Льюэс Пэрдью - Наследие да Винчи
Тоси кивнул:
— Я подслушал разговоры охранников. Так получилось из-за противоречий в распоряжениях брата Грегори и Бременской Легации.
— Чего? — вполголоса воскликнул Вэнс. Кингзбери — член этой международной организации!
— Да, — подтвердил Тоси. — Но подождите немного; я до этого доберусь. Позвольте мне рассказать все по порядку — или получится еще запутаннее… На протяжении столетий политическая ситуация менялась, — объяснял Тоси, — и несмотря на скапливающийся архив гениев монастыря, стало понятно, что мир просто слишком вырос; и Братьям снова придется искать союзника извне… На протяжении почти всего XIX века Братья беспомощно барахтались, пока наконец не заключили сделку с Альфредом Круппом.
При упоминании знакомого имени Вэнс подпрыгнул.
— Крупп! Я уже боюсь думать, к чему все это приведет, — мрачно сказал он.
— Подождите, — сказал Тоси, — то, что я собираюсь поведать, вас особенно заинтересует. В обмен на то, что Крупп поможет Братьям основаться в Ватикане, ему показали некоторые рисунки и изобретения да Винчи, которых раньше никто не видел.
Вот оно, подумал Вэнс, — ключ.
— Видите ли, — продолжал Тоси, — у братьев самая большая коллекция работ Леонардо в мире. Де Беатис был их человеком. Когда Леонардо умер, де Беатису удалось опередить людей из Ватикана и добраться до Клу на несколько часов раньше. Большую часть тетрадей и работ Леонардо вывезли монахи Братства и доставили сюда. Представители Ватикана приехали, когда де Беатис нагружал последнюю телегу — туда случайно попал и Кодекс, который недавно купил ваш Кингзбери. Эти работы увезли в Ватикан, изучили, а потом Папы и правительство Ватикана раздарили большую их часть как сувениры или раритеты.
Вэнс сидел в темноте молча и с широко раскрытыми глазами. Он догадывался, что услышит дальше.
— Понимаете, Вэнс… — В голосе Тоси появилась умоляющая нотка, словно прося: пожалуйста, поймите мой поступок. — Предложение брата Грегори, от которого я не смог отказаться, заключалось в том, чтобы провести здесь остаток жизни, и на основе своего научного опыта изучать многочисленные работы Леонардо, которые не видел никто из наших современников. Вы представить себе не можете, на что был способен этот человек. Идеи, которые он разработал намного раньше, чем технический прогресс позволил их осуществить, по-настоящему впечатляют. Из того, что я успел посмотреть за эти несколько дней, с тех пор, как меня сюда привезли, многие разработки настолько опережали время, что для их воплощения технологий нет до сих пор. — Вэнс сидел молча — он не мог в это поверить. — Вы не понимаете? — спросил Тоси. — У меня как у физика появилась возможность воплотить гениальные разработки Леонардо в жизнь.
В голосе Тоси звучало легкое сумасшествие — безумие одержимого человека, которого заставили сделать невозможный выбор между жизнью и смертью и дали слишком мало времени, чтобы как следует оценить ситуацию. Любой рационально мыслящий человек был бы также близок к сумасшествию. Брат Грегори и его монахи оживили Фаустову сделку. Взамен доступа к достижениям, величайшего ума, заметил про себя Вэнс, Тоси продал душу дьяволу. Как современный Мефистофель, брат Грегори пообещал знания и жизнь в обмен на человеческую преданность. Вэнс печально подумал, что в подобных обстоятельствах он мог бы поступить так же.
Тоси все говорил; безумие исчезло из его голоса, ибо он перешел к пересказу истории.
— Как и все предыдущие, — повествовал он, — союз с Круппом ослаб — на сей раз из-за того, что Германия проиграла войну. Если бы они победили, подозреваю, история католицизма выглядела бы иначе. В любом случае, союз с Круппом развился в еще более сильный союз с Гитлером…
— Поэтому на кладбище его могила?
— А… ну да, — ответил Тоси. — На кладбище есть специальный участок, где захоронены исчезнувшие нацисты, и можете поверить — некоторые еще доживают свои дни в помещениях холма. По сути, в этом и заключается причина, по которой Ватикан так долго не осуждал Гитлера. И брат Грегори, и Папа пытались заключить сделку с фюрером; и только после того, как Гитлер подписал пакт с Братьями, Папа его осудил. Это было сделано скорее в пику презираемому сопернику, чем из моральных принципов. Не стоит забывать, что Ватикан — это в первую очередь политика, и лишь потом религия. Сначала власть, потом духовное начало.
