Евгений Сухов - Подставная дочь
– Браво! – констатировал я.
– Не мне браво, а тебе, о, учитель, – торжественно произнесла Ирина и, сложив ладошки внутренними сторонами друг к другу, прижала их к груди и слегка поклонилась.
– Ладно, ладно, – рассмеялся я. – Вижу, что ты настоящая актриса. С кем еще успела поговорить?
– С Толиком. Это местный Казанова, так сказать. Причем не в масштабе класса, а в масштабе школы. Очень высокого о себе мнения, умненький, прехорошенький такой, в школьной группе играл на гитаре… Девчонки к нему льнут. Ко мне пытался клеиться…
– Да ты что? – изобразил я на своем лице несказанное удивление.
– Представьте себе, да, – кивнула Ирина.
– И как?
– А никак… Поставила его на место сразу, как только выведала у него все, что хотела.
– Да-а, ты это можешь, – с ходу признал я и добавил: – А что выведала-то?
– Сначала он ломался, не хотел ничего говорить, хотя ему было лестно, что к нему пришла журналистка. Потом, когда я задела его мужское самолюбие, сказав, что по его вине пострадали два человека, он заявил, что никакой своей вины здесь не видит, поскольку ничего особенного у него с Сашей Терентьевой не было и быть не могло. Дескать, посидели пару раз в кафешке, так что, мол, из того? Ему, как честному человеку, теперь жениться, что ли, на ней нужно? Мы, говорит, даже не целовались с ней ни разу. И никакой его вины в том, что случилось, нет. Такой вот фрукт, очень неприятный. На мой вопрос, ссорились ли Терентьева с Липаковой, он ответил, что вроде бы нет. И обидных слов Светлана Липакова в адрес Саши Терентьевой вроде бы не говорила. Как так случилось, что Терентьева избила Липакову едва не до полусмерти, он знать не знает и ведать не ведает…
– Что-то я не чувствую пока в его словах лжи, – раздумчиво произнес я. – И эти его «вроде бы» тоже ни о чем не говорят, кроме того что он не знает точно, ссорилась ли до избиения Терентьева с Липаковой и оскорбляла ли Светлана Липакова Сашу. Разве не так?
– А лжи в его словах и не было. В этих, о которых я тебе рассказала. Но вот когда я сказала ему, что было бы неплохо, если бы он позвонил матери Саши и поинтересовался, не нужно ли ей чего, ведь живут они бедно, да и брат Саши болеет, то Толик ответил, что не намерен названивать матери девчонки, которая может так поступать со своей одноклассницей. К тому же он, мол, и телефона домашнего их не знает…
– А тут где ложь? – поинтересовался я. – Может, так оно и есть.
– А ложь в том, что домашний телефон Терентьевых он прекрасно знал, – ответила Ирина, – и не раз звонил к ним домой. Об этом мне сказала сама мама Саши…
– Ты и с ней успела поговорить? – удивился я.
– Успела, – кивнула Ирина.
– Молодец… Хватка у тебя, что надо. Берешь быка за рога! И что, мать Саши говорит, конечно, что дочка ее не виновата? Она не такая, а, дескать, очень хорошая, заботливая, отзывчивая, мне всегда помогает, брата очень любит, собак, кошек, мышей… Мухи не обидит… Что она не могла этого сделать и что произошла какая-то ошибка, – предположил я. – А что ты хотела, ведь это мать! Она по-другому и не скажет.
– В том-то и дело, что она не говорит ничего подобного. Она только сожалеет о случившемся и надеется, что Сашу не накажут слишком уж строго…
– Неужели?
– А вот так, – ответила мне Ирина. – Говорит, что она очень сожалеет о том, что ее дочь переборщила и что не нужно было бить эту Свету Липакову столь жестоко…
– Переборщила, так и сказала?
– Да. И мне кажется, она чего-то не договаривает или тоже врет…
– Зачем? – спросил я. – Какой смысл?
– Даже не знаю, – пожала плечами Ирина. – Не понимаю ничего. Об этом я и хотела с тобой посоветоваться. У меня такое ощущение, что и Липакова, и Толик, и мама Саши словно условились говорить неправду. Вот только продумали все не очень умело, поэтому и происходят такие вот накладки: например, Толик говорит, что не знает номера домашнего телефона Терентьевых, а Терентьева говорит, что он часто им звонил…
– Возможно, ты права, – заметил я. – Попробуй поговорить с подругами Саши.
– А не было у нее подруг, – сказала Ирина.
– Как не было? – удивился я. – Совсем, что ли?
– Да, совсем. Некогда было Сашке с подругами тусоваться.
