Диана Кирсанова - Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин
Остаток вечера она прорыдала у меня на плече. А я закрывал глаза и представлял… представлял себе совершенно невообразимые вещи.
Я знал, что они невообразимые. Легко было Гумберту Гумберту, герою набоковской «Лолиты», признаваться в своей запретной любви и даже с удивлением отмечать, что его мечта, его нимфетка, сама очарована этим «пятиногим чудовищем»! Гумберт был хорош собой и прекрасно образован – я же лишь образован, но разве это могло представлять интерес для десятилетнего мальчика? Мою страсть даже нельзя было назвать, как в случае с той же книжной Лолитой, «порочно-красивой». Она была всего лишь смешной: толстый, лысый, неуклюжий старик – и пленительно-прекрасный юноша, тело которого, даже сокрытое одеждой, напоминало тело греческого бога…
Я всего лишь мог сделать так – и делал это, – чтобы моему юному Нарциссу было со мной интересно. «Ах, какой редкий случай отеческой любви к совершенно чужому ребенку!» – вздыхали подруги моей жены. А я, глядя из-под очков на эти какие-то одинаковые, похожие на блины лица старых дев и старух, чувствовал себя безмерно, бесконечно одиноким.
«И все-таки, – думал я, подбадривая себя тем единственным способом, которым располагал. – И все-таки у меня есть ОН…»
Но мальчик рос, юноша мужал и все дальше отдалялся от меня, и вот уже он стал совсем взрослым, и мы с женой подарили ему мою московскую квартиру, а сами переехали на окраину. Нормальный поступок, стандартное проявление родительской любви! Но никто не знал, скольких мук стоило мне это решение, и никто даже не догадался, что я оставил себе ключ от дома, где теперь жила моя любовь.
И я приходил туда, приходил в его отсутствие. Он так и не узнал, что воспоминание об этих минутах месяцами насыщало меня. Я зарывался своим старым, морщинистым лицом в его рубашки, небрежно брошенные в ванной, вынюхивая его запах, я касался губами зеркальной стены в спальне, которая хранила его отражение, перебирал его постель, почти ощущая живое тепло любимого тела… Мне был знаком каждый уголок, каждый предмет, каждая тень в его квартире… И, конечно, я совсем скоро захотел знать о том, как он проводит время, потраченное не на меня и не на мою жену. Я съездил на радиорынок, я купил специальную аппаратуру, я установил ее и скоро узнал все.
Это было очень больно – знать, как твой мальчик, твое единственное, что есть дорогого на всем белом свете, ищет развлечений там, где, я знал это, они не могут быть настоящими.
Но я терпел, потому что знал: самому мне не на что надеяться.
Все изменилось совсем недавно. «У вашей жены рак, – сказал врач. – Очень скоро ее совсем не станет». И эти слова накрыли меня такой черной волной неизбывного одиночества, так явственно дали понять мне, что скоро я останусь один, совсем один, у моего мальчика даже не будет повода навещать меня, потому что я все-таки ему не родной отец, – я понял: надо что-то менять…»
* * *Это были последние слова, до которых я мог дослушать магнитофонную запись допроса Вениамина Андреевича. Запись эту мне любезно предоставил следователь.
«Я понял: надо что-то менять…» – слышал я его слабый, рвущийся голос. Дальше я нажимал на кнопку и обрывал монолог человека, которого пятнадцать лет считал своим отцом.
Я не мог, совсем никак не мог изгнать из памяти лица Марины, Милы, Катьки. И Риты – хотя прошло уже две недели, как ее благополучно выписали из больницы. Она единственная, кому удалось миновать смертельную ловушку, которые расставил только-только начавшим жить девушкам этот сумасшедший старик. Или не сумасшедший? Совсем скоро это установит судебно-психиатрическая экспертиза.
– Когда он понял, что скоро останется один, то решил вернуть тебя, – закрывая глаза, вспоминал я слова Ады. – И тогда на волю, как лава из вулкана, хлынули его долго сдерживаемые страсти. Он призвал на помощь все способности, дарованные ему небом и природой, и сумел очень виртуозно использовать их – как настоящий Близнец. Сумел найти подход к каждой из своих жертв. Марину убедил в том, что виновница вашего разрыва – Катерина, и сумел так накачать от природы страстную женщину ненавистью, что та решилась совершить убийство, а потом какое-то время запугивать тебя, чтобы – кто знает? – довести до сумасшествия. Это очень похоже на Скорпиона. Катерину он уговорил прийти в гостиницу – быть может, убедил, что она идет на свидание с тобой, мол, вам надо многое обсудить… На деле же это оказалось свиданием со Смертью. С Милой вообще не было особенных забот – одурманенной алкоголем женщине можно внушить все, что угодно. А результат должен быть один: поселить в тебе огромное чувство вины перед женщинами, которых ты когда-то обнимал, и заставить тебя с содроганием вспоминать об этих минутах… «И тогда мой мальчик вернулся бы ко мне. Мы бы стали жить вместе, играть в шахматы по вечерам, вспоминать маму…» – бормотал в свое оправдание этот жалкий старик. И ему удалось бы это. Возможно. Если бы твоя психическая организация оказалась послабее всего на несколько микрон.
