Елена Басманова - Карта императрицы
– А в том, милая моя панночка, – умильно пропел модный портретист, – что мне нужна модель, настоящая модель! Помогите бедному таланту! Не губите!
Все невольно рассмеялись.
– Господин Закряжный! – раздался вдруг откуда-то сбоку звонкий девичий голосок.
Случайные собеседники дружно оглянулись, с гранитных ступенек храма они увидели чудом пробравшийся сквозь толпу экипаж.
– Прошу прощения, одну только минуту, – поспешно бросил Закряжный и бегом помчался вниз по пологим ступеням.
Добежав до экипажа, он начал что-то быстро говорить и размахивать руками, затем открыл дверцу и помог седокам сойти на землю. Потом заспешил обратно, часто оглядываясь на следовавших за ним: на пожилую пару и более всего на стройного молодого человека в форме чиновника Ведомства Императрицы Марии и на юную девушку, хрупкую, изящную, едва достающую ему до плеча.
– Господа, господа, – запыхавшийся художник остановился перед оставленным им обществом, – сегодня воистину чудесная ночь. Позвольте вам отрекомендовать – действительный тайный советник, господин Шебеко, Ермолай Егорович с супругой, Прасковьей Семеновной. И их внучка, Катенька, Екатерина Борисовна Багреева. Катенька – фрейлина Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. И, наконец – служащий Ведомства Учреждений Императрицы Марии Федоровны, Дмитрий Андреевич Формозов.
– Христос Воскресе! – вразнобой воскликнули все вместе.
– Здравствуйте, Клим Кириллович, Христос Воскресе. – Неожиданно для художника супруги Шебеко первым облобызали доктора Коровкина.
– Воистину Воскресе, – доктор с улыбкой оглядел стариков, – что-то давно вы меня не беспокоите, да видать и к лучшему, выглядите вы прекрасно.
– Так это заслуга нашей Катеньки, – довольно произнес Ермолай Егорович, – она перебила вашу практику. Лучшее лекарство для нас – юная душа рядом. Как вышла из Смольного института, так и солнышко засияло в нашем доме.
– Ермолай Егорович похлопотал, и Катеньку пожаловали во фрейлины Вдовствующей Императрицы... Я и рада, ей надо быть в свете, надо пользу обществу приносить. – Просияла супруга действительного тайного советника.
Доктор Коровкин с явным удовольствием смотрел на юное, с нежным заостренным подбородком, личико Кати, которая, казалось, вся светилась радостью и добротой. Девушка без стеснения потянулась к доктору – и Клим Кириллович, склонившись и взяв ее за руку, трижды коснулся пересохшими от волнения губами благоухающих фиалками щечек.
– Позвольте представить вам дочерей профессора Муромцева, – он все еще не отпускал нежную ручку Кати, – Брунгильда Николаевна и Мария Николаевна.
– Как же, как же, много наслышаны, – радостно закивала госпожа Шебеко.
– И в газетах писали о вашем искусстве, мадемуазель, – подхватил господин Шебеко.
Брунгильда сдержанно поклонилась, чуть приподняв уголки губ в знак благодарности за признание, и повела точеным подбородком в сторону аккуратного молодого человека в темно-зеленом мундире; его глаза мгновенно вспыхнули. Мистер Стрейсноу неопределенно хмыкнул и передернул плечами.
– Вместе с нами, – продолжил доктор Коровкин, не замечая нахмуренных соболиных бровей Муры и помрачневшего лица зарубежного друга Брунгильды, – наш гость из Англии, сэр Чарльз Стрейсноу, баронет.
Англичанин сделал шаг вперед и, прижав к груди шляпу, поклонился.
– Боже! – одновременно воскликнули господин и госпожа Шебеко. – Да он вылитый Петр Великий!
– Да, сходство есть, – неохотно согласился доктор, – рост, сложение, глаза, усы...
– Мистер Стрейсноу, – приятным баритоном, очень осторожно обратился по-английски к иностранцу господин Формозов, – не было ли в вашем роду кого-нибудь, кто был знаком с Петром Первым?
– На что вы намекаете? – строго вскинулась госпожа Шебеко.
– На внебрачных детей вашего императора, – ответил англичанин. – Русские, когда я был в Берлине и Риме, надоедали мне этим вопросом.
– Если бы мистеру надеть лавровый венок на голову да усадить на коня – прямо Медный всадник.
Вынырнувший откуда-то сбоку господин Багулин махнул рукой в сторону могучей фигуры на вздыбившемся коне, едва видневшейся на берегу Невы.
– Глазастый Модест, – вздохнул кротко художник, – он и высмотрел в толпе это чудо. Вот приглашаю к себе в мастерскую мистера и его друзей. Да заодно и разговляться пора. Да все никак не получаю согласия.
