Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем
Готлиб хрипел, тело его выгибалось. По простыням под его телом расползалось желтое пятно – он обмочился, задыхаясь.
– Крепче, – шипела Либби. – Ну?!
Йохан нажал, удерживая голову Готлиба в подушке, потом надавил коленом ему на спину. Пальцы Готлиба царапали простыню, в спальне запахло мочой.
И вдруг его тело разом обмякло.
Йохан все еще держал его, а затем резким жестом убрал руки.
Готлиб не шевелился. Йохан осторожно за волосы повернул его голову.
Глаза юноши остекленели. Он был мертв.
– Никто ничего не заподозрит, – прошептала Либби. – Никто ничего, никто, никто, никто… Уходим, быстро.
Они ринулись к двери – мгновение, и вот уже они идут по коридору.
Йохан Кхевенхюллер не мог описать свои ощущения. Ему казалось, что прошли годы и столетия. На самом деле они находились в спальне Готлиба всего несколько минут.
– Лихорадка, – прошептала Либби. – Он болел лихорадкой. Все подумают, что он умер от лихорадки. Йохан… Йохан, ты слышишь меня?
Он остановился.
– Иди к гостям. Мне надо привести в порядок платье. – Либби указала на свой кринолин. – Потом я буду в детской, у Франца. Все должно выглядеть как обычно.
Она повернулась и, шурша юбками, двинулась прочь. Лиловый лионский шелк издавал при каждом ее шаге звук, похожий на шипение змеи.
Йохан Кхевенхюллер направился в гостиную. Он шел медленно. К счастью, он не встретил в коридоре никого из слуг.
Подошел к закрытым дверям гостиной.
В этот момент он абсолютно забыл обо всем – о том, что там гости, что они заняты спиритическим сеансом, что там темно – все свечи погашены.
Он просто дернул створки белых дверей на себя, распахнул и…
Тьма.
И в этой тьме раздался испуганный женский голос:
– Я вижу! Дух! Дух явился! Пресвятая дева, спаси и помилуй нас, это дух! Это не мой муж Джузеппе!
Другая женщина начала истерически кричать:
– Отпустите мою руку!
– Кто здесь? – раздался напряженный голос Эмиля Ожье.
И только в этот миг Йохан Кхевенхюллер понял, что собравшиеся за столом видят его силуэт на фоне света, падающего из коридора.
– Господа, это я, – произнес он.
– Йохан? – воскликнул князь Фабрицио Салина. – Я сейчас зажгу свет.
Он воспользовался огнивом. Свечи вспыхнули в старинном бронзовом подсвечнике виллы Геката одна за другой.
Все, кроме князя Салины, по-прежнему сидели за круглым столом, но круг уже распался. Кузина Беатриче рыдала в голос, одна из ее кузин закрыла руками лицо, а другая мелко тряслась, словно в припадке. Эмиль Ожье выглядел бледным и встревоженным. У мадам де Жюн был какой-то странный отрешенный вид, словно она спала с открытыми глазами. Лучше всех держался князь Фабрицио Салина, хотя голос его дрожал.
– Йохан…
– Простите, я не хотел вас пугать. – Йохан подумал в этот момент: мертвецы, они выглядят как мертвецы. А как выгляжу я сам вот сейчас? – Я решил, что вы давно закончили сеанс.
– Вы явились в тот момент, когда мы услышали стук, – сказал Эмиль Ожье. – И сочли, что это был утвердительный ответ на наш вопрос: дух, ты здесь?
– Это не мой муж Джузеппе, – всхлипнула кузина Беатриче.
– Похоже на анекдот, – заметил князь Салина.
– Еще раз приношу вам свои извинения, я не хотел вас пугать. – Йохан уже взял себя в руки.
– Мы подумали, что это дух из ада, – срывающимся голосом возвестила кузина – старая дева.
– А это всего лишь я. – Йохан подошел к камину и начал зажигать свечи в канделябрах, отдернул штору на окне.
Ночь заглянула в гостиную виллы Геката.
– На сеансах чего только не бывает, – уже совсем иным тоном сказал Эмиль Ожье. – Анриетта, дорогая, с вами все в порядке?
– Все хорошо, просто отлично. – Мадам де Жюн, казалось, очнулась от забытья.
– Ну просто анекдот. Сюжет для литературного журнала «Послеобеденные чтения», – попытался свести все к шутке князь Фабрицио Салина.
И в этот момент где-то в недрах дома раздались женские крики. Истошно вопила горничная Франческа, призывая хозяев, а за ней и другие, поспешившие на зов слуги:
Несчастье! Какое несчастье! Молодой князь Готлиб…
В темном парке кричали белые павлины.
Сколько ни вглядывайся в темноту, их не увидишь в зарослях до самого рассвета.
А если закроешь глаза… вот так…
Йохан Кхевенхюллер закрыл.
Увидишь, услышишь, узнаешь, обретешь, потеряешь, убьешь лишь Лесного царя.