И воцарялась тишина. Долгая-долгая, как вечность.
Было слышно, как за окном на подоконник падают крупные хлопья первого в этом году настоящего снега.
А потом я открывал глаза и говорил:
– Ада.
Но ее уже не было. Она исчезла… Исчезла, чтобы не появиться уже больше никогда.
Эпилог
Воскрешение
Мама умерла через пять недель после того, как арестовали моего отчима. Она таки не узнала о том, что его обвинили в трех убийствах и одном покушении на убийство. Не узнала она и о том, что заставило Вениамина Андреевича пойти на весь этот ужас. Ей сказали, будто мужа срочно отправили в командировку по линии обмена опытом между реставраторами. Первые дни она спрашивала о нем и все удивлялась, почему он не звонит, а потом перестала. Раковая опухоль съедала мать изнутри даже быстрее, чем это прогнозировали врачи, и вскоре мою Мамону перестало интересовать все окружающее. Кроме меня. Она впала в забытье, из которого выходила все реже и реже, а затем в кому, из которой не вернулась совсем.
Мама умерла, и все время, пока она умирала, я держал ее за руку.
Похороны прошли, как потом говорили соседи, друзья и знакомые, «на должном уровне». А все остальное – следствие, суд, приговор – перестало меня интересовать. Меня вообще перестало интересовать что бы то ни было, даже работа. Когда мне позвонили из редакции и сказали, что из-за двухнедельных прогулов меня увольняют, я отнесся к этому… никак. Все эти две недели я провалялся у себя дома, на диване, бездумно глядя в потолок, и собирался провести так еще бог знает сколько времени.
А потом ко мне пришла Рита.
Села напротив. Затем опустилась на колени возле моего дивана. Обняла меня своими полными, прохладными руками:
– Стас! Надо что-то делать.
– Я ничего не хочу.
– Но так нельзя, Стас, дорогой. Я долго думала о тебе… правильнее сказать, я все это время постоянно думала о тебе и, кажется, поняла, что с тобой происходит. Сейчас тебе кажется, будто рухнул прекрасный замок, и уже никогда-никогда такой не построить. Но это не так! Нужно только найти в себе силы подняться и начать сначала. А для этого надо прежде всего не сидеть в развалинах, а вылезти из-под обломков старого.
– Ты стала умная, Ритка, ты мудрая, и, наверное, все, что ты говоришь, правда… Но мне нужно много времени, чтобы разобраться в себе.
– Ну, времени у нас с тобой будет больше чем достаточно. Экспедиция – идеальное средство сменить привычную обстановку и дать покой собственной голове.
– Какая еще экспедиция?
– Как? Разве ты забыл?
– О чем?
– О том, что приглашал меня в незабываемую экспедицию с настоящими людьми!
– Я? Тебя? С собой?!
– Да, дорогой. И я уже обо всем договорилась. Мы едем!
– А… а куда?
– На Север. Мы поедем с тобой в самую удивительную экспедицию, какая только возможна. Мы поедем искать мамонтов.
* * *И мы искали мамонтов, искали их везде. В поисках этих древних животных наша экспедиция под руководством профессора Соколовского прошла более трехсот километров по дорогам и бездорожью, двигаясь на самый край света. Непроходимые и порою страшные в своей угрюмости леса, скалы и водопады, два самых красивых северных моря – Белое и Баренцево, – краешек Северного Ледовитого океана. Все самые любопытные и интересные красоты, недоступные простому туристу, открывались перед нами.
И я наконец ощутил себя новым человеком – я был не кабинетным журналистом на посылках у издерганного редактора, а Путешественником и Первооткрывателем, фотографом и палеонтологом-любителем.
И вот, свернув в Кеми из Рабочеостровского поселка на моторной шлюпке по Белому морю, мы добрались и до острова Кузова, точнее, до цепи островов.
– Ну вот и окончание нашей экспедиции, – со вздохом сказал я, вставая рядом с Ритой на обзорной площадке и обнимая ее за плечи. – Дальше – дорога домой. Мамонтов мы так и не нашли.
