Анна Малышева - Задержи дыхание (сборник)
Прочтя стихотворение вслух, Ольга вытащила портсигар, взяла сигарету и пристально взглянула на мужа.
– Я думаю, за это не заплатят ни гроша. Довольно странный сон. Еще и со стихами!
– Это не совсем сон!
– Ну да. Знаешь, – задумчиво проговорила женщина, чиркая спичкой, – я все пыталась понять, что означает это стихотворение. Каким «таким» его никто не ждет? Почему он сидит за дверью и не может нажать на звонок? Она поправила накинутое на плечи пальто. В комнате было холодно, за уголь они уже месяц не платили, и им перестали его приносить.
– Какой снег сегодня, – ее пальцы скользнули по запотевшему оконному стеклу. – Пушистый! Как у нас дома в Баварии. Наверняка будет оттепель, вот и обойдемся без угля. Ловко выкрутились, да? Сама природа за нас! – Она невесело улыбнулась и вдруг серьезно добавила: – А знаешь, жить хорошо.
– Даже здесь?
– Везде. Особенно после того, как я прочла твое последнее стихотворение.
– Оно не мое. Мне это снится. Это просто было. В белом свете наступающего дня не подкрашенное, усталое лицо жены казалось старше своих законных сорока лет. Ольга сильно изменилась с тех пор, как им пришлось бежать, потому что он сказал несколько лишних слов не там, где надо… А где, собственно, можно было что-то говорить?! Но она ни разу не упрекнула его за это. Пока – ни разу.
Весь день я на панели
Сижу без рук и ног.
Я выжил еле-еле,
Мне старый врач помог.
У нас была атака,
Я выжил, ну и вот…
Вы скажете – бродяга,
Вы скажете – урод.
А я и сам не знаю,
Зачем себя терплю,
Свои стихи читаю,
И спички продаю.
Закончив читать, она одну за другой сделала две затяжки и осторожно погасила окурок в блюдце. После из этих окурков делали самокрутки.
– Насколько я помню, – тихо проговорила женщина, снова отворачиваясь к окну, – в Германии после первой мировой войны инвалиды повально продавали спички. Просто замаскированное нищенство. Официально нищенство было запрещено. Он сгнил на улице, этот Отто. И возможно, где-то рядом шлялась его невеста, которая не дождалась парня и пошла на панель, чтобы выжить. Возможно, ей опротивел эрзац-хлеб и маргарин из машинного масла, от которого можно было потерять зрение. И они узнавали друг друга, возможно, даже перекидывались парой слов, стреляли сигаретку. А что? Тот, кто хочет выжить, не должен задирать нос.
Она склонилась над столом.
– Что я и пыталась вчера объяснить тебе. – Ольга принялась убирать остатки скудного завтрака – куски хлеба, обрывок бумаги с остатками маргарина, пустые чашки. Она двигалась с четкостью автомата, как будто у нее никогда не было прислуги. – Ты должен устроиться на работу… Я почти договорилась. Я понимаю, что там ты был популярным журналистом, а здесь станешь просто уборщиком при магазине, но надо же с чего-то начать!
– Да, да, но… Послушай… Этот сон… Я как будто получил послание от давно умершего человека, и оно не дает мне покоя! Ты ведь знаешь, что я никогда не писал стихов!
– За сны не платят! Вот, отмыла эти чернила, давно собиралась. – Ольга положила на край стола мочалку и сладко потянулась. Взглянула за окно. – А снег все гуще. Нужно бы купить сливочного масла… В честь Нового года. Все-таки праздник. Я кладу деньги вот сюда – сходи. А мне пора бежать.
– Я схожу. – Он поднялся со стула, разглядывая спину жены. Та уже шла к двери, застегивая пальто.
– А про Отто забудь, – сказала она, обернувшись на пороге. – Таких Отто был миллион, а будет… Будет еще больше.
Споры разума
Едва завидев Безымянный город, я уже знал, что город этот проклят.
Г.Ф. Лавкрафт. Безымянный город– Я никогда не видел ничего более совершенного!
Произнеся эти слова, наш капитан умер.
Говорят, трупы умерших моряков выбрасывали в море. Мы не выбрасываем мертвых в космос, согласно конвенции по утилизации космического мусора, а замораживаем их и оставляем на борту корабля. Молитву перед заморозкой читаю я – корабельный психолог. Я один из немногих, кто еще может это делать. Настоящих священников давно уже нет. На Земле они не нужны, а в космосе опасны. Если что-то изменится, то не сегодня. Не сейчас.
Это не было ни болезнью, ни самоубийством, клянусь людьми и не людьми, населявшими корабль, нашим погибшим кораблем и проклятой планетой, на которую мы опустились. Капитан был убит. Я свидетельствую об этом, делая последнюю запись в своем дневнике. На рассвете мы снова отправимся в лес… О, этот зловещий рассвет, зеленые сполохи молний на сизом небе… Есть всего три страха в жизни: первый – родиться, второй – жить и третий – умереть. Глядя на этот рассвет, я испытываю все три страха сразу.