Глава 3
Лесной царь – после похорон
10 ноября 1863 года. Рим, вилла Геката
Никто ничего не заподозрил. Все подумали, что молодой князь Готлиб Кхевенхюллер скончался от лихорадки.
Заупокойная месса прошла в аббатстве Сан-Пьетро, расположенном недалеко от виллы Геката на Яникульском холме. Стоя на мессе в круглом храме Темпьетто сан Пьетро ин Монторио, воздвигнутом, по преданию, рядом с местом, где был распят апостол Петр, Йохан Кхевенхюллер думал о замке Ландскрон в Каринтии. О своем собственном замке.
О чем думала в эти дни жена Либби, он не спрашивал.
Свинцовый гроб с телом Готлиба поставили в склепе аббатства. Йохан поручил дворецкому нанять слуг для перевозки гроба в замок Ландскрон – сначала из Рима до Милана, а затем по новой железной дороге в Австрию. Готлиб, как последний представитель старшей ветви рода Кхевенхюллер, должен был упокоиться на кладбище предков в замке.
На третий день после похорон прибыл поверенный со своими стряпчими. Поверенный выразил глубокие соболезнования в связи с кончиной Готлиба. Они с Йоханом обсудили процесс его вступления в наследство, начали готовить новые документы. Йохан унаследовал титул князя Кхевенхюллера, его маленький сын Франц тоже.
Спальню Готлиба убрали и закрыли. Йохан с семьей планировал вскоре покинуть виллу Геката. Его ждал замок, ждали неотложные дела, богатство, венский двор и новое положение в обществе.
Вечером десятого ноября – ненастным и дождливым – на вилле Геката впервые после похорон вновь собрались гости. Приехали Эмиль Ожье, мадам де Жюн и князь Фабрицио Салина. Его кузины, присутствовавшие на похоронах, в этот раз от визита отказались, отговорившись недомоганием.
Йохан подумал – уж не заподозрили что-то старые кошелки? Но затем решил, что суеверные сицилийки просто трусят – их пугает, что Готлиб умер в тот момент, когда проводили спиритический сеанс. И теперь они просто боятся плохих воспоминаний.
– Смерть косит молодых, – грустно заметил Эмиль Ожье за ужином, накрытым в малой столовой.
На ужин подавали телячьи отбивные, салат латук, фрукты, жареных моллюсков, вино из подвалов аббатства. Дамы – мадам де Жюн и Либби Кхевенхюллер – были одеты как для глубокого траура: черный атлас необъятных кринолинов, черное кружево, из украшений – только серый жемчуг на золотых нитях, вплетенный в прическу.
– Молодость быстротечна, – сказал князь Фабрицио Салина. – Каждому положен свой предел, но печально, когда это происходит так рано. По крайней мере, он пережил своего отца.
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht…
Это донеслось до Йохана Кхевенхюллера – нет, не как эхо, и не как зов, и не как шепот спекшихся от жара, посиневших от удушья губ, а как… трудно описать как что – скрежет… царапающий нервы звук, словно где-то кто-то провел острыми когтями по мраморной гладкой плите, оставляя на ней глубокие борозды.
Я ему не отец. Он мне не сын…
Йохан Кхевенхюллер потянулся за бокалом вина и сделал большой глоток.
В этот момент он услышал – уже наяву – еще один странный звук: короткий безумный вопль – что-то среднее между визгом и мяуканьем, долетевший из темного ночного парка. Этот вопль услышали и гости.
– Белые павлины под дождем хандрят, – сказала мадам де Жюн.
– Кто-то охотится на них, – сказал князь Салина. – Не удивлюсь, если вы, Йохан, завтра утром обнаружите в парке парочку этих птиц, выпотрошенных, со сломанными шеями. Тут, на Яникуле, полно одичавших котов.
– На следующей неделе мы покидаем виллу Геката, – сообщил Йохан. – Возвращаемся домой.
– Вас будет не хватать в Риме в этом сезоне. – Князь Салина подбирал слова. – Надеемся увидеть вас в Италии снова.
Свечи в канделябрах потрескивали. Разговор не клеился, и это чувствовали все. Обычная салонная болтовня и сплетни в дни траура неуместны. О спиритическом сеансе никто не упоминал. Хотя Йохан видел по глазам Эмиля Ожье – этого писаки, что он не прочь поднять эту тему. Но правила приличия замыкали говорливому французу уста.
Йохан был уверен: Ожье, как и его сицилийских кузин, глубоко потряс тот факт, что смерть юноши совпала с ритуалом вызова духов. Для человека, увлекающегося спиритизмом, а таковым Эмиль Ожье, по его собственным словам, являлся, это имело глубокий смысл.
Черт с ним, – думал Йохан, – пусть и дальше забавляется этой ерундой. Главное, что он не задает нам с Либби никаких вопросов и не связывает наше отсутствие на сеансе с его смертью.
