Лариса Соболева - Последнее слово
– Я сам позвоню. Делайте, что считаете нужным.
– В таком случае прошу пройти с нами, – официальным тоном сказал Добрынин супругам.
Лора подступила к нему почти вплотную и прошипела:
– Вы бессердечный. Вы не человек, вы зомби. Погодите, я на вас жалобу накатаю во все инстанции, я вас так достану…
– Гражданка, прошу пройти в машину. Борис Львович, вы все же позвоните дочери, вам нельзя оставаться одному. И закройтесь.
– Хорошо, хорошо… – отозвался тот.
Дом опустел. Стало тихо. Лишь маятник напольных часов отмеривал время, в котором теперь не было смысла. Словно специально в такт маятнику зажигались и гасли огоньки новогодних гирлянд. Борису Львовичу не сиделось, он бесцельно проехал вокруг стола, выехал в коридор, где было темно, достиг кухни, включил свет. На полу мелом очерчена фигура, там, где голова, – лужа крови. Борис Львович поехал назад. Гостиная, праздничный стол, огни и много света. Свет раздражал. Он погасил верхний свет, сидел в полумраке, раздавленный и не способный ни на что, пока не раздался звонок. Не торопясь, так как силы иссякали, Борис Львович подъехал к накрытому столу, взял трубку.
– Это я! – послышался радостный голос Насти, затем несколько голосов громко выкрикнули: – По-здрав-ля-ем! С Но-вым го-дом!
– Спасибо, я вас тоже поздравляю.
– Папа, здоровья тебе! – повизгивала Настя, заливаясь смехом. – Не огорчай нас больше, будь умницей, слушайся Яну. Кстати, где Янка?
Он никогда никого не жалел, об этом вспомнил лишь сейчас. Ему не важны были ни семья, ни дочь с внуками, ни две бывших жены, ни собственная жизнь. Он все отдавал работе, не щадя ни себя, ни других, он был фанатом, для которого существовала только цель – открытие и победа. Разве можно было его любить, прощать? Он даже Янке, отдавшей ему свою молодость, посвятившей всю себя капризам старика, будто делал одолжение, позволяя его любить, а сам любви не додал. Что сказать дочери теперь, когда ему невыносимо трудно, когда он нуждался в участии? Яны нет, по какой-то нелепой случайности ее убили прямо в доме, убийца убежал, а возможно, это друзья жены ее убили. Это сказать? Испортить праздник, как всегда он делал, не считаясь ни с кем, только с собой? Заставить дочь мчаться среди ночи к нему?
– Яна?.. Она… на кухне, – солгал он.
– Зови ее!
– Милая, я так устал… Завтра увидишься с ней.
– Ой, прости, папа. Ладно, передай Янке наши поздравления. Еще раз поздравляем тебя, целуем вас обоих. Пока.
– Передам, – сказал он гудкам в трубке.
Один. Впервые Борис Львович почувствовал себя глубоким стариком с усталостью на плечах. Его так придавило, что не мог оставаться в кресле, поехал в спальню, где с трудом перебрался на кровать. Он неудобно лежал спиной на подушках, а сердце, ставшее маленьким, робко вздрагивало: тук… тук-тук… тук… Борис Львович повернул голову – рядом пустовало место. Стоило ему ночью зашевелиться, Яна тут же просыпалась, и тихо, чтоб не потревожить его, если он спит, звучал ее шепот:
– Тебе плохо?
Иногда он делал вид, будто не слышит, часто без причин раздражался или пренебрежительно бросал: «Воды принеси». И Янка мчалась за водой или за чем другим, что ему вовсе не было нужно. Она обладала потрясающим терпением, Борис Львович оценил это еще до операции, у него было время взглянуть на себя со стороны и ужаснуться. Перед больницей он написал ей письмо на тот случай, если никогда не вернется. И не отдал, положил в ящик письменного стола. Она помогла ему выжить и так нужна ему…
Но что, если сон продолжается, а на самом деле ничего не было? Вот сейчас войдет Янка, скажет, как она устала, сбросит платье прямо на пол, переступит через него, на ходу надевая сорочку, и бухнется на кровать. Потом придвинется к нему, станет тепло и хорошо. Если б она вошла…
Он смотрел на дверь, мысленно повторяя: «Войди, а то у меня мало времени». Борис Львович видел в полумраке только дверь, остальное расплывалось, не имея четких линий. С новым вдохом дверь приближалась, а с выдохом удалялась, и удалялась с каждым разом все дальше, дальше… Где она – Янка?
Все же дверь открылась. Борис Львович сначала услышал скрип, потом увидел полоску света и фигуру. Яна пришла, как всегда приходила по первому его зову, она не могла не прийти, хотя ее уже нет. А он есть. Зачем он есть? Он должен был уйти, а не она. Яна неспешно и бесшумно скользила к нему в своем розовом платье, правда, цвет он уже не различал, просто знал: платье розовое. Наконец увидел ее лицо с удивительно внимательным взглядом, будто она собиралась спросить: «Как ты, что хочешь?» Милая, чудная, не оставила его. Только бы успеть сказать, попросить прощения… а сердце все медленнее и протяжнее вздрагивало, он слышал его…
Она наклонилась к нему, Борис Львович вдыхал ее запах. Дурак, атеистом был, оказывается, вон как все выглядит.
