Камилла Лэкберг - Ангелотворец
— Если только это… — Старк вопросительно посмотрел на жену, и было видно, что она не понимает, что он имеет в виду, или же делает вид, что не понимает. Мортен продолжил, буравя женщину взглядом: — Единственное странное, что приходит мне в голову, это открытки на день рождения.
— Открытки? — удивился Молин.
— С самого детства Эбба на каждый день рождения получает открытку. Подписаны они просто «Й». Ее приемным родителям так и не удалось узнать, кто их посылает. И даже когда она переехала из дома родителей, открытки продолжали приходить, — объяснил Старк.
— И Эббе неизвестно, кто отправитель? — спросил Патрик и тут же поймал себя на том, что говорит о фру Старк так, словно ее тут нет. Он тут же повернулся к женщине, чтобы исправить ошибку. — У вас нет никаких догадок о том, кто бы это мог быть?
— Нет.
— А ваши приемные родители? Они точно ничего не знают?
— Ничего.
— А этот Й пытался связаться с вами как-нибудь еще? Угрожал?
— Нет, никогда, — ответил за Эббу ее муж. — Так ведь, дорогая?
Мортен поднял руку, словно хотел коснуться жены, но тут же уронил ее на колени.
Эбба покачала головой.
— А вот и Турбьёрн, — объявил Мартин, заметив приближающегося эксперта-криминалиста.
— Хорошо. Тогда, думаю, мы закончим и дадим вам отдохнуть. Сейчас приедет «Скорая». Если они будут настаивать на том, чтобы забрать вас в больницу, я рекомендую согласиться. Дым может быть очень опасным.
— Спасибо за совет, — поблагодарил Мортен, поднимаясь. — Позвоните, если что-нибудь узнаете.
— Конечно.
Патрик бросил взгляд на Эббу. Вид у нее по-прежнему был отстраненный. Интересно, как отразилась на ней трагедия из детства? Полицейский велел себе не думать об этом. Нужно было сосредоточиться на работе и найти поджигателя.
Фьельбака, 1912
«Как это могло произойти?» — недоумевала Дагмар. Она лишилась всего, что у нее было. Осталась в полном одиночестве. Куда бы она ни пошла, за спиной люди шептались о том, что натворила ее мама. Они ненавидели дочь за то, что сделала мать. Иногда по ночам девочка так сильно скучала по родителям, что приходилось кусать подушку, чтобы не заплакать. Потому что, заплачь она, злобная ведьма, у которой жила теперь Дагмар, избила бы ее до синяков. Девочке часто снились кошмары. Она просыпалась посреди ночи вся мокрая от пота. В кошмарах Дагмар видела, как отцу и матери отрубали головы. Потому что именно так их казнили. Дагмар там не было, и отрубленных голов она не видела, но все равно во сне ей являлись именно эти картины. А еще к ней приходили убитые дети. Восемь трупиков нашли полицейские, когда перерыли землю в подвале. Это ей сказала ведьма.
— Восемь невинных малышей… — сообщала она друзьям, заходившим в гости, и качала при этом головой.
Друзья тут же поворачивались к Дагмар.
— Девчонка не могла об этом не знать, — говорили они. — Она уже была в том возрасте, чтобы понимать, что к чему…
Дагмар старалась об этом не думать. Неважно, правду они говорили или нет. Мать с отцом ее обожали, а эти грязные вопящие младенцы все равно никому были не нужны. Иначе бы они не попали к ним в дом. Многие годы мать убивалась, заботясь о нежеланных детях, а что она получила взамен? Только унижения, оскорбления и чудовищную смерть. То же и с отцом. Он помогал похоронить их, и за это, по мнению людей, заслуживал смерти.
Отправив мать с отцом в тюрьму, полицейские отвезли девочку к ведьме. Все друзья и родственники от нее отказались. Никто не хотел иметь с их семьей ничего общего. Душегубица из Фьельбаки — так все звали мать с того дня, как в ее подвале нашли детские останки. Об этом даже стали сочинять песни. В них пелось о женщине, которая топила детей в корыте, и муже, зарывавшем трупики в подвале. Дагмар знала эти песенки наизусть. Дети ведьмы пели их для нее постоянно. Но она была сильной. Дома у родителей Дагмар была маленькой принцессой. Желанным ребенком в своей семье. Родители обожали дочку, и их любовь придавала ей сил. Единственное, что пугало девочку, так это звук шагов мужа ведьмы по ночам. В такие минуты Дагмар жалела, что не последовала за родителями в могилу.
Йозеф Мейер нервно провел пальцем по камню в руке. Эта встреча была крайне важна для него. Нельзя позволить Себастиану все испортить.