– Гм, давай-ка поподробнее об этой Александре Терентьевой. Что она собой представляет, семья, интересы, прочее… Все, что о ней знаешь…
– Ну, что… – Ирина немного подумала. – Живет она с матерью и младшим братом Колей, которому шесть лет. Отец у них давно умер. Пил, кажется, сильно, но этого я точно не знаю. Коля мальчик болезненный, у него врожденный порок сердца. Ему все время нужны дорогие лекарства. Лишних денег в семье нет: мама Сашки работает простым библиотекарем. А какая в библиотеке зарплата? Сам знаешь, копейки… Вот Александра и работает с восьмого класса в продуктовом магазине. Полы моет, товары раскладывает. Мечтает, чтобы брат вылечился. Как-то она говорила мне, что нужна операция, потом реабилитация, но все это стоит очень дорого, и таких денег им никогда не накопить. А так характер у нее закрытый, особо ни с кем не разговаривает и никого близко к себе не подпускает, держит со всеми дистанцию. Но не потому, что стесняется своей бедности. А потому, что…
– …гордая, – закончил я за Ирину.
– Да, гордая, представь себе, – повторила за мной Ирина с некоторым вызовом.
– А не могло быть так, что боязнь за брата, бедность, обида на окружающий несправедливый мир, насмешки одноклассниц, безысходность, постоянная тревога за больного братишку… Все это копилось годами, копилось… А потом неожиданно прорвалось и вылилось вот в такую ярость и злобу по отношению к своей более благополучной однокласснице, – пытливо посмотрел я на Ирину. – Ну, что-то вроде синдрома.
Ирка задумалась. Наверное, такое могло случиться со всяким, у кого лопнуло терпение в поисках выхода, которого не было. А может, и не со всяким, поскольку, чтобы вот так избить одноклассницу, мало, наверное, лишь одного лопнувшего терпения и ощущения безысходности. Нужно еще что-то такое в характере, какой-то изъян, надрыв, что вызывало бы желание бить человека ногами по голове и лицу. Имелось ли такое в характере Александры Терентьевой?
– Нет, она не могла так жестоко избить, – твердо ответила Ирина.
– Точно? – Я снова пытливо посмотрел на свою подругу.
– Точно, – убежденно произнесла она. – Ну, и что мне дальше делать?
– Раз все врут, а это лишь следствие чего-то, то тебе надо найти это «что-то», то есть причину этого вранья, – посоветовал я.
– А что может быть причиной?
– Я думаю, что твоих опрошенных: Липакову, Толика и мать Терентьевой…
– Зинаиду Ивановну, – подсказала Ирина.
– …Зинаиду Ивановну, – добавил я, – могли попросить говорить неправду, запугать или дать денег, чтобы они говорили неправду. Возможно, кто-то из них подкуплен, кто-то запуган.
– Ну, ни Толик, ни Зинаида Ивановна не похожи на запуганных людей, – в задумчивости произнесла Ирина.
– Значит, их подкупили, – предположил я. – Ты же сама сказала, что Зинаида Ивановна нуждается в деньгах А Толику тоже деньги не помешают. Девочек, к примеру, на последний сеанс водить.
– Но кто подкупил? – посмотрела на меня Ирина.
– Это как раз и следует выяснить.
– А как?
– Надо ответить на два вопроса. – Я заложил руки за спину и принялся расхаживать по комнате, вещая эдаким менторским тоном, как профессор перед первокурсниками. – Кому выгодно то, чтобы и потерпевшая Светлана Липакова, и Казанова Толик, и даже Зинаида Ивановна, мать обвиняемой в преступлении девушки, говорили бы неправду. И почему выгодно. Есть какие-нибудь мысли по этому поводу?
– Нет, – ответила Ирина. – Но направление дальнейшего расследования ты мне обозначил, спасибо.
– Всегда пожалуйста. Может, мне к твоему расследованию подключиться? Мог бы чего-то подсказать по мере его продвижения.
– Нет, – твердо отказалась Ирина. – Я хочу распутать это дело сама. От начала и до конца. А вот твои советы, как сегодня, например, мне, конечно, не помешают.
– Хорошо, обращайся в любое время дня и, главное, ночи, – улыбнулся я, притянув ее к себе. – Всегда пожалуйста! Кстати, а ты не спрашивала мать Саши…
– Зинаиду Ивановну, – снова помогла мне Ирина.
– Да, Зинаиду Ивановну, что сама Саша говорит на допросах? Вину свою она признала?
– Опа! – Ирина отпрянула от меня и удивленно произнесла: – И как это я не доперла спросить у нее, призналась Сашка в избиении или нет! Ведь это же самое главное.
– Не факт, что признание – это самое главное, – заметил я. – Самооговоры тоже не редки. Может, она хочет кого-то выгородить?.. Но, конечно, если человек признался, что преступление совершил он, искренне раскаивается и тому подобное, то это уже говорит о многом…
– Завтра же я еще раз поговорю с Зинаидой Ивановной, – задумчиво проговорила Ирина.