Тоси говорил с горечью человека, изгнанного Церковью. Он был одним из немногих людей нашего времени, отлученных за ересь. Тоси никогда не рассказывал об этом подробно, и Вэнс решил не спрашивать.
Эриксон понял, что слушает этот абсурдный рассказ уже без недоверия. Описываемые события стали настолько невероятны, что если бы Тоси сказал ему, будто в соседней комнате с имплантантом в груди живет Иисус Христос, Вэнс бы поверил. Человеческий разум — удивительная вещь, размышлял Вэнс: его устойчивость и способность приспосабливаться одновременно влекут за собой величайшие достижения и самую грандиозную ответственность. Потому что, с одной стороны, приспособляемость дает возможность человечеству выжить. Но способность ума мириться с самыми жестокими и бесчеловечными злодеяниями и принимать их как печальную, но порой необходимую часть реальности, содержит в себе разрушительное зерно. Человеческий разум может придумать способ уничтожить шесть миллионов евреев и отправить человека на Луну, и может создать представления о жизни и саму жизнь, которой правил бы брат Грегори.
— Предшественник брата Грегори предоставил Гитлеру и другие рисунки да Винчи, в которых содержались ключевые идеи, позволившие немцам построить первые ракеты и довести военные подводные лодки до такого высокого технологического уровня, — продолжал Тоси. — Понимаете — я уверен, вы понимаете, — что рисунки и разработки Леонардо не были точными рабочими чертежами. Но его поразительный разум сумел разработать модели, уникальные подходы к решению задач, которые позволили инженерам и ученым нашего времени закончить и усовершенствовать собственную работу… Да, Леонардо с нацистами почти выиграли Вторую мировую войну. — Тоси понизил голос и печально добавил: — Леонардо бы расплакался, увидев, как используются его изобретения. Но, — в этом «но» Тоси слышалась истерия человека, пытающегося убедить себя в правдоподобности созданной им реальности, — он не мог предвидеть, что может случиться и… и я должен продолжать работать… работать, или умереть.
Тоси погрузился в унылое молчание. Это настоящая пытка, думал Вэнс. Какая пытка для его ума: тщиться при думать рациональное объяснение сотрудничеству с этими чудовищами, отказ от которого означает смерть.
— А Бременская Легация, — мягко подтолкнул Вэнс, — какое она имеет к этому отношение?
— А? — переспросил Тоси, вздрогнув. — Бременская Легация? Да, конечно… ну… я до этого скоро дойду. — В голосе старика снова зазвучала какая-то сила. — Разумеется, после войны — точнее, незадолго до того, как она завершилась, — нацисты и фашисты начали появляться здесь десятками. Братья с радостью принимали ученых и инженеров, но из политиков — только таких выдающихся людей, как Борман и Гитлер, — и то после того, как те отдали имеющиеся произведения искусства и золото. На самом деле именно благодаря притоку немецких ученых в монастыре был разработан этот имплантант. Это изобретение нацистов разрабатывалось путем многочисленных тестов — зачастую с летальным исходом — на евреях, которых держали в немецких лагерях смерти. — Тоси долго молчал, словно раздумывая над выводами, которые можно сделать из последнего высказывания. Но… на чем я остановился? Я много болтаю… Да, после того, как стало очевидно, что война проиграна, нацисты попытались попасть в этот монастырь. Даже Муссолини[46] направлялся именно сюда, когда его схватили здесь на озере, в Донго. Где и повесили, — довольно сказал Тоси.
В монастыре стало оживленно. В садах и вдоль дорожек зажгли сотни фонарей, уничтоживших темные участки, по которым час назад незаметно пробирался Вэнс. Тем, кто совершал вечерние прогулки, было велено вернуться в помещение, а вместо них выпустили удвоенный патруль из вооруженных охранников, которые ходили быстро и целеустремленно: искали. В кустах обнаружили тело караульного с пробитой кирпичом головой.
Сюзанна прижималась лицом к дюймовой щели между ставнями, стараясь получше разглядеть, что происходит. Голова все еще болела от эфира, которым ее одурманили в Комо. Это было… кто знает, когда? Часы у нее забрали. Черт бы их побрал! Сюзанна чертыхалась уже в тысячный раз после того, как проснулась. Ее лишили даже возможности узнать, сколько времени.
Но, думала журналистка, наблюдая за неожиданной активностью на многочисленных дорожках, она одержала и маленькую победу: снотворного ей дали мало. Сознание вернулось еще в машине, прежде, чем они доехали до монастыря.
