Андрей Молчанов - Схождение во ад
Чекисты в кожанках из голливудских лент на историческую тему, или же гитлеровские штурмовики тридцатых годов по своей сути мало чем отличались от определенной категории московской публики, что сновала в "мерседесах", одетая в кожу современного покроя и одинаковые кепочки, либо - в спортивные пластмассовые костюмы или же кашемировые пальто. Солдатики криминальной империи, словно вышедшие из-под единого штампа, узнаваемые мгновенно и ясно дегенеративностью облика, пустотой и жестокостью глаз...
Словно сам ад выкинул сюда популяцию мелких крысиных сущностей, сбившихся в свои хищные, алчущие крови стаи. А над крысятами властвовали крысы в безукоризненно сшитых костюмах, жирные, лопающиеся от самодовольства и упоения властью, и аппетит этих грызунов предела не знал.
Из разговоров как с генералом, так и с капитаном Олегом, нехотя подтвердившим такое свое воинское звание, Ричард уяснил, что авторитет как мафии, так и хозяйничающего в стране ЦРУ, спецслужбам приходится поневоле признавать, ибо и в одном, и в другом случае, нити тянутся в высь недоступную...
Расчлененный и раскритикованный КГБ утрачивал силу и самоуничтожалс: профессионалы уходили в коммерцию, а порою и в мафию, энтузиасты хотя и крепились в надежде на некий реванш, однако тоже искали дополнительные статьи доходов, в чем обвинить их было достаточно сложно, а что же касалось службы внешней разведки, чьи возможности ограничивались жестким бюджетом, то тут, как понял Ричард, все держалось на исключительной самоотверженности полунищих сотрудников.
Ричард тихо, но неуклонно впадал в депрессию, старательно пытаясь не проявить ее в общении с людьми из разведывательного ведомства. Собственно, общение как таковое сводилось к долгим детальным беседам-допросам, поставленным по хорошо известным ему схемам.
На предложение пройти проверку на полиграфе он отреагировал с равнодушной готовностью, и тотчас был усажен на табурет и обвешан датчиками, крепившимися в носу, на мизинце, запястьях рук и голеностопных суставов.
Задавались стандартные вопросы, типа:
"Боитесь ли вы темноты?";
"Любили ли вы свою мать?";
"Могли бы вы зарезать овцу?";
"Злоупотребляте ли алкоголем?";
"Имелись ли у вас гомосексуальные контакты?".
Ричард размеренно отвечал "да"-"нет", бесстрастно ожидая вопроса главного:
"Вы контактируете с нами по заданию ЦРУ?"
Вопроса, в итоге заданного, причем - в утвердительной форме.
Ну и что? Пусть даже и дрогнула кривая под клювом самописца, пусть аналитик впоследствии обведет "всплеск" жирным красным фломастером, отметив в отчете взволнованность испытуемого при данном вопросе, но ведь и оправданную же взволнованность...
Впрочем, долбили его основательно, с учетом опыта и спецподготовки.
Он не выказывал ни малейшего раздражения или усталости в течение многочасовых бесед и тестов, понимая, что версия какой-либо провокации с его стороны, должна отработаться в полном объеме, согласно жестко установленным правилам.
Ночью, лежа в кровати и, глядя в размыто-тусклую белизну бетонного потолка, он размышлял над неотвязно встававшим перед ним вопросом: что дальше?
О том, что приехал сюда, он не жалел. Ему надо было увидеть эту страну, уяснить все происходящее в ней, и пусть его постигло разочарованное понимание, что никогда он не сможет жить здесь, - в зле и отчаянии, под проклятием Бога, все равно в том было необходимо убедиться воочию, а, кроме того, над его устремлением в Россию довлело едва ли не чувство какой-то обязанности; обязанности убедить русских в существовании "крота". И в этом руководила им вовсе не месть, а механическое следование глубочайшему внутреннему убеждению, что миссию надо довести до ее логического завершения, замкнув круг.
Он не знал, каким видится его дальнейшее бытие здешнему руководству, но, судя по всему, разговор об этом назрел, ибо проверочные процедуры подошли к концу, и начинались перепевы уже изложенных обстоятельств и фактов, - видимо, в расчете на несоответствия и погрешности.
Однако к каким бы выводам относительно его будущего начальство не пришло, ничего увлекательного содержать они не могли.
Полагать, что ему предложат должность в аппарате русской разведки, было бы верхом наивности; использовать его могли лишь в качестве привлекаемого время от времени консультанта, но, стань он и штатным сотрудником, кому бы и во имя чего служил? Да и как бы смог жить в такой вот коробке на пустыре, ездить по улицам, покрытым жирной черной грязью, общаться со странными людьми, большинство из которых озабочено лишь одним: каким образом поддержать свое чисто физическое прозябание?..