– Янушка… – сказал он.
Или ему почудилось, что сказал? Своего голоса не расслышал. И ударов сердца больше не слышал. Но он жив… кажется. Или уже нет? Лицо Яны таяло, таяло… таяло…
Яна тронула его за грудь:
– Борис…
Он не ответил, смотрел перед собой, хотя только что дышал. Яна прощупала пульс. Пульса не было. Значит, конец. Она вышла, плотно закрыв дверь. В гостиной Яна налила коньяка половину бокала, выпила залпом, утерла губы тыльной стороной ладони, потом взяла телефон.
– Янка, ты? – почти закричал Родион.
– Я, я, – говорила она тихо. – Ты где?
– В машине сижу… Ждал твоего звонка. Ну, что там?
– Можешь войти.
Яна поднялась, слегка пошатнулась, потерла плечи ладонями – она ужасно замерзла, ее била дрожь. Посмотрев в зеркало, салфеткой попробовала вытереть волосы, но они ссохлись. Яна закрутила их в жгут и заколола шпилькой. Вбежал Родион, не раздеваясь и не говоря ни слова, подлетел к столу, налил коньяка в рюмку и опрокинул ее в рот. Только после этого взглянул на Яну с опаской:
– Ты уверена?
– Пульса нет.
– Ну и крепкий старик… А говорила, сразу дуба даст. Нет, представь: видит, что ты труп, – и ничего. Да у него сердце крепче, чем у меня.
– Я сама перепсиховала, особенно когда он разговаривал с дочерью.
– Звонил ей?! – ужаснулся он.
– Она ему.
– Ты, говорила, все продумала… – опешил Родион. – А провод чикануть не сообразила?
– Он ничего не сказал дочери.
– Фу, напугала, – отер пот со лба Родион.
– Боже мой… неужели все закончилось? – Радости в интонациях Яны не слышалось, да и лицо было с выражением плаксивости, однако держалась она неплохо. – Со всеми расплатился?
– Обижаешь, – уже улыбался Родион. – Успели даже форму ментам отвезти, бабки тоже, не волнуйся, все остались довольны.
Яна снова налила в бокал коньяка, сделала пару глотков и упала на диван. Дрожь не проходила. Слишком много людей вовлечено, ее это пугало, но спектакль предполагал участие нескольких человек, без них она не могла обойтись. Они не должны были подпустить мужа к ней – трупу.
– Нас не сдадут? – задала она мучивший ее вопрос.
– Мои парни? – усмехнулся Родион, подсев к ней и обняв за плечи. – Это надежные ребята, проверенные. Классно разыграли старика, а?
– Бездарно, – промямлила Яна. – Ели б он не был в шоке, сообразил бы, что его дурачат.
– М-да, папаша обожал тебя. Мне его даже жалко стало.
– Зря, что ли, я старалась? Не помню, когда спала последний раз положенные семь часов. – Он притянул ее к себе, но она отстранилась. – Не сегодня и не здесь. А твоя артисточка погорелого театра не сдаст?
– Артисточка знает, с кем имеет дело, язык вырвем. – Он обвел взглядом стены. – А теперь скажи честно, на сколько это все тянет?
– Здесь не все, еще в квартире полно, – хмуро проговорила Яна. – Я приглашала одного типа, он сказал лишь приблизительную стоимость коллекции.
– Ну и сколько, сколько? – не терпелось узнать ему.
– Одни голландцы миллионов на восемь потянут. Баксов.
Родион присвистнул, затем улыбнулся:
– А забивала баки, будто устала от папаши. Я, как сюда попал, сразу понял, дело в картинках и статуэтках.
– Я и устала. Ошибочно приняла благоговение перед светилом за любовь, за что и наказана тем же светилом. Я устала настолько, что даже радости не испытываю.
– Брось заливать, за бабки вышла замуж.
– Да особых бабок у него не было, – вздохнула Яна. – Только картины и скульптуры, но ему не приходило в голову расстаться с ними, когда были трудности. Я ему дочь родила, а тут его центр ликвидировали, он уехал за границу, нас оставил, перебивались кое-как, пока наш папочка вновь не стал на ноги. Приму душ. Посиди здесь, а то мне не очень…
Яна мылась тщательно и долго, будто смывала убийство с себя. Да, она убила, но признаться в этом – значит на всю жизнь обручиться с совестью, а Яна добивалась совсем другого. Был розыгрыш, неудачно закончившийся для одного из участников, вот и все. Вода привела ее в чувство, освежила, она вышла из ванной более уверенной. На кухне быстро вымыла пол, вернулась в гостиную:
