Евгений Сухов - Криминальный репортер
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (спокойно). То есть после исполнения желания я помру?
КОРРЕСПОНДЕНТ (едва улыбнувшись, хорошо, что камера направлена на человека в кепке). Представьте…
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Мое последнее желание будет — убить Санина.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Вот как?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Именно так.
КОРРЕСПОНДЕНТ. А какого Санина вы хотите убить, позвольте вас спросить? Того, что заседает в Московской городской думе, или нашего известного актера?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (едва ли не обиженно). Актера, конечно.
КОРРЕСПОНДЕНТ. А почему его?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Тот Санин, что в Мосгордуме, ничего не делает, только баклуши бьет. Поэтому убивать его не за что.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Интересное суждение. А Санина-актера есть за что убивать?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (очень твердо). Есть!
КОРРЕСПОНДЕНТ. Поясните, пожалуйста.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Вы задали вопрос касательно последнего желания, верно?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Верно.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Я на него ответил?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Ответили, и большое вам за это спасибо.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Пожалуйста… А теперь — до свидания.
— До свидания, — ответил я машинально.
Этот тоже вполне откровенен. И даже слишком…
Степа снял еще пару-тройку панорам, — пустой двор с облупившейся стеной и кучей битого кирпича в конце улицы, эти картинки будут служить перебивками в передаче. Потом я сказал несколько слов на камеру, что, дескать, вот какие последние желания имеются у столичных российских граждан, и объявил, что репортаж с московских улиц (а была-то всего одна, лишь места для камеры менялись) вели я, корреспондент программы «Последнее желание» Аристарх Русаков, и оператор Степан Залихватский.
— Ну что, все? — спросил облегченно Степа и стал укладываться.
— Да, все, — ответил я.
— А хорошая должна получиться передача, — заметил Степа, спрятав камеру в чехол. — Жизненная.
— Это точно, — согласился я.
А потом мы дружненько сели в машину и поехали «на базу».
Глава 2. Как душат неугодные сми, или не думайте, что тележурналистика — это легко…
Наша «база», то есть телекомпания «Авокадо», расположена в двухэтажном особняке бывшего дворянского имения в Черноградском переулке недалеко от Садового кольца. Принадлежало имение сто лет назад ротмистру лейб-гвардии кирасирского Его Величества государя императора полка Степану Яковлевичу Черноградскому, а до него его отцу. А еще раньше — деду — тайному советнику Акиму Афанасьевичу Черноградскому. Вообще, это было родовое имение столбовых дворян Черноградских, выходцев из Волынской земли и родственников князей Волынских. Став служить московскому государю, Черноградские получили землю в окрестностях Москвы на месте бывших слободских огородов. Имение было не очень большим, но лучшим в возникшем переулке, оттого и сам переулок, как это часто случалось, получил название «Черноградский».
Мы въехали в раскрытые ворота. Вышли. Проследовали через вертушку в будке вечно сердитого охранника. У нас все как положено. Охрана в пятнистой форме, пропуска, камера на входе, чтобы запечатлевать всех приходящих и уходящих… Как говорится, мало ли!
Монтажная была на втором этаже, и мы прошли сразу туда. И как из-под земли вырос шеф.
— Как? — спросил он.
— Отлично, Гаврила Спиридонович, — ответил я.
— Синхроны?
— Во! — поднял я вверх большой палец.
— Посмотрим, — хмыкнул шеф, и мы пошли смотреть отснятый материал.