От жара батарей в комнате стояла духота; он раскрыл балконную дверь и - замер, глядя на редкие уличные огни...
Ночь, беззвездное московское небо, вой ветра за окном пятнадцатого этажа, пустота комнаты... Одиночество.
Несладок удел разоблаченного предателя. Даже сбежавшего от возмездия. Хотя - предатель ли он? Как посмотреть. Для Америки - да. Для России же Ричард Валленберг - идейный борец с еврейским империализмом и мировым сионизмом. А то, что борясь за идею, извлекал денежную прибыль - что ж... Деньги - страховка на случай провала. Да и чтобы он делал без них в нынешнем своем положении? Если он захочет переместиться куда-нибудь в Сидней или в Преторию, то что будет там делать? Милостыню просить на углах? Да и кто ему оплатит билет туда? Русские? А что, может, и оплатят - лишь бы с глаз долой...
Кстати, тут-то и есть над чем поразмыслить...
Кто даст гарантию, что ему будет позволен свободный выезд из этой страны? Русские, как он уяснил в течение последних дней - большие перестраховщики, и они еще подумают, выпускать ли его за рубеж или нет. А действительно, вдруг что-то случится, окажется он в лапах ЦРУ, начнет развиваться непредсказуемая ситуация... Именно в таком извилистом направлении, сообразно своему специфическому образу мышления будут рассуждать шпионские чиновничьи умы, - скроенные, как он воочию убедился, - по единому интернациональному шаблону.
Надо отдать должное, что обращались с ним крайне деликатно и мягко, предоставив, может, и с какой-то определенной целью, практически невероятную свободу. Согласно всем существующим установкам, должен бы он сейчас обретаться не в московской квартире, а на охраняемом загородном объекте, не имея права ни шагу ступить оттуда в течение долгих и долгих месяцев.
Итак, выводы. Бесповоротно ясные. Первый: делать здесь больше нечего. Второй: надо смываться. К тому же, вчера, в достаточно деликатной форме у него попросили для исполнения каких-то якобы формальностей, паспорт и визу на выезд, на что он соврал, что оставил документы дома, однако отговорка такого рода может быть разовой, и паспорт, понятное дело, у него неизбежно конфискуют...
Далее. Сегодня - ночь, а, вернее, еще поздний вечер пятницы. Олег заедет за ним в понедельник утром. То есть, времени у него навалом. Аппаратуру в квартиру если и всадили, то сейчас она наверняка работает в режиме накопления данных, ибо в острой оперативной слежке за ним необходимости нет.
На листке бумаги он написал:
" Олег!
Невыносимо скучно. Пришла мысль съездить в Санкт-Петербург. Поброжу по музеям. Прости за нарушение дисциплины.
Впрочем, данная записка наверняка не пригодится, так как намерен вернуться уже в воскресенье. Но - чем черт не шутит, вдруг - какая-либо задержка?
Привет!"
На петербургский поезд он сел буквально за минуту до его отхода.
Утром, на границе с Финляндией, заспанный похмельный прапорщик, изъяв из его паспорта листок выездной визы, хмуро кивнул в сторону границы: мол, проходи, не задерживай...
Ему повезло. Нехватка средств и людей в пост-перестроечных российских спецслужбах, а, кроме того, всякого рода послабления, дали ему возможность маневра, практически не сопряженного ни с каким риском. Разве - с умозрительным... Капкан, который представляла страна Советов еще несколько лет назад, изрядно проржавел.
Вечером же следующего дня, вылетая из Хельсинки в Берлин, он искренне пожалел, что не увидел, и не увидит теперь уже никогда - Эрмитаж и Адмиралтейство...
"Хотя, - подумал он с известной долей цинизма, - пусть это будет моей самой большой и последней потерей в жизни"...
ИЗ БЕСЕДЫ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА С ОТТО ВАГЕНЕРОМ
В тот вечер мы читали газеты и пили чай, в который я добавил немного рома. От пива устаешь, а чай, тем более с ромом, наоборот придает силы.
- Опять Литвинов угодил в новости, - прервал молчание Гитлер. - Этот Филькельштейн. Кто-нибудь знает, как все эти евреи впервые попали в Россию?
- Могу рассказать вам,- ответил я.- В 16 или 17 столетии их изгнали из Рейнской долины. Тогда польский король, находившийся под влиянием еврейских банкиров, принял этих беженцев. Они поселились в юго-восточной Польше и в западной части Украины, являвшейся в то время частью Польши, и уже оттуда распространились по всей России. Вот поэтому-то русские евреи говорят по-немецки. В России их язык называют идиш. По сей день евреи сохранили знание немецкого.