– А если я попрошу вас принять приглашение? – Катенька Багреева ласково заглянула снизу вверх в лицо смущенного доктора Коров-кина. – И дедушка с бабушкой с нами пойдут. Тем более я должна убедиться, что заказ господину Закряжному для резиденции Марии Федоровны готов. Он мне клялся, что не обманет.
– Готов-готов, милая моя бесценная госпожа, – театрально склонился перед хрупким созданием художник, – да разве я мог обмануть такого ангела? Да и просьбы Вдовствующей Императрицы для меня не пустой звук, а великая честь. Прошу пожаловать всех вас, господа, в мою мансарду, не извольте омрачить отказом святую ночь братской любви и единения.
Мура закусила губу – художник ей нравился с каждой минутой все больше и больше, и она готова была рассмеяться, если бы ее не раздражало излишнее внимание доктора Коровкина к смазливой фрейлине.
– Брунгильда, – обратилась она к сестре, – что ты думаешь по этому поводу?
– Я ничего не думаю, – равнодушно ответила сестра, – я хотела бы узнать мнение сэра Чарльза. Мистер Стрейсноу, не желаете ли осмотреть мастерскую лучшего российского художника-портретиста?
– О, yes, – кивнул англичанин, на левой руке его, прижатой к груди, блеснул перстень.
– Ура! Идем! Прошу всех следрвать за мной, прошу не теряться, здесь совсем рядом, совсем близко. – И художник повлек за собой пестрое общество.
Мура шла рядом с доктором, впереди шествовала Брунгильда с англичанином, а еще дальше, рядом с могучей фигурой художника, мелькало светлое кружево на голове Катеньки Багреевой, держащей под руки бабушку и дедушку.
Позади Муры шли стройный подтянутый Дмитрий Формозов и забавный толстячок Модест Багулин.
Замыкал шествие экипаж, неожиданно лишившийся своих седоков
Когда процессия уже свернула в переулок, в котором стоял дом, давший приют художнику, Мура услышала за спиной обиженный голос страхового агента.
– И все-таки есть в этом человеке что-то тревожное, что-то опасное. У меня нюх, я чую.
– Вы про кого говорите? Про англичанина? – уточнил приятный баритон Формозова.
– Про него, будь он неладен. Я чувствую, что от него веет смертью.
– Это из-за его сходства с покойным императором. Мистика какая-то, – баритон звучал вполне равнодушно.
– Вот и я говорю. Жуть. Холод кладбищенский. Не по себе мне. А вам? – настаивал толстячок.
– Да, пожалуй, – нехотя подтвердил чиновник. – Смерть всегда рядом.
– Тогда еще есть время, – схватил его за рукав Модест Багулин. – Срочно, прямо сейчас, застрахуйте у меня вашу жизнь!
Глава 3
Художник Роман Закряжный толкнул незапертую дверь мастерской, прихожая которой освещалась тусклой электрической лампой в причудливом плафоне.
– Жаль, Аглаши нет, не пришла еще, видно, со службы, – пояснял он на ходу, – этажом ниже проживает, вышивальщица, помогает мне по хозяйству. Вот и стол сегодня приготовила – сейчас разговляться будем. Прошу проходить и присаживаться.
Его гости, освободившись в тесной прихожей от верхней одежды, галош и ботиков, прошли в протопленное просторное помещение. Вдоль стены мастерской справа от входа тянулись полки со свернутыми холстами, ящичками с красками, какими-то склянками, кувшинчиками, безделушками, с опущенными в банки кистями и предметами непонятного назначения. Левый угол занимала широкая софа под кретоновым покрывалом вызывающего красно-вишневого цвета, ближе к окнам размещался заставленный снедью стол и разномастные стулья.
Напротив входа, у занавешенных плотными шторами окон, с незаконченного портрета на мольберте из-под насупленных бровей грозно взирали на вошедших темные очи. Портретами были увешаны все не занятые полками стены, но и на полках стояли миниатюры, живописные и скульптурные – и все они изображали вдохновенное лицо императора Петра.
– Прошу садиться, – послышался голос художника, примчавшегося из кухни с подносом, заполненным плошками со студнем. – Я же говорил вам, что будете поражены. Мистер Стрейс-ноу, прошу вас! Сударыни, судари, подкрепимся, чем Бог послал.
Оправившись от удивления, гости направились к столу, уставленному пасхальными яствами. В центре, выложенная на фаянсовом блюде с синей каймой, возвышалась пасха: на боковых плоскостях творожной пирамиды выделялись четко прорисованные растительные узоры и буквы «X» и «В» – «Христос Воскресе». Рядом, на таком же фаянсовом блюде лежали крашеные яйца: традиционные красные и пестрые, всех цветов, с причудливой виньеткой, в центре которой помещалось знакомое лицо с черными торчащими усами. Завершал композицию пышный, покрытый глазурью кулич.
