутоса, все они вытянулись по стойке «смирно». Через холл прошли санитары с носилками, на которых лежал покрытый простыней труп Луиса. Вскоре послышалась сирена "скорой помощи". Я не понимал, почему так торопятся увезти Луиса в морг.
Фрутос прервал мои размышления.
— Когда ты видел его в последний раз?
— Дня два-три назад, он заходил ко мне. Немного… нервный, но, как всегда, очень симпатичный. Обещал позвонить, да так и не позвонил.
— Нервный?
— Все чиновники мне кажутся нервными, Фрутос, а Луис был чиновником. Единственное, что могу сказать тебе с уверенностью: никак не ожидал, что он покончит с собой. Впрочем, разве можно быть в чем-нибудь полностью уверенным?
— Вот уж никогда бы не поверил, что ты друг дона Луиса Роблеса. Чего только не бывает в жизни, Карпинтеро.
— Мы с ним отбывали вместе воинскую повинность, служили в одной роте Потом какое-то время встречались. Вот и все. Я не видел его больше двадцати лет.
— Не совсем так. В сентябре тысяча девятьсот шесть десят восьмого вы встретились во время студенческой демонстрации на улице Принцессы. Зашли в бар и выпили что-то, возможно, пиво. — Фрутос изобразил некое подобие улыбки. Зубы у него были все такие же большие и зеленые, как прежде. Я не смог скрыть удивления. — Через полчаса вы разошлись.
— Верно… я забыл. Он убегал от полиции и чуть не налетел на меня. Не помню, куда я шел.
— На тренировку.
Я внимательно посмотрел на него.
— Ну и дошлые же вы ребята! А сейчас, Фрутос, я хочу домой.
Он пропустил мои слова мимо ушей, вынул из кармана пачку табака «Идеал», папиросную бумагу и стал скручивать сигарету.
— В тот день мы следили за Луисом Роблесом. У нас есть фотографии, много фотографий. На некоторых запе чатлен и ты. Пришлось тебя опознавать. Наш человек проводил тебя до спортзала, узнал твое имя, потом мы… некоторое время… следили за тобой, пока не выяснили, что ты не связан с подрывными элементами… Кстати, когда ты поступил на службу в полицию?
— В шестьдесят пятом.
— Если бы не полковник Кортес, тебя бы не приняли.
На тебя завели карточку.
— Скучаешь по тем временам, Фрутос?
— Ошибаешься, но это неважно. Сейчас меня интересует дон Луис Роблес. Мы знаем, что в свое время он был студенческим вожаком. В феврале тысяча девятьсот шестьдесят седьмого он вступил в компартию, а в семьдесят втором, после ареста активистов в Алькобендас", вышел из нее. — Он вздохнул, закурил сигарету и выпустил дым.
А я в это время вспоминал полковника Кортеса из Национальной федерации бокса и моего отца, который чистил лаковые туфли полковника, пока тот пил кофе в "Немецкой пивной".
Фрутос еще что-то говорил, но я его не слушал. Полицейские, агенты в штатском, судебные чиновники начали расходиться. Слышно было, как они заводят машины и отъезжают. Невольно я снова обвел взглядом картины, скульптуры, высокие потолки.
— До Центрального Комитета партии он, конечно, не дотянул, но все же был членом Национального студенческого руководства. Дело, заведенное полицией на твоего друга, потолще тома энциклопедии. Он был видным активистом студенческого движения.
— Вы все еще храните дела на «неблагонадежных», Фрутос?
— Кончай шутить. У моих коллег из политической полиции хорошая память, а сеньор Роблес был очень заметной фигурой.
— Сам он из бедной семьи, Фрутос. Отец его, по-моему, почтальон. В армии Луис был самым бедным из нас, у него даже на пиво не хватало, как сейчас помню.