Мы были в рейсе уже несколько лет, а впереди у нас оставался еще добрый десяток. Я знал капитана, как самого себя, и не очень удивился, когда он пришел ко мне исповедаться. У меня тоже были к нему вопросы. Прежде всего я спросил, почему мы вдруг переменили курс и не собирается ли он, чего доброго, объявить посадку на планету, параметры которой третий день введены в бортовой компьютер?
– Я болен, скоро умру, и не желаю, чтобы меня заморозили и обезводили, как пакет мусора. Я хочу быть похороненным в земле, – сказал он.
Рано или поздно страх смерти испытывают все. Я в шутку ответил ему:
– Просите, и дастся вам.
Затем я спросил, с чего он взял, что конец так близок, а капитан улыбнулся. В тот миг мне впервые показалось, что мы близки к катастрофе. Он знал нечто, чего не знал я, а чего мог не знать я, корабельный психолог?
– В земле, – повторил он. – Вот в этой.
В иллюминаторе росла бугристая серая опухоль – планета, на которую стремительно падал наш корабль. Спуск разрешил он – он один. Капитан повернул голову и слегка мотнул хвостиком черных волос, связанных на затылке золотою нитью, знаком капитанской власти.
– Я никогда не видел ничего более совершенного! – произнес он. И через несколько часов после посадки умер.
Он был из людей. Не хочу показаться расистом, просто должен уточнить, что половина экипажа была набрана из людей. Это нужно для полноты отчета. Я ведь должен сообщить о тех, кто выжил. В данный момент на борту осталась половина команды – все не люди, в том числе и я, корабельный психолог. Слово «клоны» давно уже запрещено. Я сам голосовал против его публичного употребления, в тот самый год, когда нам впервые было дано право голоса. Но в таком случае, почему люди все равно командуют, а мы только подчиняемся? Почему? «Перед Эволюцией все равны!» Я был неопытным юнцом, когда написал это на плакате и вышел с ним на улицу. Меня избили. Мне было так же больно, как было бы вам…
Говорят, что клоны, то есть не люди, не могут смотреть людям в глаза. Так-то их и опознают, они отводят взгляд. Так вот, глядя вам в глаза, я говорю – это уже неправда. Сто лет, как неправда. Ищите новый способ, чтобы нас распознавать. Когда умирал капитан, я видел все, что творилось в его глазах. Я выдержал. Он закрыл глаза первым.
День приземления.
Нечего сказать, милая планетка! Вечный дождь, почва – сплошное болото… Удивляюсь, как это мы сели, могли бы и утонуть. Впрочем, штурман был из наших, так что… Он говорит, нам повезло опуститься на скалистый участок. Какие там скалы! Все, что я вижу на экране внешнего наблюдения, это болотистая низина. Далеко, на горизонте, виднеются какие-то заросли. Лес?
Животных не замечаем. Можно подумать, на планете вообще нет никаких форм жизни, кроме растительных. Это странно, ведь условия вполне приемлемые. Небо низкое, мглистое, в воздухе висит какая-то морось. Поразительно влажно, по сравнению с Землей.
Впервые в жизни видел дождь.
Не выходя из корабля, взяли пробы, произвели анализы внешней среды. Я бы сказал, что они удовлетворительны. С людьми куда хуже, капризничают еще больше, чем обычно. «Зонтик» – что это такое? Люди сказали, что я в качестве нового капитана нужен им, как рыбе «зонтик». Рыбу я знаю, видел в зоопарке на Земле. Это было нечто, вся оранжевая… Говорят, их осталась всего сотня. Что такое «зонтик», понятия не имею, наверняка не осталось ни одного. Вымерли из-за глобальной засухи, как многие другие виды. Может быть, люди и сами не знают? Спрашивать стесняюсь. Это и есть расизм, карманный такой расизм. Клоны бывают застенчивы до такой степени, что часто себе вредят. Боятся показаться неполноценными… На выпады не отвечаю. Мне нечего стесняться, ведь я клонирован с капитана. Устав гласит: в случае смерти капитана его место занимает корабельный психолог.
Никому не разрешаю выходить. Корабль стоит твердо, но у меня на душе тревожно. Я помню, как обсуждалось, есть у нас душа, или нет? Сейчас даже смешно об этом вспоминать. Она есть, я чувствую, как она болит. Как ушибленное место… Мне не по себе.
День второй.
Двое людей просятся наружу. Отказал, не объясняя причин. Я и сам их не знаю. Не могу даже сослаться на неблагоприятные условия. Влажность здесь чересчур высока, но атмосфера по составу достаточно близка к земной. Большой процент метана, углеродных соединений, а вот кислорода маловато. Скафандр необязателен, достаточно маски. Все так… Но что-то меня останавливает. Люди этого не понимают.