— Вот оно!
Себастиан Монссон ткнул пальцем в один из рисунков, разложенных на столе в конференц-зале.
— Наше видение! A project for peace in our time.[2]
Йозеф мысленно вздохнул. У него были сомнения в том, что эти клише на английском произведут впечатление на людей из коммуны.
— Мой партнер хочет сказать, что это фантастическая возможность для коммуны Танума внести свой вклад в борьбу за мир. Эта инициатива пойдет на пользу вашему имиджу.
— Мир на земле — это, конечно, хорошо. И с экономической точки зрения, проект неплохой. Он создаст рабочие места и усилит приток туристов, а это, как я знаю, сегодня немаловажно, — сказал Себастиан, потирая руки. — И денег коммуна сможет подзаработать.
— Но, конечно, самое главное, что этот проект направлен на установление мира, — продолжил Мейер, сдерживая желание пнуть своего бывшего одноклассника в ногу. Он знал, что так и будет, когда принимал решение работать вместе с ним на его деньги, но другого выбора у него просто не было.
Эрлинг В. Ларссон и Уно Брурсон кивнули. После скандала с реконструкцией курорта во Фьельбаке Эрлингу пришлось на время затаиться, но долго он без дела сидеть не мог. Недавно он снова вернулся в политику. Новый проект помог бы ему встать на ноги и заставил бы людей считаться с ним. Во всяком случае, Йозеф надеялся, что именно эти мысли и придут заказчику в голову.
— Звучит любопытно, — сказал Ларссон. — Можете рассказать подробнее о концепции?
Себастиан набрал в грудь воздуха, чтобы начать рассказ, но Мейер опередил его.
— Это кусочек истории, — начал он, доставая камень. — Альберт Шпеер[3] закупил гранит в Богуслене для нужд немецкого правительства. У них с Гитлером были грандиозные планы превратить Берлин в столицу мира, и гранит должен был использоваться в качестве отделочного и строительного материала.
Йозеф начал мерить комнату шагами, продолжая говорить. В голове у него раздавался топот немецких сапог. Звук, о котором его родители столько раз рассказывали ему со страхом в голосе.
— Но потом в войне наступил перелом, — продолжал он, — и Германия, захватившая весь мир, так и осталась мечтой Гитлера, о которой он грезил до последних дней. Несбывшаяся мечта, фантазия на тему грандиозных монументов и зданий, построенных на костях миллионов евреев.
— Какой ужас, — поежился Эрлинг.
Мейер разочарованно посмотрел на него. Они ничего не понимали, ничего. Но он не даст им забыть.
— Большие партии гранита так и не были отправлены…
— И тут появляемся мы, — перебил его Монссон. — Нам кажется, что эта партия гранита может стать символом мира. Причем символом, который будет приносить деньги. Если все, конечно, правильно обставить.
— Мы могли бы на деньги от продажи гранита построить музей еврейской истории и истории еврейства в Швеции. Там мы, например, могли бы представить истинную картину шведского «нейтралитета» во время войны, — добавил Йозеф.
Он опустился на стул. Себастиан обнял его за плечи. Мейеру пришлось напрячься, чтобы не сбросить руку. Он изобразил улыбку. Эта ситуация напоминала ему о временах на Валё. Тогда у него было ровно столько же общего с Монссоном и с другими так называемыми друзьями, сколько и сегодня. Как бы он ни старался, ему не суждено было принадлежать тому прекрасному миру, из которого вышли Йон, Леон и Перси. Впрочем, ему это и не было нужно. Тогда не было нужно. А сейчас он нуждался в Себастиане. Это был его единственный шанс воплотить свою мечту в жизнь. Столько лет Йозеф мечтал увековечить в памяти людей все те ужасы, которые пришлось пережить еврейскому народу! Ради осуществления этой мечты он готов был заключить сделку с самим дьяволом, если бы это потребовалось. А потом, со временем, Мейер надеялся отделаться от напарника.
— Как говорит мой партнер, — сказал Себастиан, — это будет прекрасный музей. Туристы со всего мира захотят его посетить. И ваша коммуна прославится добрыми делами.
— Звучит неплохо, — признал Эрлинг. — А ты что думаешь? — спросил он у Уно Брурсона, второго человека в коммуне, который, несмотря на жаркую погоду, был одет в свою обычную фланелевую рубашку в полоску.
— Может, и стоит взглянуть на него поближе, — пробормотал Уно. — Но не знаю, есть ли у коммуны на это деньги. Сейчас тяжелые времена.
Монссон расплылся в улыбке:
— Я уверен, мы сможем договориться. Главное, что есть интерес с вашей стороны. Я готов вложить в проект большую сумму.