Через полчаса Свешников приступил к монтажу. Шеф замечаний не сделал. Это означало только одно: он вполне доволен…
Собственно, я в монтажной был не нужен. Еще не было случая, чтоб Свешников запорол материал или собрал его вразрез моему видению. А мое видение готового материала передачи полностью совпадало с видением шефа. Ну, почти полностью…
Определив последовательность синхронов, я собирался уже уйти, как Свешников сказал:
— Слушай, Старый, а вот затеется буча, если Санина и правда грохнут…
Я пропустил его фразу мимо ушей, кроме «Старого». Так Свешников, да и некоторые другие, звали меня, потому что им трудно выговаривать полностью мое имя — Аристарх. А кто моложе — и непривычно, поскольку имени такого они не слыхивали. Правда, есть у нас актер Аристарх Ливанов, народный артист, но кто из молодых о нем знает? Так что сказать «Старый» — было проще, нежели ломать язык произношением имени Аристарх… Да и звучало это «Старый» как бы уменьшительно от Аристарха. «Арик» или «Аря» с моей славянской физиономией тоже не подходили… Тридцать мне исполнится лишь в мае на следующий год… Аристарх, вот имечко! А все отец. Он у меня был, как говорят, не от мира сего. Книгочей, библиофил. Умерла от отека легких моя мама. После этого отец за жизнь не цеплялся, как-то сразу потускнел, пообмяк и, похоже, был не против поскорее встретиться со своей супругой, по которой сильно тосковал. Скончался он через год, сидя на стуле в пустой библиотеке прямо за книгой «О небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, одного из учеников апостола Павла. Кстати, Аристархом он меня назвал в честь одного из семидесяти апостолов, ученика самого Иисуса и помощника апостола Павла. Ладно хоть Аристарх. А то ведь я вполне мог быть Ананием [1], Сосфеном [2] или даже Сосипатром [3]. Но это так, к слову. Самого же отца звали Африкан. Был такой священномученик и воин, пострадавший за Христа. Так что полностью меня зовут Аристарх Африканыч Русаков. Ладно хоть фамилия не подкачала. Хуже было бы, если бы я был каким-нибудь Введенским, Воскресенским или Всесвятским, как и положено отпрыскам-поповичам и прочим выходцам из духовной братии…
На телеканал «Авокадо» я пришел из газеты. Называлась она «Московский репортер» и издавалась всего-то два года. Основная тематика — Москва и жизнь ее обитателей. Всех социальных слоев и групп, начиная от работников аппарата президента и министерств и заканчивая популярными в Москве бомжами Ваней-волхвом и Васей Упырем. Интересная была газета, тираж тридцать тысяч, но читали ее, после проведенного опроса, от ста двадцати до ста пятидесяти тысяч москвичей и тех, кто около. И редактор был мужик что надо. Не трусил, не ломал шапку перед сильными мира сего… Правда, были еще учредители газеты, то бишь ее владельцы. Но тех больше всего интересовал доход издания, бабки, которые оно приносило, а не его тематика. Да и сомнительно, что они читали нашу газету.
«Московский репортер» прикрыли в две тысячи восьмом году из-за скандально-сенсационной публикации о возможном разводе с супругой одного очень крупного фигуранта в российской политике. Прикрыли финансирование, и все. Газета какое-то время пыталась выживать самостоятельно, сократив зарплаты сотрудникам почти наполовину. В течение последующей недели половина сотрудников редакции подали заявления об увольнении. Оставшиеся — истинные патриоты газеты, настоящие подвижники, стоявшие у ее истоков, продолжали ее выпускать. Потом из ежедневной газеты «Московский репортер» превратился в еженедельник. Но продолжал регулярно выходить, не в меру будоража московские умы, пока какая-то всемогущая рука сверху не погрозила пальчиком рекламодателям. И те перестали публиковать в газете свою рекламу. В ответ главный редактор еще понизил зарплату сотрудникам и себе, и, в конечном итоге редакция газеты стала состоять из четырех человек: два корреспондента, я и Вова Чикин, корректор Полина Шлыкова и зам главного редактора, он же верстальщик и ответственный секретарь — Витюня Жмуркин. Пятым был сам главный редактор Геннадий Павлович Нехватов. Два месяца газета еле держалась на плаву, но потом положение стало выправляться. Вновь появилась кое-какая реклама… Наш еженедельник не рвали из рук, как в прежние времена, но раскупался он весь, без остатка. Нехватов даже повысил должностные оклады, что вселило надежду… А потом кто-то наверху сделал начальнической рукой новую отмашку. И московские киоски перестали брать «Московский репортер» на продажу — мол, не расходится. Хотя это была откровенная ложь. Тиражи стали зависать, одни убытки. И в августе две тысячи восьмого года холдинг «Национальная медиакомпания», как выразился один из ее руководителей в СМИ, «приостановил выпуск газеты ввиду явной убыточности».
Это был конец. После последнего выпуска «Московского репортера» главный собрал нас всех, накрыл поляну на белой скатерти у себя в кабинете, крепко напился и поочередно обнял всех и расцеловал в уста.
— Прощайте, други, — со слезою в голосе говорил он, принимая рюмку «на посошок». — Для меня было большой честью работать с вами…
— Прощайте, Геннадий Павлович… — сказала Полина Шлыкова, повиснув на шее у главного редактора.
— Гена! Будь! — Это сказал Витюня Жмуркин, смахнув скупую мужскую слезу с ясных глаз.
